Когда мне было нечем заняться, я расковыривал на чердаке мягкую штукатурку и топором колол ее в куски. Всякий раз после этого меня охватывала печаль, и, если у меня был с собой стеклорез, я пытался выцарапать свое имя на оконном стекле, но по большей части мне это не удавалось; тогда я снова выходил на улицу.
На улице, что проходила позади нашей, в доме, задний садик которого граничил с нашим, поселился мальчик по имени Маартен Схеепмакер. Вскоре после его переезда я как-то в полдень разводил костер. Он подошел и спросил, разрешают ли мне это. Таким образом мы познакомились. Мне было позволено приходить к нему домой.
Он был того же возраста, что и я, но меньше ростом и полнее. Одевался он очень неопрятно, а его жидкие жирные волосы нуждались в хорошей стрижке. К тому же у него уже пробивались реденькие усы. Он распространял какой-то сильный телесный запах, — я списывал это на тот факт, что дома он кутался также, как и на улице, и даже в помещении его куртка была застегнута до самого горла. Я охотно ходил к нему, поскольку у него были странные, любопытные привычки.
В его маленькой комнате, выходившей окнами на улицу, с потолка до уровня плеч свешивались на тонких железных проволочках кости мертвецов, а под стеклянным колпаком на клочке белой ваты лежали груди, отбитые от женской статуэтки розового фарфора: расколотые остатки лежали рядом в коробочке. Кровать его стояла посреди комнаты, и он из полотенец и ковриков соорудил себе балдахин, а стены были сплошь заклеены вырезанными из газет и открыток видами, изображавшими закаты солнца над горными ландшафтами.
Кроме кровати и одного стула, в комнате не было больше никакой мебели, поскольку все остальное пространство было занято хламом, через который приходилось переступать: Маартен любил мастерить и строить.
Я считал его изобретателем. Когда мы только что познакомились, он рассказал мне, что на обводном канале можно наловить кучу рыбы, если устроить подводный взрыв. На моих глазах он изготовил сложный механизм, состоявший из старой банки из-под какао, в которую были вставлены два намагниченных гвоздя; между кончиками висела цепь из железных опилок. К каждому гвоздю был приделан электрический шнур, — хорошо изолированный, он выходил из банки таким образом, что не оставалось промежутка, куда могли бы попасть вода или воздух. На дно банки Маартен заранее насыпал толстый слой смеси хлората калия и сахара.
— Это одно из опаснейших взрывных устройств, — сказал он.
Через эту конструкцию, поместив ее под воду, он намеревался пропустить из батарейки ток, который заставит опилки раскалиться, и заряд бы тогда воспламенился. Мы закончили подготовку, но тут вошла его мать.
Это была маленькая, некрасивая женщина с усталым лицом и тусклыми, неухоженными волосами. Я сперва счел ее опасной, но она оказалась добродушна. Услыхав, как мы обсуждаем наш план, она встревожилась.
— Что я скажу домашним Элмера, если вас заберут? — спросила она. — Знаете ли вы, что за такие вот штуки уже сколько людей расстреляли? — Она запретила нам выполнять то, что мы задумали, и вышла из комнаты.
Я не понял ее заявления, но, повторяя его про себя, почувствовал, как во мне растет гнетущее уныние. Я больше не хотел, чтобы план осуществился.
— Давай лучше что-нибудь другое поделаем, — сказал я. — Кстати, нужно организовать клуб: ты, наверно, и сам это знаешь. Это очень важно. Мы останемся здесь и немедленно его организуем.
Я произнес эти слова тихо, но взволнованно, внимательно глядя на Маартена.
— Председателем должен быть кто-то, кто уже раньше создавал клубы, — сказал я, — он тут же назначит мастера. Это тот, кто хорошо умеет строить всякие штуки. Он делает для правления и председателя разные вещи, которые они могут оставить себе. И он еще такую лампу сделает, которая не гаснет. (Я действительно считал, что такое возможно.)
Маартен, похоже, не слушал.
— Может, ты не любишь клубы, — со знанием дела сказал я, — но со мной было то же самое. — Маартен, ничего не говоря, изучал банку. Он объявил, что хотел бы, чтобы взрыв состоялся.
В сумерках мы со всеми принадлежностями отправились на берег. Однако, когда мы подсоединили ток, ничего не произошло. Вытащив устройство из воды, мы обнаружили, что только проводки всплыли на поверхность: банка со всеми деталями исчезла. Я сделал вид, что разочарован, и сказал Маартену, что я об этом думаю: сборка была неудачной, отчего все и разлетелось прежде, чем был пущен ток. Маартен, однако, горячо заверил меня, что взрыв состоялся, но на очень большой глубине, отчего газы сконденсировались и растворились до того, как смогли достичь поверхности. Он брызгал, когда говорил, и стирал капли с подбородка, поскольку от возбуждения пускал слюни.
Я несколько сомневался, что устройство воспламенилось; все-таки мне казалось, что этого не произошло, однако спорить не хотелось. Меня занимал вопрос, верил ли Маартен своему собственному объяснению. Определить этого я не мог, но понимал, что в любом случае он был огорчен.
