– А давай-ка посмотрим, что тут написано.
Он взял чехол ручки и на обороте прочёл вслух:
– «Фабрика Маяк. Авторучка-самописка. Поршневая. 3 рубля». Ну что ж. Давай попробуем эту автоматическую красавицу в деле, в работе? О, в ней, оказывается, и чернила есть. – И положил передо мной раскрытый блокнот.
А по моим щекам потекли горячие слёзы стыда и раскаяния. И я стала всхлипывать горько и сладко, уткнувшись деду в плечо мокрым от слёз личиком.
А между тем дверь распахнулась, и бабушка на вытянутых руках внесла наш сияющий кипящий самовар. В его поддувале внизу ещё светились горящие угольки.
– Ну что, писатели мои дорогие? Давайте к столу. У меня почти всё готово. – И поставила самовар на длинный поднос.
Но я почему-то вцепилась в деда пальчиками сильнее и всё всхлипывала, не отпускала. Тогда я, малышка, ещё не знала, что это были слёзы покаяния и очищения, чистоты. Что тяжкий мой груз греха был молчаливо прощён. И что на свете я ещё познáю бессмертную истину: «Отче наш… И остáви нам дóлги наша, якоже и мы оставляем должникóм нашим…» (долги – т. е. грехи).
И мы пошли к обеденному столу, к шумящему самовару, где миры моих деда и бабушки сливались воедино.
Не могу не добавить две копейки про ручки и перья.
Интересно, а существует ли в нашей стране или где-нибудь «Музей ручки»? Т. е. стилó, которым пишут?..
А мы, например, могли бы начать с Пушкина. Он, как и его современники в девятнадцатом веке, писал гусиными перьями. Да-да, пером, взятым из крыла обычного домашнего гуся, белого или серого. Конец пера умело затачивался, его макали в чернила и… писали «стилом по бумаге» (а прежде по воску, папирусу или ткани).
Пушкин писал легко, быстро, порой небрежно, разбрызгивая чернила, ставя кляксы. Достаточно увидеть его почерк на бумаге, на полях газет и книг. Плюс рисунки очаровательных дам в локонах, профили друзей и знакомых, пейзажи. Перьев он не жалел, часто ломал и менял.
А вот в том же девятнадцатом веке, но позднее, гениальный Фёдор Тютчев (поэт и дипломат) писал аккуратно, бережно (как и полагалось высокому придворному госчиновнику). Но при сочинении стихов, задумываясь в моменты вдохновения, Фёдор Иванович имел привычку машинально грызть кончик пера. Потому на его письменном столе в стакане перья были неопрятно лохматы, погрызены.
Затем, в двадцатом веке, перо гусиное сменило перо из разноцветных металлов. Вернее, малое пёрышко. Оно крепилось на палочке-стержне с гнездом на конце ручки. Вот таким пером писал мой дедушка Трошев Аркадий Иванович, выпускник Академии Жуковского, а затем доцент и профессор МАИ и МАТИ (автор учебника «Моторостроение винтовых самолётов»).
Это время гудит – БАМ!Эссе
Надо бы написать полноценный очерк о том, как начиналось строительство БАМа. Легендарной Байкало-Амурской магистрали. Сейчас вновь о ней, столь необходимой для страны, которая «поворачивается лицом на Восток», заговорили и в СМИ, много и широко. А тогда, в те далёкие годы, когда её, идущую севернее, параллельно старой Транссибирской дороге, лишь начинали строить (хотя за этот проект брались ещё при Сталине), я не раз летала туда в командировки от разных газет и журналов (даже получила в журнале «Литобоз» («Литературное обозрение») лауреатство за лучший материал года). Летала в Тынду и дальше на самолётах и вертолётах, ездила на товарняках и дрезинах (дэтэшках, агашках и т. д.). И одна, и с бригадами, и с начальством. А также в тайгу, в палатки к геодезистам, к первопроходчикам. На полноводные чудо-реки Зея и Бурея. И там неделями кормила комаров по сибирским болотам и чащам…
Но почему-то сегодня (по прошествии жизни) вспомнила лишь два имени, очень в те годы уважаемых и популярных на БАМе. Старейшие изыскатели Пётр Степанович Баулин и Александр Алексеевич Побожий. Это они тогда руководили, строили, «рождали» эту великую магистраль. А Александр Побожий даже написал об этом книжечку. Вон она, белая, маленькая, с его автографом, стоит у меня в кабинете на книжной полке (где сибирский БАМ, а где Москва?).
Помню, мы с Побожим летели тогда грузовым вертолётом над тайгой очень низко. К Бурее, кажется, на стоянку геодезистов. Шасси вертолёта чуть не задевало вершины зелёных таёжных сосен. Хвостовую часть занимал груз для первопроходцев: мешки с продуктами, мясо – ободранные оленьи туши. И тут же стояли ящики со взрывчаткой для тоннельщиков-взрывников, на которые я порой поглядывала с откровенной опаской. Мы с Александром Алексеевичем сидели вдоль стены на длинной металлической лавке возле круглых иллюминаторов, за которыми – бескрайнее море тайги. Прямо как в песне поётся: «А я еду, а я еду за туманом, / За мечтами и за запахом тайги…» Мотор гудел дико, буквально ревел. И нам с Побожим приходилось кричать, чтобы услышать, понять друг друга. Вот мы и кричали.
