Тут и там была покрытая мхом сочная земля, засасывавшая мои ботинки. Я подыскал место, с которого, не заметный прохожим, мог бы наблюдать за домом Вертера. Я примостился на трухлявом пеньке, — сидеть на нем было больно, — и погрузился в раздумья. У меня обнаружился огрызок карандаша, но бумаги не было. Однако на земле я нашел влажную коробку из-под сигар. На ней я написал: «Я сижу в шпионской башне и наблюдаю за домом Вертера. В настоящий момент я ничего не вижу. Если увижу опасность, пошлю гонца». Я смял коробку и каблуком втоптал ее в землю.
Едва покончив с этим, я услышал приближающийся смех и крики. Я увидел, как по широкой гаревой дорожке пробегает женщина, то и дело замедляющая движение, чтобы покружиться. Сперва я подумал, что она оглядывается, но затем понял, что это некая комбинация танцевальных па. Прежде чем я смог присмотреться, она уже пробежала мимо. Я вылез из кустов, чтобы взглянуть ей вслед; как только я выбрался на дорожку, появилась компания из без малого тридцати улюлюкающих детей, которые явно ее преследовали. Я затесался среди них и вместе с ними помчался за женщиной. Мы начали нагонять ее. Та, достигнув улицы, остановилась на тротуаре. Преследователи — на некотором расстоянии от нее. Я был среди самых последних.
Женщина обернулась, сделала поклон и обеими руками вцепилась в подол юбки. Когда она вновь распрямилась, я увидел, что это мать Вертера. Мне стало очень страшно. В ужасе, что она разглядит меня в толпе, я ссутулился и подогнул колени. «Она без пальто», — подумал я.
Она принялась быстро крутиться, громко притоптывая. Внезапно задрала юбки на голову, при этом чуть не потеряв равновесие. Вновь опустив их, она на мгновение застыла, после чего стала двигаться короткими, сдержанными шажками, напевая при этом.
Из ближайшего подъезда вышли две женщины, на одной была белая, словно у медсестры, шапочка. Вторая была в пальто. Они осторожно взяли мать Вертера под руки.
— Госпожа Ниланд, идемте-ка скоренько домой, — сказала женщина в шапочке. — Уж очень холодно. И поздно. Скоренько идемте домой.
Они не отпускали ее. Она пыталась сопротивляться, но не слишком сильно. Мы подошли ближе.
— Я танцую под музыку, — сказал мать Вертера. — Я — танцовщица Агата. — Она произнесла это обычным, деловым тоном, но тотчас же добавила с ненавистью:
— Всякие не должны думать, что знают, как танцевать. Танцевать — это не то, что некоторые думают.
Женщины мягко и настойчиво стали уводить ее.
Темное цветастое платье развевалось на ветру, вздымавшем пушистые волосы. Мне хотелось убежать, но я не мог себя заставить.
Внезапно она начала кричать.
— Образование! — восклицала она. — Это вовсе никакое не образование. Это вообще ни на что не похоже! — Лицо у нее было утомленное и пылало, но она постоянно улыбалась. Женщины быстрее потащили ее вперед и подвели к двери дома.
К нам уже присоединились взрослые, среди которых был владелец табачной лавки, что на углу. Он смотрел, но ничего не говорил.
Я машинально продолжал стоять, пригнувшись, хотя это было уже не нужно. Какая-то девочка пихнула меня так, что я упал.
— На горшке что ли сидишь какаешь? — сказала она.
В доме Вертера закрылась дверь. Я медленно отошел на несколько шагов и отправился домой. Я понимал, что предстоит о многом подумать.
После еды я развел в саду костер в старой бочке и остался стоять возле нее. Стенки раскалились докрасна. Я крикнул Маартену, чтобы тот пришел посмотреть. Мы помочились на железо, так что поднялись клубы пара. Когда огонь догорел, Маартен предложил пустить по воде стоявшую в его саду большую коробку, а изнутри ее поджечь. Мы взяли с собой все необходимое и отправились на канал. Коробку, наполненную древесным углем, кусками картона и сухими ветками и отягощенную камнем из мостовой, мы установили в равновесии на воде, подожгли и оттолкнули от берега. Поскольку ветер дул в другую сторону, коробка медленно вернулась назад. Мы снова подтолкнули ее, но и в этот раз она медленно вернулась. Маартен сказал, что если бы у него был пневматический пистолет, он смог бы парой выстрелов пустить коробку на дно. Та медленно догорела до ватерлинии, пропиталась водой и с шипением погасла, после чего затонула. Мы уселись на берегу.
Несмотря на темноту, мы видели поднимавшийся над кладбищем дым, который шел в нашу сторону. Он пах чем-то тлеющим, не до конца прогоревшим. — Они там кости жгут, — сказал Маартен. — Мертвец как лет семь полежит в земле, на нем мяса уже не остается. — Он прибавил кое-какие детали. Кости, висевшие в его комнате, он, по его словам, добыл из больших куч на кладбище, когда замерзли рвы. Кто-то ему при этом помогал. Они прихватили еще и головы, но потеряли их, потому что на обратной дороге стали играть ими в футбол, не зная, что работники кладбища отправились вслед за ними. В последний момент им удалось убежать, но черепа пришлось бросить. Уже начинало подтаивать, и, когда они вернулись, лед треснул.
