– Ври больше, – притворно зевнул Гена.
Наклонившись к сестре, Вадим прошипел:
– Что, натрепала, как Маринка замерзла?
Федора отвернулась. Впрочем, ответа братец, кажется, и не ожидал.
– Родственный разговор у нас тут назрел, – хмуро известил он. – Отлагательств не терпит. Во дворе пока погуляйте…
– Пожалуйста, – подсказал Матвей, стараясь не обнаружить, как его трясет от желания преподать родственничкам Федоры совсем другой урок вежливости.
– Мы еще не приценились к картинам, – предупредил Робик.
– Успеете, – осклабился Гена. – Покурите, развейтесь.
– Может, ребенку лучше выйти с нами?
Федора ответила безжизненной полуулыбкой.
Выйдя за дверь сенцев, девочка приложила пальчик к губам, и Матвей нагнулся.
– Они плохие, – шепнула Анюта. – Всегда ругаются.
– А часто приходят?
– Нет, но сильно-сильно ругаются. Если они начнут бить тетю Дору, вы ее спасете?
– Спасем, – пообещал он, холодея.
Робик присвистнул:
– Глянь-ка, на чем обормоты прикатили!
На обочине у ограды, задрав над песочной насыпью могучий корпус капота, возвышался заляпанный грязью «Лендровер». В машине кто-то сидел.
Брызги жидкой глины сплошь покрыли и «Шкоду». Матвей сунулся было в кабину за тряпкой, чтобы вытереть хотя бы номер, и вдруг Анюта потянула за подол куртки:
– Дядя, дядя, они там кричат на тетю Дору!
Глаза девочки от страха стали прозрачными, как черные алмазы. Матвей подсадил ее в машину:
– Побудь тут, ладно?
Друзья рванулись в избушку, и вовремя: гаврики прижали Федору в угол. На щеках ее рдел румянец стыда и отчаяния.
– Чё надо?! – рявкнул Вадим, обернув к гостям свирепое рыло.
Матвей отшвырнул задохлика Гену:
– А вам что нужно от нее?
– У нас свои счеты, – толстяк растопырил пальцы и, набычась, пошел на Матвея. – Мы в собственный дом пришли, сечешь? Она здесь на птичьих правах…
– Вы на тех же правах живете в ее доме!
Под брылями Вадима заиграли трудовые желваки, наевшие ему бесполезную к драке мясную категорию. Донесся застарелый перегар. Матвей отклонился, и чашка, запущенная в его голову блатарем, разбилась о косяк окна.
– Они все знают, Дорка нажаловалась! – заголосил Гена, цапнув со стола тупой нож для масла. Хватать в критической обстановке что под руку попадется было, видимо, в манере истеричного зэка.
– Мне надоело, – сказал Матвей. Вполсилы, но с великим наслаждением всадив кулак в рыхлый подбородок толстяка, он периферийным зрением уловил молниеносный полет, вернее, вылет ножа: Робик пинком вышиб его из руки Гены. Вадим попятился и, сметя табурет, с грохотом рухнул в угол, Федора еле успела отпрыгнуть.
– Дрянь! Ты поплатишься! – заметался Гена, вцепившись в кочергу. Трусливые глазки заполошно бегали, острый кадык ходуном ходил на курьей шее. Робик выдернул смешное оружие и швырнул за печь.
– Закройте рот, херр Геннадий, не то я вырву ваш поганый язык.
Вслепую молотя воздух кулаками, Вадим встал, и Матвей завернул ему локти назад. Мышцы толстяка напряглись, но мешали сало и сбившееся дыхание. Между хриплой вентиляцией перегара он умудрялся взмыкивать.
– Пожалуйста, не повредите херру Вадиму локтевые суставы, Михаил Васильевич, – сказал Робик.
– Спасибо, я постараюсь, Роберт Альбертович.
Они были вежливы.
– Анюта, пока нельзя! – крикнул Матвей, когда кто-то постучал в дверь, и на всякий случай отпустил плененные локти Вадима…
Через порог ступили двое мужчин – настоящие господа, чей высокий социальный статус не вызывал сомнений.
Оценив спортивную фигуру и холеное лицо первого из вошедших, Матвей понял, что именно на таких людях кончилась цивилизация и началась эра потребления. Финансовые возможности этого человека наверняка превосходили доходы рыночного хозяина Федоры многократным числом олимпийских колец. Второй был в очках, с длинным носом. Хрящеватые ноздри обоняли воздух брезгливо и мелко – очевидно, дорогостоящая канцелярская крыса. Под мышкой очкастый держал черную кожаную папку.
– Что здесь происходит? – осведомился первый, испуская волны элитного парфюма. – Вадим Юрьевич, вы обещали, что разговор продлится не дольше трех минут. Мы ждали восемнадцать.
Багровый и потный, будто опрысканный водой, толстяк принялся пространно оправдываться.
Вытянув шею к Федоре, блатарь прошелестел:
– Говорили тебе – Поливанов нотариуса привез!
Сосед, понял Матвей. Владелец английского замка собственной вип-персоной. Поливанов обратился к нему:
– Как нам сообщили, целью вашего визита была покупка картин, так что же заставило вас вмешаться в чужую полемику?
– Ваши парламентарии выказали непочтение к даме.
– Ай-яй-яй, – делец покачал головой, смягчив надменность глаз улыбчивой рекламой зубной пасты. – Не могли бы вы ненадолго нас оставить? Нам необходимо побеседовать с дамой тет-а-тет. При мне, уверяю вас, с ней ничего плохого не случится. Буквально через пять минут вы снова приступите к вашей эстетической миссии.
