- Зря ты со мной так разговариваешь, Вертихвост, - упрекнул кобеля воробей. - Я ведь могу и обидеться.
- А мне что?
- Как что! Новость-то тебя касается. Про ученика твоего слово молвить хочу. Выглянул я только что из-под стрехи и вижу: сидит Федотка за сараем и ест тепленького, только что придушенного цыпленка.
И с Вертихвоста сразу вся сонливость слетела. Вскочил со своей подстилки, рыкнул угрозливо:
- Врешь, Чиврик!
- Я? Вру? - обиделся воробей. - А когда это ты слышал, чтобы я врал?.. Ел Федотка цыпленка, видел я. И даже спросил у него: где взял ты такого жирненького? А он мне: на дворе у бабушки Степаниды разжился.
- Когда это было?
- Только что... Еще ест, поди.
- Говорил кому-нибудь об этом?
- Нет пока. К тебе первому прилетел.
- Тогда помалкивай.
- А что ты мне за это дашь? Такая новость большого стоит: не каждый у нас щенок на чужом дворе цыплят отлавливает, а только особо воспитанный, небывало подготовленный, личного учителя имеющий.
- Довольно болтать, - рявкнул Вертихвост. - Говори, чего хочешь ты за молчание свое?
- Десять дней с твоими курами кормиться и чтобы ты не гонял меня.
- Хорошо, кормись, - согласился Вертихвост. - Но ежели скажешь кому хоть слово, из-под любой стрехи достану и голову тебе откручу.
И через минуту уже был во дворе у бабушки Агафьи. Федотка сидел у сарая и облизывал губы. Словно туча надвинулся на него Вертихвост:
- Ты... у бабушки Степаниды... цыпленка съел!
- Так не своего же, - попятился Федотка, - чужого.
- В том-то и беда, что - чужого. За своего тебе бы и попало, а тут на всякого подумать могут, значит, и на меня, и на Полкана тоже, а мы с ним кобели честные, по чужим дворам не шастаем. Эх, ты! Бабушка в поле работает, хлеб для нас с тобой выращивает, а ты у нее цыплят втихаря душишь. Стыд-то какой!.. Говори, хвастался кому-нибудь об этом?
- Вьюнку собирался сказать, но не говорил пока. Не успел.
- Гляди у меня, - пригрозил Вертихвост, - вякнешь кому, без башки останешься. Кого обидел, а! Бабушку Степаниду! Позор, стыдобища, как соседям в глаза глядеть, эх... Разве я тебя этому учу? Хотя, что я спрашиваю? Мы иногда учим детей одному, а вырастает в них совсем другое: не нами посеянное растет. Рыжика знаешь?
- А кто ж его, труса, не знает?
- Верно, трус он, но не трусом хотела видеть его Галайда, мать его. У дедушки Левония под крылечком родился Рыжик. Когда стал он подрастать, начала учить его Галайда:
- Будь, Рыжик, смелым. Никого не бойся. И лай громче, чтобы все слышали, что ты лаешь.
- Хорошо, - сказал Рыжик.
А тут пришла к дедушке Левонию бабушка Агафья. Галайда залаяла на нее, а бабушка показала ей подог:
- А это ты видала?
И Галайда упряталась поскорее под крыльцо, забилась в дальний угол. И туда же, в дальний паучий угол, приполз к ней и спрятался возле нее Рыжик.
Прошла бабушка Агафья, облаяла ее Галайда вслед и стала опять учить Рыжика:
- Запомни, Рыжик, собака без смелости, что волк без зубов: глаза горят, а укусить нечем. Тебя для чего у дома посадили?
- Чтобы я караулил его.
- Вот именно: чтобы ты караулил его. И вдруг пришел по темноте ночи гость непрошенный, а ты вместо того, чтобы прогнать его со двора, спрятался подальше, струсил. Разве это хорошо?
- Нехорошо, - сказал Рыжик.
А в это время дедушка Григорий мимо шел. Хотела было залаять на него Галайда, но он как цыкнул на нее, так она и забилась сразу под крыльцо, в самый дальний затянутый паучьими тенетами угол. И Рыжик к ней туда приполз, спрятался возле нее.
Прошел дедушка Григорий, полаяла на него Галайда из-под крылечка и опять начала учить Рыжика.
- Никого не бойся. В нашей деревне бояться некого: здесь все свои, а свой своего не обидит. Будешь смелым, будут тебя хвалить все: смелых у нас любят. И я тобой, смелым, буду гордиться, потому что буду знать: это я тебя таким смелым вырастила.
- Я буду смелым, - сказал Рыжик и почесал лапой за ухом.
Вместе с Галайдой сидел Рыжик по целым дням у крылечка, вместе с ней бежал прятаться, когда кто-нибудь приходил во двор, вместе с ней лаял из дальнего, темного, паучьего угла - рос.
- И вырос.
Сам стал двор караулить.
Ходит, смелостью перед курами хвастается, а чуть появится кто во дворе, юркнет под крыльцо и лает оттуда. Громко лает, на всю деревню, а высунуться боится:
- Еще, - говорит, - по морде дадут. А зачем мне это?
Смеются над ним куры:
- Трус... Трус... Позор нашего двора.
И собаки смеются. А Галайда таращит на всех глаза свои и удивляется:
- И в кого он у меня вырос таким? Я же его смелости учила... Не впрок, видать, ему наука моя пошла.
Вот оно как бывает в жизни: сеем одно, а вырастает другое, - говорил Вертихвост и строго глядел на Федотку. - Но я с тобой этого не допущу. Я не хочу, чтобы ты вырос Рыжиком или Пустобрехом. Я уже говорил тебе и еще повторяю: миру нужны хорошие собаки, а не хитрецы-пустобрехи и не трусы рыжики. И уж тем более - не жулики, которые у бабушек, в поле хлеб растящих, цыплят крадут.
