В этом районе, при впадении речки Яузы в широкую Москву-реку, и стоял наш дом. В соседних домах прежде обитали в основном швеи, скорняки, ямщики. А храм Святого Николая Чудотворца был тоже в двух шагах от нашего дома, буквально на Садовом кольце. Соседняя горка, которая спускалась с Яузской больницы вниз на Ульяновскую, называлась Швивая – в честь швей, живших вокруг, но мы, дворовая ребятня, называли её попросту Вшивка. «Пойдём кататься на Вшивку», – говорили мы друг другу и, прихватив санки, шли вверх на эту самую Вшивку. Чтобы потом, упав животом на санки, долго-долго катиться по Вшивке вниз, почти до Садового.
В те послевоенные годы я жила не в Останкино, где родилась, а на Таганке, у бабушки с дедом. Отец без конца ездил в командировки в Сибирь, поскольку работал в Министерстве сельского хозяйства инспектором по Сибири, а мама давала уроки фортепиано на выезд, то есть ездила к детям в «порядочные дома» по всей Москве. Дедушка преподавал студентам в МАИ и в МАТИ сложный предмет – «моторостроение винтовых самолётов», а бабушка, его жена, считалась иждивенкой, попросту домохозяйкой. И чтобы меня по целым дням не оставлять дома одну, родители подкидывали меня к любимым бабушке с дедом. Чему я была очень рада.
Надо сказать, что я очень рано, задолго до школы, научилась читать и писать. И маленький соседний магазин, который был на углу нашей улицы и Садового кольца и назывался «Культтовары», буквально завораживал меня. Правда, я не понимала, что это такое – «культтовары». То ли культурные товары, то ли их культ. Но это не имело значения. Имела значение вся атмосфера этого маленького торгового зала. И когда меня выпускали гулять во двор, я старалась хоть на минутку заглянуть в «Культтовары», в его волшебный мир. А он действительно был волшебным. Там на всех стенах пестрели плакаты. Я давно знала их наизусть: «Учиться, учиться и учиться. В. Ленин», «Ученье – свет, а неученье – тьма», «Грамоте учиться – всегда пригодится». И даже были в стихах. Белые буквы по красному фону: «Учись – не ленись. / Поздно спать не ложись. / Утром рано вставай / И урок повторяй».
А над плакатами, под потолком, на белом фоне висели большие портреты писателей в рамах с ценниками. Некрасов, Гоголь, Пушкин. Я их знала наизусть. Все они были мои знакомцы, даже друзья. И если кто-то вдруг из них исчезал, я знала: значит, в школу купили.
Ах, как хотелось мне скорей подрасти, поступить в школу! Сесть за парту! И писать, писать, писать. Складывать буквы в слова. И конечно же, рисовать!..
В этом царстве чудес царицей была продавщица тётя Тася. «Ну что, опять пришла?» – встречала она меня. И разрешала: «Ну смотри, любуйся». И я любовалась.
С полок на меня смотрели обложки ярких и даже знакомых детских книг, всё больше сказки, которые я почти все знала наизусть. «Там на неведомых дорожках, / Следы невиданных зверей. / Избушка там на курьих ножках / Стоит без окон, без дверей…» Однако гораздо больше меня завораживали витрины. Я, малышка, была чуть выше прилавка, но под стеклом видела все драгоценности, которые почему-то назывались канцелярскими. «Бесценные вещи» (хотя под каждой была своя цена, написанная на бумажке). Но мне купить это было не на что, а так тянуло лишний раз полюбоваться на все эти школьные богатства: коробки разноцветных карандашей, пластилин, ластики, фигурные линейки, циркули, блокноты, пёрышки. Целая россыпь различных перьев разного металла с разнообразными названиями и номерами (№ 11, № 86 для черчения, для «волосяных» линий чистописания). А главное – ручки. Собственно, и дедушка мой писал такой же ручкой-палочкой, покрашенной в синий цвет, с пёрышком «лягушка».
Тётя Тася порой спрашивала сочувственно: «Что, опять денег нет? Опять как в музей пришла?» Но однажды она встретила меня почти радостно:
– Вчера товар получила. Завод «Маяк». Авторучка поршневая. – И ткнула пальцем в стекло.
В витрине под стеклом я увидела нечто новое, необыкновенное! Среди всех школьных товаров посередине сияла в коробочке ручка. А под ней ценник: «Ручка-самописка, цена – 3 рубля». «Как – самописка? – подумала я. – Она что, сама пишет?»
– Это не простая ручка, поршневая, чернила сама набирает, – говорила тётя Тася.
Дома в эту ночь я почти не спала на своём сундучке. А та волшебная ручка-самописка так и стояла перед глазами. Так и хотелось взять её в руки и что-нибудь написать на бумаге. Ведь я уже отлично пишу. Но там, в витрине, она самая дорогая и стоит целых три рубля. Где, где взять такие деньги? Конечно, бесполезно просить у бабушки с дедом. И к родителям в Останкино тоже ещё не скоро поедем. И вдруг мелькнуло… Однажды я увидела, когда дедушка открывал ключом центральный ящик своего письменного стола, что там слева лежали зелёненькие три рубля, и совсем близко, с краю. Я затаилась и с этой минуты потеряла покой.
