Я не хочу – умереть. Я хочу – не быть.
Врождённое чувство русского языка, ароматного, чувственно-вкусного.
Ты, что мне сердце жалишь…
Тогда (двадцатый век) было такое трудное, порой жуткое и сумбурное время, что моим родным, близким не хватало времени на меня. На тепло и любовь ко мне, подрастающей. Как выяснилось, ребёнку ненужному, обременительному. Я их не виню, люблю и любила всегда, навсегда. И читаю о них в храме здравицу – вечный Сорокоуст об упокоении. Потому что знаю: никто не виноват. Они просто не увидели, не разглядели меня, свою дочь. Заняты были собой.
Известного писателя (поэта) без легенды не бывает… Интересно, что будут говорить обо мне после смерти? Какие откроют скелеты в моём шкафу, о которых сегодня я и сама не знаю? Или попросту они не видятся мне скелетами? Просто жизнь как жизнь. Ну да ладно, потом всё с того света увижу.
Я понимаю, что с таким человеком, как я, очень трудно быть счастливым. Да и вообще быть. Но те, кто называл и чувствовал себя возле меня счастливым, – люди, могучие духом, воистину гиганты. И каждый из них брал, черпал у меня, из меня, из моей богатой души то, что каждому было нужно. И каждому хватало с избытком. А моё донорство не иссякало.
В молодости мне нравилось быть хорошо одетой, быть нарядной. Но время было убогое, скудное. Магазины пусты. И мне приходилось исхитряться и вечно что-то выдумывать. Косынки и шарфики разные, брошки и сумочки, пояски и причёски. И результат всегда был успешным. В литературной нашей тусовке я считалась и модницей, и красавицей. А ещё и… талантом, конечно. Поскольку в тот период у меня выходили одна за другой книги, журналы, газеты с новыми публикациями. С Юриными иллюстрациями. Так сказать, семейный подряд.
Какие чудесные строки, какие «в десятку» точные образы, к сожалению, малоизвестного вологодского автора Николая Мельникова. Эта песня на его стихи, на волшебные его слова. Хочу, чтобы они (и золотое имя автора) украсили мою страницу:
«Поставьте памятник деревне / На Красной площади в Москве. / Там будут старые деревья, / Там будут яблоки в траве. / И пусть поёт в тоске от боли / Непротрезвевший гармонист / О непонятной „русской доле“ / Под тихий плач и ветра свист… / Присядут бабы на скамейку, / И всё в них будет как всегда – / И сапоги, и телогрейки, / И взгляд потухший… в никуда… / Поставьте памятник деревне, / Чтоб показать хотя бы раз / То, как покорно, как безгневно / Деревня ждёт свой смертный час…»
Ну просто подарок. Спасибо тебе, Николай Мельников.
Конечно, разве могла такая «пессимистичная» песня в те тяжёлые, переходные годы звучать широко, повсеместно?.. Вот она, бесценная, и потерялась, провалилась куда-то. А нашлась и проявляется с таким большим опозданием. Но лучше поздно, чем никогда. А тебе, Николай, ещё раз спасибо. Да будет пухом тебе наша родненькая земля. И – с Богом.
Я бы очень хотела, чтобы имя моё после смерти немного ещё пожило, ещё подышало где-то. Конечно, лучше в моём родном Останкино… Например, возле Останкинского пруда, чудо-храма, Шереметевского дворца, парка. Здесь в 50-е вознеслась в самое небо телебашня. А железобетонные лапы её основания упёрлись в клочок земли, который был нашим семейным огородом. То есть в те самые шесть соток земли, на которых мы с мамой когда-то до мозолей на ладонях копали, сажали и собирали картошку, много лет спасавшую нас от голода. И мы наблюдали за этим своим огородом из окна нашей барачной квартирки по 3-й Останкинской улице. А теперь, спустя годы, с этой огородной площадки вещает известная на весь мир телебашня Останкино. И над планетой знакомо звучит в эфире голос её: «Говорит Москва… Говорит Москва…» А внизу, на фундаменте возле могучих лап её, в бетонное основание стали одну за другой монтировать гранитные «звёзды» с именами достойных дикторов, которые трудились в телецентре. Тех, кто причастен, известен, любим, кто говорил тут, улыбался, вещал – и потому должен и впредь быть памятен всей стране: Леонтьева и Кириллов, Шилова и Шатилова и т. д. Воистину судьба тех, кто ушёл, зависит от тех, кто остался… И, может быть, в этом кругу нашлось бы место тому, кто здесь родился, работал и создавал что-то доброе, важное для людей? Например, писал достойные, нужные книги?.. А почему бы и нет?
Сегодня за окном настал такой жёсткий момент бытия, что каждый в России обязан выбрать, определить своё место в жизни. Духовное и телесное. А говоря фигурально и просто, с кем ты сегодня: с Путиным и со своей страной или же с Западом, с США? А всё остальное – это твоё дешёвое славословие. Верней, пустое твоё, лживое словоблудие. Проще – предательство. Уж такая настала на планете пора, такая острая у нас ситуация.
