Лечебные свойства немецких минеральных вод в районах Баден-Бадена, Карлсбада, Мариенбада и т. д. были давно и широко известны в Европе. Безоперационное и немедикаментозное лечение в Средневековье давно приобрело огромную славу. Лекари и лечебницы богатели, а страждущие, особенно желудочники, приумножались. И вот в восемнадцатом веке в Германии лечение на водах возглавил врач Христиан Лодер, гастроэнтеролог. Он работал не только в Германии, но и в России. И даже получил звание лейб-медика императора Александра Первого.
В Германии при богатых лечебницах, в роскошных парках, меж ванными процедурами, совершали променад больные с красивыми кружками в руках (бюветницами), попивая местные минеральные воды. Это и было их единственным «серьёзным» лечением. И в окружающих деревнях и посёлках крестьяне и иной трудовой народ называли их лодырями, то есть лентяями (по фамилии главного лечащего врача). Таким образом фамилия Лодер стала на Руси нарицательной, аналогичной унизительным словам: бездельник, лентяй, тунеядец. С годами про лекаря Лодера все забыли, а его имя – «лодырь» – в простонародной речи стало ходовым, нарицательным, почти родным. А в богатой русской речи даже родилась поговорка: «Хватит лодыря гонять».
Согласно преподобному Иоанну Синайскому, свою злую сущность дьявол (грех) всегда прячет в личину истины, благопристойной правды некой овечьей шкуры. Но знай: во-первых, он, как рак, смертельно вреден самому носителю. Во-вторых, он настолько хитёр, что во лжи растворяет частицу правды для соблазна и ловли душ. И это людям особо опасно. Ибо он многолик. И очень заразен.
«Не смотри долго в пропасть, а то она отразится в твоих глазах», – так вещал пророк греха философ Фридрих Ницше.
«Я не знаю формулы победы. Но формула поражения – это желание нравиться всем», – так утверждал писатель Эрнест Хемингуэй.
Все знают, человек создан Творцом в трёх ипостасях: Тело, Душа и Дух. А иные живые твари – в двух: Тело и Душа. О, сколько этих душевных, бесценных и любимых тварей я пережила. Вырастила, выходила и на тот свет проводила. Ах, как жалко, что век их так короток. Вот самые близкие – кошки, собаки. За жизнь через мой дом, мои руки прошло их, наверное, не менее пяти сотен. И многих до сих пор вспоминаю с нежностью, с благодарностью. Чудо-создания. А последнего, как уголь чёрного, «командира» Чарлика (ему уже двенадцать лет) я вытащила во дворе из-под чужой машины. А сегодня он послабел, худеет. Ищет по квартире недавно умершего (от рака) своего дружка Маську-Малевича. А тот («абстрактный», с чёрно-белыми пятнами, потому и Малевич, послушный и нежный) восемь лет назад пришёл (вышел) ко мне на дачу котёнком из леса. И скромно так сел перед крыльцом. И упорно сидел и сидел. «Нет-нет, – махала я на него полотенцем, – уходи-уходи. Не возьму, не возьму. Видишь, у меня и так вас семеро». Но всё же я подкармливала этого тихоню. А осенью, когда уже выпал снег и все вокруг возвращались домой в Москву, я не смогла не взять и его с собой, знала: погибнет… И вот теперь чёрный мой Чарлик зовёт его, кричит от тоски, не ест, не пьёт, похудел – у него шок. Он всюду ищет младшего брата и друга. Я как могу его утешаю. Но понимаю, и сердце рвётся от сострадания. Ведь они чуткие, добрые, бок о бок прожили вместе (и вместе со мной) восемь спокойных, счастливых лет. Господи, хоть бы Чарлик пожил ещё! Тимка, котик моей двоюродной сестры Наташи Никольской, прожил двадцать три года. Недавно ушёл. Чемпион.
Я бреду по московским улочкам,
Сам себе говорю: не спеши…
Невесёлой будет прогулочка…
«По рассказам»… Ирины Ракши…
Луг Кашенкин и Марьина роща…
Заболоченный берег пруда…
Не бродить – наверное, проще…
Только тянет сюда иногда…
Во всём мне хочется дойти до самой сути.
Жена найдёт себе другого,
А мать сыночка – никогда.
«Безумству храбрых поём мы песню!» Буревестник, Данко, старуха Изергиль, «Девушка и смерть» (Максим Горький)… Буквально на каждой странице – протест, бунт, революция – и всё это – он, Максим Горький. Но ранний. Очень ранний. Ещё Алексей Пешков. Ну разве не бес? Это потом он, слава Богу, стал совсем другим, помудрел.
Праздновать нынче победу нашей православной духовности пока ещё рано. Праздновать будем на Том, лучшем, Свете. В Том, лучшем, Мире. А тут пока борьба и борьба. Здесь пока идёт сéча, ристалище зла и добра. Причём в душе каждого.
У Бога нет других рук, кроме человеческих.
Митрофан Воронежский: «Не будь всяким ветром носим».
Он был против западных поветрий и богов. Был верным родному флоту, Андреевскому флагу и Петру Первому.
