— Я слушаю вас.
— Так вот. Вы слышали о Жильдасе Мэнги, нашем прежнем мэре? Том самом, которого расстреляли в 44-м. Достойнейший человек. У него было трое сыновей: Фердинанд, Гийом и младший — Жан-Мари, который в семье считался «паршивой овцой»... Он женился. Жена его умерла в конце войны. Сам он уехал вместе с Фердинандом в Лондон, а потом вернулся за сыном. Жоэлю было тогда, вероятно, лет шесть-семь. Отец увез его с собой. Жан-Мари был неудачником. Его носило по белу свету, и умер он в нищете. Я даже не знаю, где именно. Что касается Жоэля, он пошел по стопам отца. Известно, что он сожительствовал с одной немкой в Гамбурге. В общем, ничтожный субъект.
Епископ усмехнулся. Священник протестующе поднял руки.
— Я не осуждаю, монсеньор. Что касается старших братьев... Гийом, не отличавшийся крепким здоровьем, никогда не покидал острова. Он зарабатывал на жизнь, так же как и все мы: ловил рыбу, выращивал овощи... Хватало только на то, чтобы не умереть с голоду. Фердинанд долго мотался по миру, пока не осел в Канаде. Он был трудолюбив и умен... Короче, он сумел составить себе состояние... Подчеркиваю, монсеньор, я сказал: состояние. Сотни миллионов... которыми ему не удалось воспользоваться. У него сдало сердце, и врачи не скрывали от него положение вещей. Фердинанд решил умереть на острове. Он все продал и пол года назад вернулся к нам, имея в банке приличный счет, а жить ему при этом оставалось несколько недель. Я подхожу к важному моменту своего рассказа, монсеньор. Я забыл упомянуть, что, возвратившись, Фердинанд обнаружил, что его брат Гийом тоже тяжко болен. Рак... Гийом также был приговорен, с той лишь разницей, что ему оставалось жить чуть дольше. Итак, Фердинанд решил написать завещание. Он очень колебался, советовался с нами, с мэром и мною. Конечно, у него имелся наследник — Жоэль... Но что стал бы делать Жоэль с таким количеством денег? Без всякого сомнения, промотал бы. Это было тяжело сознавать, монсеньор.
— Действительно!
— Вы должны нас понять, монсеньор. Остров понемногу вымирает. Мы изолированы от всего мира. Пароход стоит дорого. Наши парни, которые ездят в Киброн продавать рыбу, выполняют разные поручения. Я принимаю роды, если врач не может приехать. Мы живем как дикари, это сущая правда.
Он посмотрел на свои руки, изуродованные тяжелой работой, и показал их прелату.
— Я даже не могу скрестить пальцы, чтобы помолиться!
— Мой бедный друг, — сказал епископ, — может быть...
— Никто этого не видит, — продолжал священник. — Никто... Кроме Господа... Так вот, я подсказал Фердинанду завещать все его огромное состояние острову. Гийом уже был не в счет... Что касается Жоэля, мы даже не знали, где его искать... А мы так нуждались в поддержке. С помощью этих денег мы могли построить на острове климатический курорт, так, кажется, это называется... привлечь людей и заставить власти заняться нами... Фердинанд разделял нашу точку зрения. На мне лежала ответственность за судьбы стольких людей, монсеньор! Я считал, что Господь захотел помочь нам выбраться из нужды.
— И Фердинанд оставил завещание, — продолжил епископ.
— Увы, монсеньор. Он умер прежде, чем подписал его. Это тоже было знамением, но я не понял его. Я написал нотариусу, попросив заехать к нам, так как Фердинанд никуда не выезжал. Ночью Фердинанд скончался. Но воля его была выражена совершенно определенно. Когда Фердинанд умирал, он повторил, как раз перед соборованием: «Я отдаю вам все... все...» Он очень настаивал. А воля покойного священна.
— И как же вы собирались ее выполнить?
— Вы сейчас узнаете, монсеньор. Мы с мэром пошли к Гийому и сказали ему: «Ты долго не протянешь. Не согласишься ли ты занять место своего брата? Ты совсем не выходишь, ни с кем не встречаешься. Нотариус не знает ни тебя, ни Фердинанда. Ты подпишешь завещание. Мари... девушка, которая ведет у тебя хозяйство... Мари абсолютно нам верна. Уж она-то нас не предаст. Никто нас не выдаст!»
— Господин кюре!.. Возможно ли это?
— Разумеется, монсеньор!.. Ведь Фердинанд сказал: «Я отдаю вам все!..» Итак, мы поместили Гийома в доме Фердинанда... Надо было только перейти улицу... а покойного перенесли к Гийому. Папаша Оффрэ, врач из Киброна, выдавал справки при оформлении актов гражданского состояния. Он хорошо знал Гийома, но ему было известно, как мы бедны, и к тому же он хорошо к нам относился. Оффрэ дал разрешение на погребение в соответствии с нашей договоренностью. И Фердинанда похоронили под именем Гийома... У нас хоронят без особых церемоний. Мы сами несем на плечах покойного до кладбища. Оставалась одна трудность: имя на могильной плите. Этим у нас занимается некий Пако, когда у него есть время, ведь он тоже должен рыбачить. Так вот, когда он узнавал, что кто-то долго не протянет... дело обычное... Пако заранее гравировал имя на могильной плите, чтобы не быть захваченным врасплох. Естественно, что он начал вырезать имя Фердинанда. Пришлось привезти из Киброна новый камень для изголовья, похожий на прежний. Пако сослался на разрушения после бури. Он снова вырезал имена дедушки и бабушки, Ивонны Мэнги и добавил имя Гийома.