Написать для чтения в алтаре Господу Богу имена дорогих мне людей. В СОРОКОУСТ, то есть сорок дней молить о них Бога. О здравии и об упокоении. Живых и умерших. Хотя на ладони у Бога всегда и все живы. Так что всё равно встретимся там, в лучшей жизни… А на похоронах всё равно горько плачем… Потому что себя, осиротевших, на земле оставленных, жалко.
Так случилось, что судьба юного Юры Теребилова, бедного мальчика из Уфы, нежданно-негаданно оказалась зависимой от московского живописца и большого советского босса, лауреата многих Сталинских премий Дмитрия Налбандяна. По иронии судьбы оказалось, что Юрин полуграмотный дядька Федька Теребилов (брат отца), житель Подмосковья, работал в центре Москвы полотёром. Натирал полы в мастерской на Тверской. И у кого? У самого Налбандяна, босса от искусства, рисовавшего и писавшего вождя всех народов, всесильного Иосифа Сталина… А далее – далее буквально сценарий суперинтересного игрового фильма (подробности в моей книге «Только свети, свети»).
Воистину «Гений и злодейство – две вещи несовместные». Гений, то есть безмерный талант, – дар Божий. А злодейство – это просто антихрист. И в одном человеке это как бы несовместимо, несоединимо. Или то, или другое.
Мне жаль многих людей моего окружения (самых разнообразных, от простецов до мудрецов), которые, приятельствуя со мной, меня НЕ ЧИТАЛИ… Я порой посмеиваюсь: «Будете жалеть, когда меня уж не станет, что при жизни меня не читали и потому не знали всерьёз. Жалеть и с опозданьем восхищаться моим творчеством. Но будет поздно…» А жаль, очень жаль.
«Я восхищён, я очарован.
Короче, я огончарован», – блистательно каламбурил А. Пушкин.
Руку Натали наконец отдала. Но сердце – нет. Я это только недавно отчётливо поняла, изучая кончину и странные похороны великого гения.
Я уверена: Юрочку будут помнить. Не вечно тело, не вечен жест, но вечен Художник. И ещё вечно Слово. В том числе, может быть, и моё слово о нём и его творчестве.
Внучка Маша заставила меня разлюбить её. Ведь нет ничего дороже человеческой жизни, а Маша на третьем десятке лет стала регулярно её подтачивать, угнетать, убивать. И боюсь, что в конце концов – убила. Если не меня саму, то мою к ней любовь… А ведь я крестила её и любила без памяти… Что, что сделал с ней дьявол? Алчность, зависть, уродливое замужество?
С годами триумф моей внешности (60/90) стал угасать, но всё ярче разгорался триумф моего литературного Божьего дара – творчества… Однако неожиданно грянули лихие, даже лютые девяностые годы. И мне пришлось просто бороться за жизнь, за существование. Я делала переводы, я долго таксовала, работала в храме… И Бог помог. Спас. И я снова стала писать свою прозу, создавать книги.
Важно не то, что в своей прозе я опираюсь на личную память. Важно то, как я предлагаю, как представляю эту личную память. Из правды жизни я создаю, я обязана создавать правду Искусства. А это разные вещи.
«Она у тебя не такая, как вся наша деревенщина. Она другая. И далеко пойдёт», – говорила про меня маме её останкинская подружка, гадалка Кеточка. И я всё это слышала, играя дома под столом.
Через мою судьбу прошла судьба моей страны.
Избавиться от бремени проще, чем его нести.
Пушкин считал, что в любом дворянском доме шахматы должны быть непременно. С удовольствием вспоминаю и у нас в Останкино, в доме родителей, и на Таганке, у бабушки с дедом, яркие клетки шахматных досок. И все умели играть.
Я человек самодостаточный и уже потому считала и считаю себя счастливой.
Ищу эпиграф к новой книге. Вспоминаю мудрые строки Пушкина, даже читаю вслух наизусть: «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?» Но, подумав, решаю: нет, слишком глубоко и многим может быть недоступно.
Сегодня преступно не быть в соцсетях, не пользоваться ими ради Христа.
Надо писать так, чтобы тексты твои были нужны не только на сегодня, а на все времена.
Идёт война. Война с укронацистами, это война с антихристом. Время подвига не только на линии фронта, а подвига для каждого из нас, мирян, в стране. Время ПОДВИГА.
Порой мои читатели пишут мне (цитирую): «Какой у вас великолепный, классический русский язык». А я отвечаю: это не у меня, а у моих предков, у бабушки с дедушкой, которые воспитывали меня в детстве. В том самом раннем детстве, когда у ребёнка и складывается всё и навсегда. А главное – умение думать и говорить, владение родной речью и любовь к ней, к русскому языку. Я всем обязана им, рождённым ещё в XIX веке и владевшим языком дореволюционным, чистым, ясным, как вода родника, без грязного хлама ядовитых примесей последующих десятилетий. Воистину, «все мы родом из детства». И главная ценность моего детства – русская речь, наш великий, как океан, драгоценный русский язык.