Ах, вот муки-то, когда любимый мой кот Чарлик умирает. Почти неделю отчаянно борется за жизнь. Ценю, уважаю. Смотрю со слезами. Кроме молитвы, помочь ничем не могу (у него и рак, и старость в тринадцать лет. А усыпить я и не мыслю). Прощай, мой друг, мой верный и ласковый зверь. Надеюсь, встретимся в лучшем мире. Ведь вы, скóты, безвинны. Пусть встретит вас там святой Герасим Иорданский. И российские наши святые мученики, покровители ваши небесные – Флор и Лавра, Егорий и Власий, святая Агафья, Онисим-овчарник… Вон их сколько, большая сила. Сказано же в Писании: «Блаженны, кто скóты милует».
Как-то всё очень грустно совпало – сразу много бед обрушилось на одну мою голову. И война – страшные бои СВО, и «грязь» суда с «Аргентиной», и любимый кот Чарлик (вскоре после ухода Маськи умирает и он), и прихожую пожарные грозят сломать, и картины Юры надо сдавать в музей имени Васнецовых города Кирова, и свою новую книгу срочно готовить сдавать в издательство ИСП, и нездоровье мучает (особенно глаза), и… и… и. А выживать-то надо. И писать что-то созидательное… Ничего-ничего. Бог терпел и нам велел.
Совсем погибает мой котик. У него уже нет сил даже плакать, мяукать, лишь чуть-чуть хрипит. Ношу его в кухню поесть-попить. Пипеткой капаю. Нет. Ни на что даже не реагирует. Да я и сама еле ползаю, в три погибели (глаза, поясница, колени). С трудом несу его, исхудавшего до костей и пока ещё тёплого, и вслух горько смеюсь словами сказки: «Битый небитого везёт… Битый небитого везёт… Держись, Чарлик, держись, милый». А душа моя болит. Всё терзается, сострадает и плачет.
Помню, в детстве, когда за едой я, малышка, болтала, бабушка сердилась: «Когда я ем, я глух и нем». А если я вдруг поперхнулась и начинала кашлять, бабушка, резко хлопнув меня по спине, учила: «Запей скорее, запей. Не в то горлышко, видно, попало. – И успокаивала: – Рыба посуху не ходит». Я запивала, думая, что про не то горлышко – это у неё просто присказка, фигура речи. Сколько же горлышек может быть в одной шее? И только позже узнала, что и правда в горле у нас буквально рядом с пищеводом идёт основная «дыхалка», бронхи и путь в лёгкие… А спустя многие годы вот что произошло на моих глазах в клубе ЦДЛ (Центральном доме литераторов).
Тогда мы называли наш клуб – «роддом». То есть дом не просто родной, но и родильный, где в прошлом веке буквально кипела культурная жизнь Москвы. Где мы рождались, где решались наши судьбы, где проходили и похороны. И был при нём ресторан с названием «Дубовый зал». Попасть в «Дубовый зал» да и вообще в ЦДЛ было большой удачей. Клуб был закрытым, только для членов Союза писателей. В дверях особняка всегда дежурил швейцар-охранник и впускал только по членским билетам. Однажды днём в ресторане, где за длинным столом с гостями отмечал юбилей журнал «Юность», редактором которого работал брат писателя Трифонова Дёмин, случилась почти трагедия. Дёмин, встав с рюмкой в руке и что-то жуя, стал с пафосом, торжественно говорить тост. Но вдруг поперхнулся и, задыхаясь, как подкошенный повалился на пол. В панике все решили: сердце.
Стали массировать. Спасибо, тут же прибыла скорая. В больнице операция. Еле спасли. Оказалось – кусок еды попал не в то горло. Как говорится, поперёк горла встал. Вот так… А вовремя стукнуть по спине никто не догадался.
Мой любимый чёрный кот Чарлик несколько дней назад ушёл в лучший мир. Конечно, душа очень болит, скулит, как щенок, плачет. Ведь тринадцать лет неразлучно жили в любви и согласии. Какая-то фирма за деньги – четыре тысячи рублей – увезла хоронить его уже холодное твёрдое тельце. Юный служитель признался, что в день по Москве он забирает на спецкремацию до двадцати тел. Вот и я осиротела. Но странная вещь – сознание человека. Не хочет верить. Любой звук в квартире, любой шорох в щель или фортку принимает за его зов.
В голове тотчас встаёт милый образ. Его чёрная мордочка, взгляд, ждущий ласки, тёплая мягкая шёрстка, лапки. И мой голос тотчас зовёт или шутит. И он всегда где-то рядом и близко. Или вот-вот явится… подойдёт, на плечо заберётся, мурлыкая, ласково поцелует в ухо… Интересно, а души умерших зверей так же, как и души людей, на первое время остаются с нами? Три дня, девять, сорок? Или тут всё по-другому? В прошлом многие мои питомцы оставались рядом подолгу. А многие в моей благодарной памяти живут и сейчас. И спасибо Господу, что они, безвинные, у меня были. «Да услышат мой вздох / И природа, и Бог».