— Невероятно!
— У нас не было выбора. Гийому нравилось у Фердинанда. Там были сувениры, привезенные его братом из Канады. Поначалу он чувствовал себя неловко в чужой обстановке. Он хотел, чтобы перевезли его мебель. Но это было невозможно, не так ли? В конце концов, мы перенесли кое-что из вещей Гийома... чучело его собаки Финет, которая прожила у него семнадцать лет... буфет... часы... разные вещицы. И стали ждать нотариуса, чтобы составить завещание. Мы были свидетелями, мэр и я... Заметьте, монсеньор, если бы Господь призвал к себе первым Гийома, все так и произошло бы... Если бы сегодня был жив Фердинанд, а не Гийом, не возникло бы такой проблемы. К несчастью...
— Как, господин кюре, — воскликнул епископ, — уж не хотите ли вы сказать, что все раскрылось?!
— Нет, монсеньор. Только... сын Мэнги... Жоэль... вернулся.
Прелат воздел очи к небесам и произнес несколько слов на латыни, которые священник не понял.
— Мы попали в затруднительное положение, — продолжал он. — С тех пор как я предупредил хозяина гостиницы...
— Поскольку он тоже участвует в заговоре? — прервал его епископ.
— В каком заговоре? — искренне удивился священник. — Мы всегда находили друг с другом общий язык. Я предупредил Гийома, чтобы он не проговорился, когда придет его племянник. Гийом вел себя правильно. Молодой человек ничего не заподозрил. Он был слишком мал, когда уехал с острова. Но, даже если бы и заметил что-то странное, узнал мебель, какие-то вещи, принадлежавшие Гийому, мы сказали бы ему, что они достались Фердинанду по наследству! Но, слава Богу, нам не пришлось лгать!
— А в его собственном доме... разве не было семейных реликвий, которые могли вызвать у него подозрения?
— Я вижу, ваше преосвященство, вы подумали обо всем, — с уважением произнес священник. — Да, там есть альбом со старыми семейными фотографиями, и мы совсем о нем забыли. Мы страшно перепугались. Я воспользовался отсутствием Мэнги, чтобы войти в его дом...
— Как вор!
Священник с достоинством выпрямился.
— У нас, монсеньор, дома не запирают. Любой может войти, и его всегда примут. Альбом служил подставкой для модели парусника. По пыли я определил, что Мэнги еще в него не заглядывал. Я вынул те фотографии обоих братьев, которые были подписаны.
Священник на мгновение умолк, заерзал. Он чувствовал себя все неувереннее.
— Это все? — спросил епископ.
— Увы, монсеньор... Я подхожу к самому трудному моменту своего рассказа.
— Поистине, господин кюре, вас страшно слушать, — заметил сухо епископ.
— Я всего-навсего несчастный человек, попавший в затруднительное положение!.. Два дня назад из Гамбурга приехала девица... этакая штучка, если ваше преосвященство понимает, что я имею в виду. Она настолько обворожила Ланглуа, что тот согласился перевезти ее на своей лодке... Она зашла к Ле Метейе в гостиницу. И немало порассказала ему... достаточно, чтобы Ле Метейе понял, что между ней и Мэнги...
— Я понял.
— Он, конечно, предупредил меня. Он был очень взволнован. Эта девица, ее звали Хильда, так вот, Хильда приготовила неприятный сюрприз для Мэнги. Ведь он ее бросил...
— Господи!
— Итак, вечером мэр и я отправились к дому Мэнги и решили понаблюдать. Днем он ездил в Киброн, напился там. Несчастный! Он был в таком состоянии!.. Явилась девица. Они поссорились. Все произошло так быстро, что мы не успели вмешаться. Он ей угрожал. Она побежала к скалам, упала... и разбилась насмерть.
— Но, господин кюре... это уже дело полиции, как мне кажется.
— Полиции! — воскликнул в ужасе священник. — Во-первых, мы никогда не имели с ней дело. Они станут повсюду совать свой нос. Нет, монсеньор. В конце концов, это только несчастный случай. В газетах полно сообщений о подобных происшествиях. Никто не будет из-за какого-то несчастного случая ставить под удар строительные работы. Ведь они так важны! Работы уже начались. А стоят они сотни миллионов. Мы не можем уже повернуть вспять.
— Вы меня пугаете, господин кюре. Так вы...
— Сначала я помолился, потому что совершенно растерялся. Но Господь просветил меня. Другого решения быть не могло. Надо было, чтобы она исчезла, то есть следовало ее похоронить. Мэнги заперся в доме. Только двое были в курсе: Ле Метейе, который нам и сообщил о ее приезде, и Ланглуа, настоящий христианин. У нас были развязаны руки. Так вот, мы с мэром...
— Господин кюре!..
— Это был единственный выход, иначе Мэнги обвинили бы в убийстве!
— Он в курсе?
— Разумеется, нет! Мы спасли ему жизнь. Теперь мы квиты. Мы отправились к Ле Метейе и сказали, чтобы он переписал регистрационную книгу. Таким образом, имя этой девицы исчезло. Затем мы научили, как отвечать, жену Ланглуа. Наши люди понимают такие вещи с полуслова.
— У вас весьма сговорчивые прихожане, господин кюре. Ну, а что с Мэнги? Ведь он был свидетелем этого, как вы его называете, несчастного случая. И на следующий день он даже не попытался разобраться в этом деле?