Бог отнял у меня способность творить.
Все масонские ложи основаны на учении каббалы. И члены этих лож (а их несколько) поклоняются сатане. Единый центр их теперь в США.
И вновь о Светлове. «Это не от сигарет, не от табака, – говорил Светлов, глядя на прожжённые дырки на пиджаке и коленях. – Это следы от пуль врага».
Мой учитель, поэт Михаил Аркадьевич Светлов, постоянно курил. Помню его с вечной сигаретой в худых, по-птичьи согнутых пальцах. И в Литинституте, и дома, и в ЦДЛ. Горячий серый табак нарастал на сигарете и падал ему на костюм. На рукава, на колени. Соседки по дому (на Тверской, тоже жёны писателей) корили его: Родам, мол, мужа держишь в рванье. А Родам, красавица, гордая грузинка, отвечала: «А что я могу поделать? Эти костюмы все новые. И в шкафу вон ещё висят». А поэт только отшучивался: «Это следы от пуль. Враги хотят сбить меня с ног… Вернее, с толку…»
Как-то Светлов прямо из-за столика ресторана ЦДЛ пригласил меня, поэтессу Таню Стрешневу и поэта Ярослава Смелякова в гости к своему другу, художнику Игину. Иосиф Игин купил тогда «однушку» в новом кооперативе на Ленинском проспекте. Мы с радостью согласились. И вот, затолкавшись в такси, летим к Игину, сперва по Садовому кольцу, затем направо, на Ленинский.
На заднем сиденье мы теснимся втроём. Светлов – между дамами. И, конечно, не может не закурить. Шофёр недовольно ворчит. Светлов курит. А я вдруг вскрикиваю от боли. Искра от сигареты буквально прожгла край платья и кожу колена (историю того, как мы в тот вечер смешно гостевали у Игина, я подробно описала в романе «Письма чужой жене»).
А в тот поздний вечер, когда я вернулась домой, к бабушке на Таганку, на метро, она, оглядев меня, вдруг с ужасом заметила дырку на колене на розовом платье. И, помолчав, горько вздохнула: «Меня твоя мама предупреждала… А вот теперь я вижу сама… Ты покатилась по наклонной плоскости».
Чувство юмора не покидало Светлова и на одре в больнице. Где он умирал от рака лёгких. Однажды корреспондент какой-то газеты всё же прорвался в палату реанимации – взять у классика интервью. А чтобы сделать ещё и фотопортрет, пришлось подтянуть невесомо-худого Светлова за подмышки к спинке кровати. И, усадив на подушки, повесить сзади для фона кусок чёрной ткани. И тут Михаил Аркадьевич вдруг шёпотом пошутил: «Принесите пиво к раку» (в то время пить пиво с раками или креветками считалось шиком…). А этот портрет Светлова, год 1964, я взяла в редакции. Немыслимо пронзителен последний взгляд человека из века двадцатого в вечность. Берегу его свято. Вот он.
В копилку слов. Смешная фамилия – Тюляньдин.
«Уймитесь, волнения страсти. / Засни, безнадёжное сердце. / Я плачу. Я стражду… / Не выплакать горя в слезах». Романс. Слова Кукольника. Музыка Глинки. Его чудесно пел Шаляпин. А я с детства помню, как это печальное «Сомнение» одиноко пела моя мама у нас дома в Останкино, под свой аккомпанемент. А потом плакала, обняв меня мягкими горячими руками. Папа часто и подолгу бывал в Сибири в командировках.
Очень жаль, что я, наверно, не доживу до того счастливого дня, когда в России будет создан свой Интернет, как в Китае. А то мы в гадкой зависимости от Запада. А их лживая «Википедия» – просто помойка.
«Есть „Троица“ Рублёва, следовательно, есть Бог», – сказал Павел Флоренский… Слава Богу, наконец-то бесценную «Троицу» после многих лет заточения вернули из музея домой, в Лавру, верующим.
Эта фигура, без сомнения, интересна… У каждого есть свой С. Довлатов… У меня тоже, и он совсем нехорош. Безбожник, алкоголик и наркоман, лживый вор, русофоб, релокант, бабник, бросил жену и трёхлетнюю дочку. Но главное – предал Родину… Что для негодяя нужно ещё? Противен он мне. Хоть на страницах прозы своей и лёгок, и остёр на язык. Писал «вкусно». Хоть тараканов к обеду жарь. Но лучше, не читая его, не заблуждаясь, сходить в ресторан. А ведь есть у него поклонники – либерасты-эстеты. И примите моё сочувствие, вы, хворые на всю голову.
Бабушка всегда мне говорила: «Запомни, детка, мы, Никольские, все из духовного звания». Она имела в виду сословие. А сословия были Лениным, революцией 1917 года ХХ века упразднены. Но мы-то всё равно остались «из духовного ЗВАНИЯ» (дух позвал).
Кстати, под этим прессом (отъёма у меня моего писательского кабинета) я живу всю жизнь. То М. Теребилов – Юрин отец, то его брат – Теребилов Фёдор отнять пытались. То В. Г. Пасичник, мой зять номер один – муж дочки. То теперь вот зять номер два – муж внучки. Просто какое-то наваждение.