Пять минут, пять минут! Он, кажется, очень дорожил временем. В отличие от Матвея. Матвей не мог покинуть Федору с ребенком, не разобравшись в неожиданных загадках.
Гена засуетился, угодливо подсовывая стулья под барственные седалища.
– Спасибо, – проговорил нотариус и выложил на стол какие-то бумаги из папки.
Рекламную улыбку Поливанова подпортила легкая досада.
– Господа, прошу вас, – махнул он на дверь рукой.
В смысле «пошли вон». Матвей демонстративно опустился на табурет и закинул ногу на ногу.
– В данные пять минут мы представляем интересы дамы.
Студенистые брыли Вадима затрепетали:
– Ах ты, су…
Поливанов саркастически поднял брови:
– Простите, с кем имею честь?
Матвей назвался, очень надеясь, что и этому, из калашного ряда, не известны имена Кукрыниксов.
– И-и?..
– И друг Федоры Юрьевны.
– Да ты чё врешь, бля! – вскинулся Гена.
– Федора Юрьевна! – не выдержал нотариус. – Вы согласны подписать отказ от доли наследства?
Она не успела ответить: зашла Анюта и робко встала у двери. Федора протянула к девочке руки. Поливанов внезапно полыхнул глазами. Не человек, а кот, следящий за рыбкой в аквариуме…
– О-о, какая прелестная малышка!
Матвея охватило чувство нереальности. Почудилось, что лощеный декорум скрывает хищника более страшного, чем братцы-мерзавцы. Средневековые замки, легенды о вампирах, жертвоприношения, оргии, пытки… В настороженном взгляде нотариуса из-под очков читалось, что любование прелестными малышками, так же как знакомство с нежелательными свидетелями, не входило в его крысьи планы.
– Чья девочка? – поинтересовался нотариус у Вадима.
– Это не важно, – встрял Поливанов. – Ручаюсь, что органы опеки и попечительства вас не побеспокоят. Федора Юрьевна, заполните, пожалуйста, форму заявления, и вы сейчас же навсегда избавитесь от нас.
Гена сбоку с восторгом заглянул Поливанову в рот – как в карман, полный ассигнаций. Лицо Федоры было мертвенно белым, левой рукой она прижимала к себе Анюту.
– Постойте! – воскликнул Робик. – Но ведь этот участок принадлежит не ей?
– Это наш участок, – пропыхтел Вадим. – То есть моей матери.
– Значит, если Федора Юрьевна отречется от своей части дома, ей с ребенком негде будет жить?..
– Тебе-то какое дело?
– Не волнуйтесь, все утрясем. – Поливанов улыбнулся натянуто, уже совсем не по-голливудски. Будто и не улыбнулся, а беззвучно сказал: «Мышь».
– А не подпишет – пожалеет! – взвизгнул Гена.
– Закон не допускает влияния на наследника при отказе от имущества, – заявил нотариус, пугливо стрельнув в Матвея стеклянными глазами, и сделал попытку подняться.
– Немного терпения. – Поливанов придавил плечо нотариуса властной дланью и, наклонившись к Федоре, вкрадчиво проворковал: – Вам ли упрямиться? Неужели вы хотите, чтобы ваша драгоценная девочка попала в детдом?
Пальцы Федоры стиснули ручку так сильно, что побелели костяшки пальцев.
– Где тут нужно заполнить?
Она чего-то боялась и уже сама торопилась покончить с мучительной ситуацией независимо от ее исхода, лишь бы обрести крохотную надежду на безопасность, хотя, кажется, никогда не чувствовала себя в безопасности.
Сдунув с бумаги опилочную пыль, нотариус поместил в папку подписанный документ и удовлетворенно произнес:
– Вы разумная женщина, Федора Юрьевна, и приняли собственное решение. Никто вас к этому не принуждал, так ведь? Вот и прекрасно, все сделки должны быть заключены по закону.
Чем правильнее слова продажного юриста, тем сильнее по нему плачет тюрьма. И тем бесполезнее ему возражать. Матвей и не стал. Движимый внезапным импульсом, он просто заговорил. Он сказал, что для дельцов не существует отказа. Им надо много, и нет конца этому «много», потому что нет предела человеческой алчности. Их идеалы лежат в банке, их ценности имеют только вещественный эквивалент, а закон – прейскурант. Особо пресыщенные, сказал Матвей, не довольствуются материальной наживой. Они разграбливают и обсасывают жизнь вокруг себя. После их людоедских пиршеств от человеков, когда-то разумных, остаются только косточки первобытных инстинктов.
Нотариус тихо исчез. Поливанов смотрел с ироничным любопытством. Братцы ворочали заржавленными шестеренками. А Матвея несло. Чувствуя себя семнадцатилетним мальчишкой, революционером и древним пророком, он трещал, как автомат: тра-та-та-та, тра-та-та-та. Так черти в преисподней расстреливают зарвавшихся крезов пульками, выплавленными из золотых слитков. Обличитель жаждал проверить, не вхолостую ли представители нынешнего пупер-сословия украшают себя разноцветными поясами восточных единоборств. Но Поливанов был обидно спокоен, и Матвей переключился на гавриков. Он рассчитывал уязвить их, пока от него не ушел запал вдохновения, и они не ушли.
– Во время ожидания «родственного разговора» Роберт Альбертович позвонил отцу в Германию. Господин Ватсон был страшно огорчен вестью о гибели талантливой художницы и попросил от его имени пригласить Федору Юрьевну в Магдебург. Ей предложено с нашей помощью доставить туда творческое наследие сестры. Федора Юрьевна представит экспозицию ее картин в одной из лучших художественных галерей Европы. Господин Ват