ДВОЕ В ЛЕСУ
Нравилось Федотке на кота Царапа смотреть. До чего кот интересный! С раннего утра и до позднего вечера сидит на крылечке, хмурится и мурлычит - мур-ры-мур. И вид такой важный, словно на базар едет.
И захотелось щенку на кота быть похожим, так захотелось, как когда-то козлу Яшке на пожарную каланчу залезть. Залезть-то он на нее по лесенке залез, а спуститься вниз побоялся и торчал на ней до самого вечера, пока дед Григорий с работы не пришел да не стащил его оттуда.
- Ме-е-е! - кричал изо всей мочи Яшка, когда дед стаскивал его с каланчи, и не только кричал, а и дрыгал ногами.
А дед ругался:
- Сатана, занесла куда тебя нечистая сила.
Но это неправда: сатана Яшке не помогал, Яшка сам на каланчу залез. Захотелось ему залезть, он и залез. Вот и Федотке захотелось на кота быть похожим, научиться у него жмуриться и мурлыкать.
Что ж, жмуриться он быстро научился, да так здорово, что даже одним глазом жмуриться мог. Закроет, к примеру, правый глаз, левым глядит, закроет левый - правым на всех посматривает. А вот мурлыкать, сколько ни бился, научиться не смог. Вроде и пустяшное занятие - мур-ры-мур, - а не получается.
И решил тогда Федотка поближе к коту присмотреться, секрет его выведать. Сел перед Царапом и чуть ли не в рот ему заглядывает, и все, что ни делает кот, повторяет. Закроет Царап глаза, и Федотка закрывает. Загнет Царап хвост колечком, и Федотка свой закручивает.
И вздумалось тут Царапу чхнуть в свое удовольствие. Распахнул он рот, высунул красный язык и заапал: ап-ап-ап. И Федотка тоже высунул язык и себе заапал: ап-ап-ап, - а сам на кота смотрит, что дальше делать. Поперхнулся Царап, прыгнул с крыльца, вцепился Федотке в горло, шипит:
- Ты что пристал ко мне, щенок ты лопоухий, что язык мне слюнявый показываешь?
Чувствует Федотка - конец ему приходит, - завопил что есть мочи:
- Вертихвост!
- Я здесь, Федотушка! - откликнулся с соседнего двора Вертихвост и перемахнул через забор.
Так рявкнул на кота, что Царап сразу же и про Федотку забыл, мигом на заборе оказался. Зашипел на Вертихвоста сверху:
- Как ты посмел рычать на меня? Разве ты не знаешь, что лев - тоже кошка.
- Знаю. - сказал Вертихвост.
- Так как же ты посмел рычать на меня?
- Но ведь ты же не лев.
- А откуда ты знаешь?
- Ха, - засмеялся Вертихвост, - так ведь если бы ты был лев, то на заборе бы теперь сидел я. - И Федотке: - За что он тебя? Чего вы с ним не поделили?
- Мурлыкать у него хотел научиться.
- Что?
- Захотелось мурлыкать у него научиться.
- Зачем тебе это?
- Сам не знаю, захотелось и все.
- Да, - покачал Вертихвост головой, - перестарался ты , Федотка, в науках: к чужому ремеслу прибиваешься. Сегодня ты у кота мурлыкать учишься, а завтра, гляди, и мышей с ним ловить начнешь. Проветриться, смотрю, тебе пора. Готовься.
- К чему? - спросил Федотка.
- В лес тебя свожу завтра, волка настоящего покажу тебе. Знаешь ли ты, что такое настоящий волк?
- Нет, - признался Федотка.
- Вот видишь: не знаешь, а знать надо: с ним рядом жить, встречаться иногда с ним, его хорошо знать надо. Настоящий волк это - у-у-у!
И пошел рассказывать Федотке истории про волков одна страшнее другой. Сколько раз просил Федотка Вертихвоста взять его, Федотку, в лес зайцев погонять, а тут чем больше слушал его, тем меньше ему в лес идти хотелось: в лесу, оказывается, не только зайцы, но и волки живут. Придешь в лес зайца гонять, а там, чего доброго, тебя самого гонять начнут.
Страшно было Федотке в лес идти, но и не идти нельзя, сам же с самой весны просился - возьми да возьми. Да и трусов Вертихвост не любит, говорит, что лучше умереть, чем жить и дрожать.
Умирать Федотке не хотелось, но и не хотелось страх свой перед Вертихвостом показывать, сказал:
- С тобой Вертихвост, я готов идти хоть на край света.
- Это хорошо. Готовься, зайду за тобой утром.
Федотка решил приготовиться как следует... Как только зажглись на небе звезды и по Федоткиным расчетам должны были проснуться волки в лесу, сел Федотка у конуры и давай лаять в сторону леса. Прибежал к нему Вертихвост, спрашивает:
- Ты чего лаешь, Федотка? Опять видимостью хлеб зарабатываешь?
- Нет, - отвечает Федотка, - волков пугаю. Услышат они - лаю я, попрячутся в норы. Пойдем мы завтра в лес, а они, все еще перепуганные, в норах сидеть будут и не помешают нам зайцев гонять.
- Это ты ловко придумал, волки, они тоже не без страха живут, - похвалил Вертихвост щенка и ушел к себе.
А Федотка у своей конуры остался. Сидел, лаял в сторону леса, до утра лаял, а утром зашел за ним Вертихвост, и отправились они в лес. Пока бежали по степи, держался Федотка рядом с Вертихвостом, а как пришли в лес, отставать от него начал.