Лиза застонала во сне, и Павел, не просыпаясь, обнял ее, погладил по голове. Война была далеко, она еще не коснулась их, и они пока жили заботами друг о друге…
…А из-под крыла самолета уже вываливались на нашу землю грязно-серые фигурки, и купола парашютов раскрывались над ними и опускались на ночной лес, на темную пашню…
И чьи-то руки закапывали парашют…
И кто-то срывал одежду и напяливал на себя красноармейскую форму…
И другой парашют в светло-голубом небе.
И еще один.
Они, как капли, обрываются с большого эллипсоидального дирижабля, застывшего в небе.
Павел с Лизой смотрят вверх, щурясь от солнца. Смеются. К ним подбежала Александра – в комбинезоне, в летном шлеме.
– Дак не забудь! В четыре!.. – крикнула она Лизе.
Потом они шли по улице мимо белого классически строгого здания бывшей гимназии с мемориальной доской у входа. Останавливались, читали надписи, глазели по сторонам. Уютный зеленый городок шумел голосами прохожих, шелестом шин по булыжнику, криками продавцов мороженого и леденцов.
Остановились около чистильщика. Павел сел в высокое деревянное кресло, и чистильщик – старый, с бритой загорелой головой татарин, выкрикивая на своем языке какие-то заклинания, до блеска начистил ему сапоги.
Покачиваясь, проехала рессорная карета с красным крестом на боку, запряженная парой сытых лошадей. На облучке рядом с кучером сидел фельдшер в белом халате.
– Откуда такая древность? – удивился Павел.
– Одна осталась на весь город. Кругом теперь машины. А мне жаль эту чеховскую карету…
Около кинотеатра «Унион» было пусто – сеанс уже начался. Оба не однажды видели эту картину, однако, не сговариваясь, купили билеты, прошли в прохладном сумраке неполного зала в последний ряд, там, в темноте, нашли руки друг друга и сплели их.
На экране шла война, маленькие, похожие на фанерные танки Т-26 громили вымышленного врага и, совершая акробатические номера, прыгали через полуразрушенный мост.
А они с внезапной жадностью соскучившихся любовников бесстыдно целовались за спинами зрителей, вызывая зависть одних и осуждение других.
Перед тем как зажгли свет, они тихонько выбрались из зала.
– Я люблю тебя, – сказала она. – Я так люблю тебя, что сейчас упаду в обморок…
На тихой улице стоял одноэтажный, выкрашенный зеленым дом, где все сохранилось таким же, каким было и шестьдесят, и семьдесят лет назад. Рука в руке они молча бродили по его чисто вымытым комнатам, смешно переставляя ноги, обутые в брезентовые чулки с длинными тесемками.
Так же молча, не сказав за все время ни единого слова, они вышли на улицу, освободившись перед этим от брезентовой обуви. Лиза завернула у него на руке манжет гимнастерки, посмотрела на часы.
– Мне уже надо идти. Я быстро… Через два, нет – через полтора часа буду дома… Поцелуй меня на прощание…
Он нагнулся, легко коснулся губами ее сомкнутых ресниц.
Она прижалась щекой к рукаву с вшитыми в него золотыми шевронами.
– Не могу оторваться… Бог мой, что я буду делать, когда ты уедешь?..
Выстояв небольшую очередь и пропустив впереди себя усатого полковника-кавалериста, Павел попал наконец к военному коменданту. Навстречу поднялся из-за стола старший лейтенант с такой же, как у него, Красной Звездой на груди и двумя нашивками за ранение.
– A-а, пограничник! – улыбнулся ему комендант, как знакомому, и кивнул на орден. – За что?
– Хасан.
– А я на Халхин-Голе оторвал.
– И это оттуда? – Павел тронул пальцем желтые нашивки. – Как это ты успел?
– Так ведь только в газетах писали – пограничный инцидент. На самом деле – война, – прихрамывая, он обошел вокруг стола, сел в кресло. – Меня в мае, в первый же день ранили, месяц в госпитале провалялся, навоеваться успел и опять пулю поймал. В последний день, прямо перед замирением. Теперь хромаю… А ты где в тридцать девятом кантовался?
– В училище.
– Ну, что скажешь?
– На завтра в Москву?
Комендант развел руками:
– Пусто… И на завтра, и на послезавтра. Бронь и ту обком забрал. Делегация от области едет на сельскохозяйственную выставку. Тебе куда?
Павел объяснил.
– Слышал. Красивые, говорят, места… Только зачем же через Москву? Не выберешься ты оттуда сейчас. У нас прямой шпарит до Львова. Через Курск, Киев… Двадцать первого июня вечером будешь во Львове, к утру – на заставе…
– Когда он отходит?
– Завтра утром.
Павел помрачнел.
– Думал завтрашний день здесь побыть…
– Зазноба?
Павел кивнул.
– Понимаю. Сочувствую. Но другого выхода у тебя нет. Придется развивать наступление более быстрыми темпами. Пусти в ход резервы, – засмеялся он и вынул из кармана вечное перо. – Записку писать в кассу?..
Подходя к общежитию, Павел заметил на скамейке перед домом одиноко сидящего парня, который, кажется, с интересом смотрел на него.
– Эй, лейтенант, разговор есть.
Он был широк в плечах, ярко красив – какой-то грубой мужской красотой, полной скрытой силы. Впечатление портили только глаза, насмешливые, чуть цыгановатые – они, не мигая, буравили собеседника, была откровенная наглость в этих глазах. Он был стрижен под «бокс», одет в голубую тенниску и черные клеши.