Нашла возможный эпиграф к очередной своей книге. Это любимая А. Ахматова, которую читаю порой: «И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово… / Навеки».
До последних десятилетий я НИКОГДА раньше не называла себя «писателем». Не смела. А только прозаиком, автором, филологом, литератором и т. д. А «писателем» – нет, не смела. Слишком высокое это звание.
И прозу свою: романы, рассказы, новеллы – не смела именовать «произведениями». Тексты и есть тексты.
А сегодня в Интернете то и дело читаю: «Я со школьных лет поэт (или писатель). Мои произведения и т. д.». Ну просто анекдот! Хотя и горький. Любая домохозяйка сегодня – уже «писатель». Хотя она и близко не представляет, что это за трагическая профессия… «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
Я, разумеется, человек советский, не изменила себе ни на йоту. Ни одной своей прежней, данной Родине клятве. Ни октябрятской, ни пионерской, ни комсомольской. Даже помню стишок из клятвы октябрят, который читали в школе хором вслух: «Когда был Ленин маленький / С кудрявой головой, / Он тоже бегал в валенках / По горке ледяной. / Камень на камень. / Кирпич на кирпич. / Умер наш Ленин / Владимир Ильич».
А вот за иные свои грехи (в нарушение Божьих Заповедей) я и сегодня на исповедях не перестаю каяться.
Юрочка мой недолюбливал своего отца – «уполномоченного с портфелем» (затем охранника в пожарной части), глупца и лгуна, своими тихими пьянками мучившего жену. (А Юра прекрасный был сын. Глубоко любил семью, сестру и, главное, умную чудо-маму, простую, еле грамотную деревенскую женщину, рабочую на «фанерке» – фанерной фабрике. Его письма семье я публикую.) Когда мы, студенты, встретились во ВГИКе, влюбились и поженились, Юра с радостью сбросил с себя фамилию отца – Теребилов. Взял мою. Сперва – как псевдоним художника. А с рождением нашей Анютки и паспорт поменял. Но нигде, никогда, никому и слова дурного об отце не сказал. Кроме меня (лишь в моём дневнике перед самой смертью написал о нём несколько горьких строк).
В пространстве каждого короткого рассказа я должна, я обязана так много сказать (уж не говоря о моих постулатах в три слова). Ведь я не романист. Я спринтер. Я бегун на короткие дистанции. И спешу, спешу успеть о многом ещё рассказать. О чём я, лентяйка, в молодости не успела. Вернее, не удосужилась, грешница, потрудиться.
Надо правильно говорить. Не «офицерская», а «лейтенантская» проза. Помню, так поправил меня после какого-то моего выступления Юрий Бондарев. Царство ему Небесное.
Очень трудно говорить и писать о великом человеке, особенно если это твой муж. С которым было прожито двадцать лет самой сознательной, здоровой, молодой жизни. До его последнего вздоха. И начинать писать, вспоминать можно с любого момента… Вот я то и дело и начинаю…
20.06.2024. Сейчас моё сознание занимают три ипостаси. Первая – дела творческие. Написание прозы и издание новых книг (мои последние годы буквально «болдинские»). Вторая – хоть чуть-чуть следить за своим здоровьем. Ибо тело – носитель духа. А без духа меня просто не существует. И ипостась третья – противная, очень грязная. Это то, что, по сути, в данный момент под судом. Моя внучка, уже давно русофобка, живущая с семьёй то в Питере, то в Аргентине (так сказать, «родственница по крови и мясу»), которую я в глаза не видела уже семь-восемь лет (с момента похорон моей дочери), неожиданно подала на меня иск в суд (пришедший в конверте по почте) по отъёму моего «рабочего писательского кабинета» в ЖСК «Драматург», купленного мной в далёком 1976 году. Она даже наняла в Москве (с богатеньким своим мужем-релокантом) двух адвокатш (воистину, по Библии, «брат мой – враг мой»). На душе гадко. Как тараканов наелась. Писать «прекрасную прозу» трудно…
Но и это ещё не всё. Есть главная ипостась.
Она как свод неба висит над всем остальным. Это общие проблемы моей любимой Родины. Ежедневно бои в СВО, нацистские гады из ЕС, Штатов, прокля́тое НАТО, очередные санкции США и… прочее, прочее. И именно это превыше личного. Я православная, русская, я патриот до мозга костей. Была, есть и буду. И до конца патриотом останусь. Как бы и кто сегодня это чистое слово ни пытался поганить.
«Чтобы бросить, надо сперва поднять», – как-то в храме на проповеди сказал мой духовник протоиерей Дмитрий Смирнов. Царство ему Небесное.
Помнить надо всегда, что УНЫНИЕ – грех. Причём смертный.
«По имени твоём и житие твоё». Надо будет написать моей подруге-коллеге Асеньке Соколовой, что её имя Анастасия содержит сразу семь имён: Настя, Ася, Тася, Стася, Нюра, Нюся, Нюша. А вывод делай сама.