Мы вернулись назад; Маартен пригласил меня зайти, но я распрощался. На чердаке я начал составлять документ. Вверху на листе бумаги написал: «Новый клуб, в который Маартен должен вступить. Он должен стать его членом». Я остался сидеть в раздумьи, но больше не знал, что писать. Я сложил бумагу и засунул ее в плоскую картонную коробочку, где уже лежали тринадцать центов; я спрятал ее возле оконца в крыше, под черепицу.
В другой раз, субботним днем, Маартен позвал меня сделать ракету. У него где-то завалялась небольшая самолетная бомба, деревянная, выкрашенная серебристой краской, с четырьмя стабилизаторами сзади; это была его старая детская игрушка.
Он просверлил в заднем конце отверстие и вколотил туда банку. Ее он наполнил той же смесью, как и в предыдущем эксперименте; чтобы смесь не высыпалась, он заклеил отверстие бумажным кружком, сквозь который пропустил фитиль: пропитанную спиртом нитку.
— Она сразу хлопнет и взлетит вверх, или сперва зашипит? — спросил я.
— И то, и другое, — ответил он. — Она должна махнуть вверх метров на двадцать восемь, а то и выше.
В саду мы из нескольких кирпичей соорудили подпорку и установили ее в улочке за кухней. Маартен поставил на стабилизаторы устремленную ввысь ракету, положил под нее комок бумаги, который сперва поджег с серьезным выражением лица; после этого мы осмотрительно отошли назад.
Огонь добрался до фитиля и заряда, и банка, шипя, начала изрыгать огонь. Заклубился дымок, который быстро рассеялся.
— Она пустая, — сказал я. Маартен схватил банку. На мостовой появилось горелое пятно, серовато-синее, с белыми краями.
— Ее хватило только чтобы набок свалиться, — сказал я, но Маартен не согласился со мной. — Она за что-то зацепилась, — решительно объявил он. Маартен утверждал и настаивал на своем утверждении, что бомба и тогда, когда стояла прямо, и тогда, когда лежала, зацепилась за что-то и не смогла сдвинуться с места. Я не поверил, но не хотел этого говорить.
— Давай ее еще раз начиним, а потом опять запустим, — сказал я, но он отверг это предложение.
— Я должен снова все проверить, — веско сказал он. — Кстати, она должна сперва остыть. Или ты думал, что она изнутри не нагревается?
Он совершенно не позаботился о том, чтобы сохранить эксперимент в тайне, так что его отец, подошедший к окну в задней комнате, все видел. Однако на улицу он не вышел и даже пальцем не шевельнул. Это был толстый, грузный человек с одутловатыми щеками и мешками под глазами; у него были короткие, ежиком, волосы. Мне показалось, что он похож на старую мышь из книжки сказок, которую я все еще хранил. С отсутствующим, сонным видом он таращился в сад.
Было уже сильно за полдень, и начинало смеркаться. Я тщетно сопротивлялся подступающей грусти.
Маартен осмотрел заднюю часть бомбы и поковырял ее. Я страстно желал сбить его с ног или порвать одежду: тогда, подумал я, он бы заплакал, почти неслышно.
Я объяснил, что мне пора обедать, отправился на чердак и, стараясь не шуметь, принялся дальше рубить стенку. Камешки я собрал в кучку, потом проделал дыру и расковырял ее железкой. Затем написал свое имя на старом ярлыке от чемодана и, свернув его, засунул в отверстие. После этого решил заткнуть дыру старой газетой. Когда я рвал ее на клочки, мне попалось сообщение о смерти, из которого я машинально прочел несколько строк. Последняя перед подписями фраза гласила: «Он совершил свои паломничества». Над этим я надолго задумался. Я медленно повторил слова про себя и стал тихонько напевать строчки. Я вырвал из газеты сообщение, тщательно разжевал его и затолкал комочек в дыру. Потом поискал стеклорез, но не смог его найти. Прижавшись лбом к оконцу и возбуждая свой член, я чутко прислушивался к звукам в доме. «День полон предзнаменований», — непрерывно повторял я про себя. Я решил пригласить Маартена на чердак.
В другую субботу, в полдень, мы сидели в его комнате. У нас зародился план — пойти ловить уток в парке на протоке, тянувшейся вдоль кладбища. Осенью и зимой народу там было мало. Оказалось, что у Маартена был водяной пистолет, из которого можно было стрелять дротиками или свинцовыми пульками, но, хотя они легко пробивали картонную коробку, в которую мы палили, чтобы поупражняться, оружие било недалеко. Маартен, однако, был убежден, что мы можем смертельно ранить из него птицу, животное и даже человека.
— Ты думаешь, из него нельзя кого-нибудь убить? — спросил он. — Да легче легкого. Просто зависит от того, в какое место попадешь.
На человеческом теле, поведал он, есть восемь мест, попадание в которые может вызвать смертельный исход. Я спросил его, какие же это места, но он не ответил.
— Можешь за сто метров прицелиться, — сказал он, — и все также сильно шарахнет.
Мы решили пострелять в яблоко; дротики и пульки не пробили плод насквозь, но, почти не повредив кожицу, исчезли в серединке, где их было трудно отыскать. Я усомнился в дальнобойной силе оружия.