Но тут за окошком зашуршало, откашлялось и... И всегда так: пошуршит, откашляется и выть начинает. Крадучись, вылез Мекеша из-за стола и, приподнимаясь на цыпочки, пошел из избы. Когда вернулся, лица на нем не было: весь он был обезумелый какой-то.
- Что? - одними губами спросила Матрена.
И так же одними губами ответил ей Мекеша:
- Никого, как всегда. Одна темь, даже звезды не светят.
А под окошком сейчас же зашуршало, откашлялось и...
- Матушка заступница, - зашептала Матрена и, пробежав от печки к стене, погасила свет. - Раздевайся, Митрич, ложись. Может это на свет воют.
Но под окошком выли и на темноту, выли до зари и лишь на заре, уставший, уснул Мекеша, и Матрена уснула. Уснули они оба так крепко, что когда проснулись, стада на селе уже не было, и солнце поднималось к зениту.
Вечером Мекеша вернулся с шабашки домой с ружьем.
- У Гаврюши Пантюхина взял. Стрельну раза два ночью, нагоню страху, может, отстанет.
А Матрена, оглянувшись вокруг, зашептала:
- А я, Митрич, тут без тебя бабушку Домну кликала, может, это насыл на тебя какой. Говорят, Маврина старуха насылать умеет, а ты ей, помнишь, не захотел печку за две бутылки ложить. Такие люди обиды не забывают.
- Что мелешь, - отмахнулся Мекеша. - Чтобы не было больше этого. Из-за твоих старух разговоров потом не оберешься, еще и на смех поднимут, а мне и без того хлопот хватает. Наслали, наслать только килу можно.
- Не говори, Митрич, коли не знаешь. Наслать не только килу и голоса можно, вон как с Мотей Чивилихиной-то было.
- Когда было-то?
- В старину.
- То-то и оно, а сейчас такого не бывает, не то время.
- Бывает ли, не бывает, не нам судить, а только бабушку Домну я приглашала, чтобы порчу с нашего двора сняла.
Но несмотря на бабушкины колдовские хлопоты, ночью под окошком у Мекеши опять выли. Мекеша выскакивал наружу, палил из ружья, вслушивался, вглядывался, но ничего не видел и ничего не слышал.
Выходила наружу и Матрена. Вышла и три раза вокруг избы на венике объехала. Скакала на нем, приговаривала:
- Чур меня, чур-чур!
Так бабушка Домна учила:
- Ежели, касатка, не помогут хлопоты мои, садись на веник и скачи вокруг дома. Три раза объедешь и как рукой сымет.
Может, у других и сымало, но в Мекешиной беде не помог и веник. Не успела Матрена поставить в угол его, как под окошком зашуршало, откашлялось и повесило самый обыкновенный собачий вой. И тогда опустились у Мекеши руки, прошептал он:
- Что же это, Матренушка?
- Не знаю, Митрич, сила какая-то таинственная. Может, пришельцы с иных планет балуются. Ныне их много откуда-то взялось. То в одном, то в другом месте объявятся, может, до нас добрались.
И не зажигая света и не выходя больше на улицу, молча сидели они на окованном железом сундуке, в котором привезла когда-то Матрена к Мекеше свое приданое - два сарафана и юбку. Между колен у Мекеши стояло двухствольное так никого и не напугавшее ружье.
С этой ночи Мекеша везде с ружьем ходить начал. Даже к тетке Лукерье и то с ним пришел чарочкой-другой подвеселиться. Стукнул в окошко и, когда отодвинулась занавеска и показалось лицо тетки Лукерьи, сказал:
- Я это. Открой.
И прошел в избу. И сейчас же из-за сарая тетки Лукерьи, из ночной тьмы, вышли Вертихвост и Федотка, шагнули к завалинке. У завалинки Вертихвост остановился, сказал:
- Опасно без дозора работать стало. Пальнет Мекеша из ружья и укажет дорогу с этого света на тот. Дуй за Царапом. Кот не собака. Если и увидит его Мекеша, на него не подумает: коты не воют, а что Царап дозор несет, никто и не подумает.
Не особенно хотелось Федотке к Царапу идти, помнил еще выволочку его, но коли сказал Вертихвост - надо, значит, надо. Пошел, держась ближе к плетням, чтобы не так в глаза бросаться.
ПРОВАЛ ОПЕРАЦИИ
Спать по ночам Царап привык на сеновале. Федотка знал это и потому легко отыскал его. Попросил:
- Пойдем, Царап, постой на часах, пока мы с Вертихвостом у тетки Лукерьи под окошком вьггь будем.
И рассказал Царапу, как они с Вертихвостом решили изгнать пьяницу Мекешу из Марьевки. Царапу их затея понравилась, и помочь кобелям он согласился.
Мекеша у тетки Лукерьи расположился не на один час. Он уже успел пропустить пару стакашков, захмелел, даже петь пробовал.
- Сейчас мы ему подпоем, - засмеялся Вертихвост. - Давай, Царап, вали на сарай. За дверью избяной наблюдать будешь, а мы с Федоткой выть будем.
Царап лихо вскарабкался на крышу сарая, уселся напротив избяной двери, подал голос:
- Me-у!.. Так хорошо будет?
- А погромче можешь?
- Могу... Ме-у!
- Вот так и будешь кричать, в случае чего, - сказал Вертихвост и впрыгнул на завалинку. Следом за ним и Федотка, кряхтя, забрался.
И через минуту под окошком у тетки Лукерьи завыли на два голоса. Выли жалобно, печально, выли ото всего сердца. Мекеша закашлялся, поперхнувшись соленым огурцом:
- О! И тут не ухоронился.
А тетка Лукерья сказала:
- Пусть себе воют, а ты ешь.