– Вы меня? – спросил Павел.
– А кого же? Ни у кого тут кубарей нет на петлицах. – Он улыбнулся одними губами, взгляд остался неподвижен. – Неплохо устроился, командир. Целый гарем завел…
– Давай короче, – сказал Павел, начиная уже догадываться, о чем предстоит разговор.
– Короче – от тебя будет зависеть. У меня увольнительной нет, я не спешу. – Он сел. – Закурить найдется?
Павел вытащил «Пальмиру».
– Богато живем, – одобрительно улыбнулся парень, выуживая длинную папиросу из пачки. – Метр курим, два бросаем…
– Я вас слушаю…
– Фу-ты, ну-ты – лапти гнуты, – парень насмешливо откинулся назад, глубоко затянулся. – «Я вас слушаю…» К чему эти церемонии между родственниками? Мы вроде бы уже побратались…
– Ну, ты… – наклонившись к нему, прохрипел Павел.
– Тихо! – ничуть не испугался тот и перешел на шепот: – Тихо, товарищ командир. Мы не в казарме. Если я испорчу тебе портрет, никто меня на «губу» не посадит. Чего побледнел-то?
– Отойдем? – кивнул Павел.
– Успеем. Сначала побеседуем. Ты чего от Лизаветы хочешь?
– А по какому праву ты лезешь в наши дела?
– Ишь ты, – опять усмехнулся парень. – Может, я не хочу, чтобы у моей дочери отчим был. Имею право, как думаешь?
– У какой еще дочери?
– У такой, которая еще в пеленки ходит, – ответил парень, наслаждаясь растерянностью Павла. – И не умеет пока сказать, какой отец ей больше по душе. Ну, ладно, – добавил он примирительно. – Садись. Вижу, что не знал. С тебя взятки гладки. Сама должна была сказать, прежде чем в койку лезть…
– Ах, ты!.. – что-то сдавило в горле, Павел сглотнул, чтобы сказать. – Ах, ты… Провокатор…
Тот угрожающе поднялся.
И тут выбежала из дома Лиза, за ней, прихрамывая, надевая на бегу сандалию, – Александра.
– Паша! – крикнула Лиза и повисла на нем.
– Это я провокатор? – переспросил парень, надвигаясь. – Не веришь мне, спроси у нее, спроси у этой суки!
Павел сбросил с себя Лизу и, подавшись вперед всем корпусом, выкинул кулак. Но Александра успела повиснуть на руке.
– Что вы делаете, Павел Иванович?
Из окон выглядывали люди.
– Ах, ах, ах, – парень насмешливо подпер бока. – Батюшки, страхи какие! Держите меня крепче…
– Это правда? – спросил Павел. – Лицо Лизы, которая удерживала его, было перед ним.
– Правда, правда, – ответила за нее Александра. – Лизавета хотела вам сказать, да мы запретили, чтоб хоть эти три дня потешились… – Она повернулась к парню: – Какая же ты сволочь, Михаил! Как тебя земля держит…
Они вернулись в дом. Повисло молчание. Александра прервала его:
– Вы, Павел Иванович, про Лизавету не подумайте. Она – святой человек.
Александра вышла из комнаты. Лиза подошла к Павлу, который стоял у окна спиной к ней, положила ему руку на плечо.
– Где нашла это сокровище? – спросил Павел.
– Не надо о нем.
– Нет уж, давай все, как есть. Я тебе не чужой.
– Дура была, – вздохнула Лиза. – Приехала из Сызрани – молодая, ветер в голове, все нравится… А тут он – веселый, сильный… На качелях качал, за Волгу ездили купаться…
Павел поморщился.
Лиза посмотрела на него, заторопилась, чтобы высказать все разом – не растягивать это мучение.
– Так вот… Я на веслах, а он рядом плывет. Это через Волгу-то! Туда да обратно… Он не такой был тогда. Не пил, работал, дружков этих не было еще… А может, я другая была. Не знаю, что было… Будто тяжелый сон… Опомнилась – уже поздно… Ребенок-то не виноват. Я и оставила. Он, когда узнал, что забеременела, исчез было. Я уж обрадовалась. А когда Алька родилась – видит, что я не в претензии, стал появляться. Конфет принесет, игрушку. Мы его не пускали и подарки за окно выкидывали. Но он как клещ – схватил, не отпустит. На улице появиться боюсь. Встретит, орет: «Я ей дочь сделал, а она морду воротит!» Ребенка я увезла к тетке в Тетюши – родители-то знают… Что делать, Паша? – спросила она подавленно.
– Дочь? Сколько ей?
– Годик. Лето там отдохнет, а осенью заберу…
Он докурил папиросу, втоптал ее в землю, достал и прижег другую.
– Ты не расстраивайся, Паша… Тебе-то что за дело? Сама понимаю – какая я тебе жена…
– Это брось! – строго оборвал он ее. – Я не флюгер – куда подуло, туда и повернулся… Как ты можешь так? – сказал он огорченно. – Ничего не изменилось, запомни! Просто нас теперь трое…
– Паша!.. – задохнулась она от счастья.
– Приеду на заставу, сообщу командиру об изменении в семейном положении и тут же вызову вас обеих…
– Ты не спеши. Осмотрись, подумай. Зачем тебе такая обуза?
– Не балабонь! Сказано – вызову… А если сама сомневаешься, реши сейчас.
– Что ты, Паша, счастье мое…