Я не знал, правдив ли был его рассказ. Под конец он поведал, что на некоторых головах были еще целы волосы. Эта деталь, решил я, не могла быть выдумкой, так что я поверил всей истории. «День имеет три знака», — сказал я себе: я полагал, что танцы матери Вертера, возвращение горящей коробки и рассказ Маартена про кости мертвецов таинственным образом связаны.
Придя домой, я позвал Маартена с собой на чердак и включил свет. Однако поднимаясь наверх, я уже страстно мечтал остаться один. Маартен искательно огляделся и принялся осматривать рундук.
— Это секретный сундук, — сказал я. — Тебе нельзя его трогать. — Я зашел за рундук и достал бумагу и карандаш. — Мне тут как раз нужно записать кое-что насчет клуба, — сказал я, глядя на бумагу так, словно там было написано какое-то сообщение. — Почтальон принес срочное послание. Мне нужно с этим разобраться, но при этом другим не-членам присутствовать нельзя. — Я в раздумье посмотрел на него. — Ты должен уйти, — заключил я, — ничего не поделаешь.
Маартен ушел, не произнеся ни слова. Когда он спускался по лестнице, я сказал: — Тебе нельзя больше сюда приходить, потому что я не могу общаться с врагами клуба.
Я зажег свечу, выключил свет и написал: «Армейский Клуб. Что может делать Клуб. Мы можем пускать по воде горящие коробки. Это здорово, чтобы изводить водяных монстров. 2. Ходить на кладбище, когда подмораживает, и брать кости и черепа. Когда не подмораживает, мы строим плотину. Это должно быть сделано членами, которые много знают про рытье и строительство. Главным назначается предводитель, это председатель клуба. 3. Смотреть в лесу, если, например, кто-то быстро пробегает и начинает танцевать. Это видно, потому что она без пальто». Последний пункт поверг меня в глубокую задумчивость. Я поставил под написанным дату, спрятал бумагу под черепицу и взял новый лист. Я решил послать Вертеру письмо и написал: «Вертер, мне нужно срочно с тобой поговорить, потому что это очень важно. Надвигается опасность. Жду тебя завтра в четыре часа. У твоего дома, на углу. Элмер».
Мне разрешили ненадолго выйти на улицу. Когда я подошел к подъезду дома Вертера, на меня пахнуло тем же запахом, который я ощутил в его доме. Я открыл почтовый ящик, но, вместо того, чтобы бросить туда письмо, прислушался, наблюдая за улицей. Всего лишь сквозняк прошелестел по моему уху, и я ничего не уловил. И все же я продолжал вслушиваться. Через некоторое время в одной комнате раздался грохот шагов и приглушенные голоса. Я решил было открыть дверь отмычкой и присесть на нижней ступени лестницы, но не решился.
Внезапно где-то наверху, в коридоре, распахнулась дверь и послышался голос матери Вертера. «Я обладаю большей властью, чем вы думаете, — сказала она громко. — У меня есть зеленые драгоценные камни, которые…» (тут я упустил некоторые слова). После этого дверь с довольно сильным грохотом захлопнулась; я еще слышал голоса, но они были слишком слабыми, чтобы разобрать их. В конце концов я бросил письмо в почтовый ящик и пошел домой.
На следующий день, после полудня, я ждал Вертера на означенном месте. Я ушел сразу после занятий и знал, что встречу его, поскольку он ходил в частную школу, до которой было минут двадцать пешком. Заметив его приближение, я ринулся ему навстречу и пошел вместе с ним, по дороге пустившись в длинное объяснение.
— Это очень ужасное недоразумение, — сказал я. — Нужно его прояснить. Мы вовсе не враги, но есть кое-кто, и он хочет разрушить клуб: он сеял раздор. (Последнее выражение я где-то недавно вычитал.)
Вертер не сердился и слушал меня благосклонно.
— Завтра утром мы должны собраться, — сказал я.
Мы подошли к крыльцу моего дома. Там он в нерешительности остановился.
— Нам надо поговорить, — сказал я, — это необходимо. — Внезапно его мать просунула голову в маленькое окошко, которое вряд ли могло находиться в комнате или на лестнице. Она заговорила с нами.
— Привет, ребята, — со смехом крикнула она.
Я не был уверен, нормально ли это или же очень странно.
— Мам, ну ты прямо как акробат, — сказал Вертер. Он хмыкнул, но тут же пристально посмотрел наверх.
Его мать шутливо потрясла головой, выставила подбородок и спросила:
— Это не дружочек ли твой Элмер? Вы опять там что-то затеваете? Такая симпатичная парочка. Идите-ка наверх.
Вертер заколебался, но, когда мать повторила приглашение, мы поднялись по лестнице. Она уже стояла в проходе, поджидая нас. Я, внимательно оглядевшись, прикинул, где могло находиться окошко, и пришел к выводу, что, очевидно, в уборной.
— Я смотрю, смотрю вниз, — сказала она, — но ничего не вижу. Я, вообще говоря, хотела вам на головы воды плеснуть. Тебе бы это понравилось, Элмер? — спросила она.
— Это было бы ужасно смешно, — сказал я, уставясь в пол, — но пока еще холодновато.
Мне было не по себе.
Мы прошли в кухню.
— Холодная вода — это хорошо, когда страшные сны, — сказала она. — Вертер, расскажи своему дружку, что тебе всякий раз снится.