И вот однажды, когда взрослых не было дома, я потянула за ключ ящик письменного стола, почувствовала сладкий запах дедушкиного курительного табака… И увидела эти самые заветные зелёные три рубля, схватила и быстро сунула в кармашек фартука. Сердце билось буквально у горла. Неужели чудо-ручка будет моя? И скорей задвинула ящик.
И действительно, как только бабушка выпустила меня гулять во двор, я вмиг оказалась в «Культтоварах», у заветной витрины.
– Ну вот, – улыбнулась мне тётя Тася, когда я протянула деньги. – Молодец! Другое дело.
И выложила на прилавок заветную ручку в длинной картонной коробочке.
– А знаешь, как ей пользоваться?
Нет, я, конечно, не знала. И тут она, поставив на стекло пузырёк лиловых чернил, набрала в ручку несколько капель.
– Смотри, как хорошо пишет, – черкнув, расписалась она на какой-то бумажке. – Ведь это же ручка-автомат.
Сквозь прозрачный цилиндрик самописки темнели чернила. И тётя Тася отдала её мне:
– Держи! Учись, не ленись.
Я положила ручку в карман фартука, сердце моё замирало от счастья. Наконец-то моя мечта сбылась!
Но уже по дороге домой меня стал мучить серьёзный вопрос: что же делать с покупкой? Где держать? Куда прятать? В комнатах нельзя. Бабушка знает там каждый закуток. Не прятать же в общественных ванной или туалете? Остаётся лишь кухня. У нас в общей кухне стоял не кухонный стол, как у прочих соседей, а высокий ларь. На крышке его бабушка готовила, как на столешнице. И открывался он редко, только к Пасхе или большим праздникам, поскольку внутри лежала очень нужная в хозяйстве крупная утварь: формочки для пасхи, металлические формы для выпечки куличей, скалка и рубель для глажки постельного льняного белья, чугунный утюг, противни, подносы и прочие нужные бытовые предметы. А стоял этот наш ларь не на полу, а на кирпичах. И тут меня осенило! Спрячу-ка я свою драгоценность подальше под ларь. Я так и сделала и даже ладошкой подвинула поглубже, подальше от края. Как же я была весь день радостна и послушна!
Но спокойная жизнь продолжалась недолго.
Вечером, открыв ящик, дедушка спросил:
– Зина, ты ничего не брала у меня из стола?
Бабушка удивилась:
– С какой стати?.. А что, у тебя что-то пропало?
– Да у меня три рубля тут куда-то делись.
Ну всё. Моё сердце буквально оборвалось. Я готова была провалиться сквозь землю. Даже ладошки похолодели. В комнате повисла тишина. А дедушка молча со щелчком повернул ключ на центральном ящике. И я с облегчением подумала: «Ну, кажется, пронесло».
А следующим утром, когда я в ванной чистила зубы, на пороге появилась бабушка:
– Внученька, ты не знаешь, что это такое? И откуда?
В одной руке она держала картонный чехол, в другой – беленькую авторучку. Я вмиг покраснела. Конечно, я всё понимала, но что ответить, не знала. А бабушка продолжала:
– Надо будет у соседей спросить. Сегодня как раз наша очередь мыть полы общие. Ну, я стала мыть кухню и вот наткнулась.
«Ну зачем, зачем я спрятала её под ларь? Надо было на полку, на полку, в посуду…» И вдруг в моей голове, как соломинка, мелькнула спасительная мысль. И я за неё хватаюсь. И вру. Выкручиваюсь. Говорю негромко, несмело:
– Мне её дядя Толя подарил. Я завтра хотела вам её показать.
Родной папин брат, дядя Толя, демобилизованный офицер и тоже участник войны, проездом из Берлина в Киев, на родину, действительно две недели гостил у моих родителей в Останкино. Но недавно уехал. И там я его видела дважды. Даже гуляли всей семьёй в Шереметевском парке.
– Кто-кто? – переспросила бабушка с удивлением.
Моё враньё было так неожиданно и правдоподобно, что она задумалась и добавила:
– Я пока положу её до дедушкиного прихода на письменный стол, где ручке и полагается быть. А ты позавтракай и беги погуляй во двор.
Но нет, после завтрака во дворе я места себе не находила. И не играла, как обычно, с детьми. Казалось бы, моя мечта осуществилась. Но нет. Всё было так мрачно и беспросветно. И грех «не кради» словно камень давил душу.
Я всё думала: «А вдруг они сегодня или завтра отправятся в центр, на главный телеграф или почтамт, и закажут междугородный с Киевом. Вызовут дядю на связь и… враньё моё вскроется? Вот ужас-то!» Но в тот момент я и представить не могла нелепость и даже глупость такого предположения. Кто бы стал из-за какой-то ручки звонить по междугородному?!
Мне было плохо. Всё думалось: вдруг тайное станет явным. И глаза наполнялись слезами.
А в обед, когда дедушка пришёл после лекций из института, я увидела свою красавицу ручку. Она действительно лежала на письменном столе, у лап бронзового медведя, сидящего меж двух хрустальных чернильниц. Так появилось для моей белой пластмассовой ручки достойное, почётное место. Ей теперь не хватало только любви, признания. И любви общей, семейной. А я её, конечно, любила, восхищалась и мечтала ею писать…
Я стояла у письменного стола и вдруг почувствовала – сзади подошёл дедушка, подсел к столу и бережно обнял меня сильными тёплыми руками. Сразу ощутила чудо-запах, такой родной, такой сладкий, дедушкин. Его табака Captain, который лежал в этом же столе, в табакерке.