И вдруг он, большой начальник в бордовом галстуке, словно из министерского кабинета, неожиданно, улыбнувшись мне, взял свой толстый портфель, стоявший рядом, и стал в нём копаться. И наконец с гордостью вытащил из кучи деловых бумаг какую-то книжечку с названием «Дорогами тайги». И стал подписывать её своей авторучкой, заполненной лиловыми чернилами. Корявым от дрожания винтов вертолёта почерком. Прокричал: «Я не писатель, конечно, как вы, но вот решил разразиться. Поскольку ценю важность момента. Пусть это останется вам на память о наших сибирских скитаниях. Может, когда-то и вспомните своего попутчика». И опять улыбнулся лукаво. А на первой странице оставил такие слова: «Многоуважаемой Ирине Евгеньевне на память о Вашем посещении изыскателей БАМа в Тынденском и на красивейшей реке Дее. 08.08.1974 г.».
С тех пор прошло уже полвека, а я по сей день бережно храню и ценю эту памятную ретро-брошюру. Историю нашего прекрасного, высокого времени, историю моей страны.
Нетленный дотРассказ
Посвящаю протоиерею Андрею Ткачёву
Ранняя весна в Чехии, но зелени ещё нет. Я в шикарном столетнем санатории «Империал», что на вершине горы, которая высится над городком Карловы Вары. Сюда московский литфонд Союза писателей СССР предоставлял профсоюзные путёвки «голоштанным» советским авторам. Причём со скидкой. В этом добротном многоэтажном «Империале» отдыхают не только несколько советских граждан, но в основном множество богатых и больных европейцев, которые лечат здесь на минводах свои желудки. И вниз, в город, с вершины к источникам всё время ползает на тросе красная кабинка фуникулёра. Можно спуститься и по тропинкам в лесу, извилистым и засыпанным, но это гораздо дольше. А я люблю гулять по этому сосновому лесу. Вот и теперь, миновав теннисные площадки, где постоянно играют недужные толстосумы, как в храм, вхожу в многоствольный сосновый бор. Шурша хвоей и опалой листвой, так и хочется или классика процитировать: «Воздух чист, прозрачен и свеж», или себя грешную: «Я на краю планеты где-то / Весенним воздухом дышу». Воздух и правда напоён весной, тишиной и прохладой.
Однажды где-то здесь, невдалеке от «Империала», я видела какое-то странное сооружение. Тогда оно меня очень заинтересовало. И вот сейчас, бродя меж сосен, и по дорожкам, и без, я вновь на него наткнулась. И поняла: вот оно, это странное сооружение. Почти невидимое со стороны, засыпанное и заросшее. С минуту постояла. И вдруг в голове мелькнуло: «Да ведь это же дот, оставшийся, наверное, с давних времён войны. Второй мировой». Долговременная огневая точка. Ведь именно здесь, в Чехословакии, в Верхней Силезии, шли тяжёлые бои с фашистом. В 44-м наши наступали и гнали врага на запад, к Берлину.
Передо мной узкое чёрное окно щели дота. Сперва эта бойница почти незаметна. Но я подхожу всё ближе и ближе. По ту сторону бугристого дота замечаю заваленный сушняком провал вероятного входа.
И мне вдруг почему-то хочется отгадать эту странную загадку давних времён… И вот уже вскоре я довольно легко оказываюсь внутри углублённого в землю тесного бункера. Кругом темнота, грязь и мерзость запустения. Понимаю, что даже местные любопытные мальчишки давно потеряли к нему интерес. Давно его позабыли. Но почему до сих пор его вообще не удалили отсюда?..
Делаю шаг к свету. Шаг к горизонтальному оконцу-амбразуре. Господи, неужели это всё сохранилось со времён той страшной, кровавой войны?! Представляю: вот здесь, очевидно, стояло орудие – пушка, рядом солдаты. А её длинное, двухметровое, дуло торчало вот из этой щели. Интересно, чья была эта пушка? Советская или фашистская? Может, это наши солдатики, закрепившиеся на этой высотке, выбивали немца из городка, который тогда назывался Карлсбад? Нет, они не могли так быстро соорудить толстый бетонный дот и не стали бы разрушать снарядами этот кукольный городок. Так, может, всё это фашисты сооружали?
Вон внизу, передо мной, городские улочки как на ладони, с их декоративными, как на сцене, многоцветными домиками, построенными века тому назад. Карлсбад. Не имеющий никакого отношения к Чехословакии, к Чехии. Здесь, в этих ущельях Силезских гор, король Карл Четвёртый охотился со свитой на оленя в своих угодьях. И совершенно случайно наткнулся на горячий целебный источник… Открыл и отстроил-таки сей городок. И с тех пор кто только не отдыхал здесь, не лечился и не пивал целебные воды. И император Пётр Первый. Говорят даже, сей русский богатырь буквально вёдрами пил целебную воду… Был тут и основатель теории коммунизма Карл Маркс – маленький лохматый еврей. И гений Бетховен давал здесь концерты собственной музыки. Бродил по этим улочкам и лысенький большевик Ульянов (Владимир Ленин). И долговязый советский пролетарский глашатай Максим Горький… Однако после победной войны с Гитлером волей великого Сталина – вождя всех народов – городок стал называться Карловы Вары. И этот маленький край древней немецкой земли был подарен чехам и стал их собственностью.
Внимательнее рассмотреть городок сверху мне сейчас мешают стволы устремившихся в небо сосен. Сейчас, конечно, ни один снаряд не попал бы ни в одну цель внизу.