- Как это пусть? Услышит Матрена моя и скажет: а, вон где мой Митрич пьянствует... Надо же, ведь каждый день вот так. Ни сна, ни покоя, совсем извелся. Уж и стрелял, и ругался.
- А не просил?
- Кого?
- Значит, не просил, коли спрашиваешь. Попросить надо. Выйди сейчас, встань у окна и попроси: «Голос, голос, есть в поле колос. Иди повой ему». И вой отстанет от тебя.
- Не бреши, Лукерья. «Колос, Колос», вы с моей Матреной в один голос. Та даже на венике вокруг дома скакала. Не верю я в ваши бабьи присказки.
- Я тоже не верила, пока водяного из колодца не вытащила. Подняла я бадью-то наверх, а он - сидит... Иди, Мекеша, попроси, вдруг да поможет. Ведь это - сила, темная сила, она покорность любит. Перед ней и не такие головы склонялись...
- Да я что, - пожимал плечами Мекеша, - я пожалуйста, я что угодно. Я даже на метле поеду, лишь бы толк был. Извелся совсем, погляди - глаза красные какие.
- Глаза твои я потом погляжу, ты давай иди, проси.
- Сейчас, вот только ружье возьму.
- Да кто же с ружьем просить ходит?
- И то верно, твоя правда... Ну, я пошел. Что говорить-то? А, голос, голос, есть в поле колос... Я что? Я пожалуйста, я и на метле, если надо.
Бурча и покачиваясь, Мекеша вышел в сени. Царап сидел на крыше сарая и удивлялся Вертихвосту с Федоткой: что придумали, а! Глупо, а - интересно. А Федотка-то, Федотка-то как выводит.
Вой Царапу нравился и, слушая его, он даже закрыл глаза.
Мекеша выбрался, наконец, из сеней, прошел к окну. Вертихвост и Федотка вдохновенно выли, задравши морды к звездам. Мекеша опешил. Даже глаза протер: уж не примерещилось ли?
Псы выли.
Выли вдохновенно, неподражаемо.
И тогда понял Мекеша, что не видение перед ним, бросился к двери, завопил истошно:
- Лукерья, ружье. Давай ружье, Лукерья!
В сенях, опрокидываясь, загремело ведро. Перепуганная тетка Лукерья со сдернутым с головы платком выскочила наружу:
- Что ты, Мекеша, не ори, люди услышат.
- Черт с ними, пусть слышат, мне теперь все равно. Ружье давай, собаки под окошком, самые обыкновенные собаки. А, додумались до чего, наглеши!
И когда тетка Лукерья поняла, наконец, в чем дело, и сбегала в избу за ружьем, кобелей на завалинке уже не было, а кубарем скатившийся с крыши сарая кот удирал к дому бабушки Агафьи с единственной в голове мыслишкой: «Теперь тебе, Царап, от кобелей попадет, готовься быть битым». Вслед ему от дома тетки Лукерьи - аах! - выстрелили из ружья. И еще раз - аах!
- Аах! - отозвалась речка.
И Царап бессознательно наддал шагу... В полночь к его сеновалу подошли двое, и один из них голосом Вертихвоста позвал:
- Царап? Выходи. Разговаривать будем.
- Говорите оттуда, я слышу, - отозвался Царап.
- Выходи, - потребовал Вертихвост.
И Царап послушался, вышел.
- Чего вам, братцы?
- Твой братец по лесу среди волков рыщет, пока ты здесь промышляешь... Говори, за что продал нас.
- Я не Чиврик, ни новостями, ни товарищами не торгую. Не продавал я вас, проглядел просто. Я понимаю, вы пришли бить меня. Бейте, я не обижусь, заслужил - проротозеил Мекешу, но продавать не продавал вас. Засмотрелся на звезды, а Мекеша тем часом и вышел. Опустил я глаза, гляжу, а уж он за ружьем бежит.
- Эх, ты, - прорычал Вертихвост, - такое дело испортил. Ты вот что скажи: узнал нас Мекеша или нет?
- Наверное, узнал.
- Нам не наверное, а точно знать надо. Ты сходи-ка утром к его коту Мурлышу. Я слышал, вы с ним братья. Через него выясни.
- Не знаюсь я с ним. Ожирел он, зазнался. Не пойду я к нему.
- Пойдешь, - прорычал Вертихвост и ухватил Царапа за шиворот. - Испортил дело, так иди.
- Хорошо, - скривился от боли Царап, - я пойду, коли это для дела надо.
- Так-то лучше, - сказал Вертихвост, и они с Федоткой ушли.
Поглядел им вслед Царап и вздохнул:
- И надо же мне было с ними связаться. Не было печали, сам себе добыл. Сидел бы себе на сеновале посиживал, а то вот теперь иди к этому Мурлышу, юли перед ним. Эх...
В ГОСТЯХ У МУРЛЫША
Если бы вы знали, как обиделась ворона в прошлом году, когда ее сорока к себе на именины не пригласила, вы бы тогда поняли, какую глубокую рану нанес коту Царапу его брат Мурлыш, когда не пригласил его к себе мышей ловить.
С месяц назад случилось это, а до сих пор ему этого Царап простить не может. А ведь они не только были братьями, но и дружили, когда их по разным дворам разнесли. Вместе по крышам лазали, воробьиные гнезда потрошили. Правда, больше этим делом занимался Царап, Мурлыш ленился:
- Я, - говорит, - лучше полежу, на солнышке погреюсь.
С детства он таким ленивым был, а со временем совсем обленился. Пешком у него в избе мыши ходили и он их не трогал. Бранится, бывало, на него Матрена, жена Мекеши:
- Лодырь ты, лежебока. Вот достану себе котенка и тогда не прогневайся - ступай на все четыре стороны.