— Ну, этого я не знаю. Похоже, он думал, что она могла покончить с собой…
Доктор замер с поднятой вилкой.
— Из-за вас? — прошептал он. — Так ведь?
— Не обязательно из-за нас, — возразил Люсьен. — И потом, это ведь только предположение!
— Я надеюсь.
Доктор молча принялся за еду. Люсьен снова вернулся к идее с выкупом. Ему хотелось отбросить ее. К тому же ему претило обдумывать подобный план в присутствии отца. По сути, такого хорошего человека. Не очень веселого. Не очень разговорчивого. И все-таки вполне сносного. Если он узнает правду, то наверняка сляжет. «Стало быть, надо продолжать, — думал Люсьен. — И ради него, и ради меня. Эта история с выкупом отвратительна. Но выбора у меня нет».
— Папа, ты не хочешь десерт?
— Нет. Мне некогда. Держи меня в курсе, ладно? Это дело достойно глубокого сожаления.
Он стремительно вышел. Люсьен закончил обед. Он жалел, что недостаточно внимательно читал газеты, в которых с такими подробностями рассказывалось о похищениях, связанных с требованием денег. Как поступали виновные? Пресса чуть ли не каждый день печатала точные объяснения на этот счет. Напрасно он пренебрегал ею, а все из-за Эрве, который утверждал, будто вся пресса прогнила и куплена крупным капиталом. Между тем Люсьен имел кое-какое представление об условиях похищения: а) позвонить и назвать сумму, которую следует выплатить, б) поставить в известность семью, что в случае, если она предупредит полицию, ее постигнет большое несчастье, в) указать пустынное место, где нужно оставить деньги. Сценарий классический, неизменный, но чрезвычайно опасный! Особенно в своей третьей части. Все это надо хорошенько продумать, да поживее! Люсьен возвратился в лицей словно лунатик.
Там все разговоры сводились к таинственному исчезновению молоденькой преподавательницы. Переливание из пустого в порожнее. Надо сосредоточить внимание главным образом на точной сумме выкупа. Люсьен привык считать миллионами. Когда они с Эрве играли в покер, то заготавливали фиктивные банкноты по пятьсот и тысяче долларов, потому что это больше походило на вестерн. Они выигрывали друг у друга огромные суммы. И теперь он вдруг понял, что не знает истинной цены вещей. За пределами определенного лимита, например его месячных карманных расходов, деньги теряли для него всякое значение. Если он запросит слишком много, переговоры сорвутся. Если попросит слишком мало… Но вставал вопрос, собирается ли он и в самом деле взять эти деньги? Ведь он хотел добиться, чтобы следствие пошло по ложному пути, заставить поверить, что Элиан находится в руках людей, не имеющих к лицею никакого отношения, разве не так? Словом, отступить для того, чтобы дальше прыгнуть. Но каждый выигранный день отодвигал развязку. Люсьен чувствовал, что скатывается на опасный путь, но тем хуже. Катишься — значит живешь, и может, ему удастся еще за что-нибудь зацепиться.
После четырех часов он купил хлеб и мороженую рыбу, собираясь пожарить ее на плитке. И пустился в путь, отведя себе полчаса на беседу с Элиан, полчаса и никак не больше, ибо затем ему предстояло тщательно обдумать план, многие детали которого оставались еще неясными. В стороне заходящего солнца небо очистилось, и длинный косой луч поблескивал на воде. Дорога затвердела. Едва заметный пар подрагивал над крышей дома. Она начала подсыхать. Войдя, он тут же услыхал шаги Элиан, похожие на стук козьих копыт.
— Вот и ты, — сказала она. — Не стоит принимать столько предосторожностей. Знаешь, Филипп, у меня было время подумать. Давай поговорим серьезно. Сколько ты просишь?
Люсьен не ожидал такого вопроса, однако он вполне соответствовал его планам. Он развернул рыбу и положил ее на сковородку.
— Не стоит подсовывать мне записки под дверь, — продолжала она. — Я тебя узнала. Тебе, верно, стыдно, и потому ты предпочитаешь не разговаривать? Но ты никому бы не доверил сторожить меня, тем более женщине. Женщина может поддаться на уговоры. И потом, неужели ты думаешь, что женщина догадалась бы сорвать для меня первоцвет? Эта промашка выдает мужчину. Ты выдал себя, Филипп. Это очень мило — цветы. Я знаю, ты вовсе не плохой. Зачем же ты так со мной обращаешься? А ведь ты любил меня. Я уверена, что любил. Есть вещи, которые не обманывают… Вспомни нашу первую ночь.
Люсьен слушал, похолодев.
— Помнишь, Филипп?.. Мы ужинали вдвоем в маленькой гостинице… Ты был так весел, так нежен… Я уверена, что ты переменился потом из-за женщины. Ты ведь слабый. Я не хочу говорить тебе неприятные вещи, уверяю тебя. Но на твоем пути встречается так много разных людей. Почему ты позволил вскружить тебе голову? Кто из вас первый сказал: «Пощиплем эту гусыню»? Признайся, что она. А теперь ты, возможно, не знаешь, как поступить дальше. Видишь, ты не решаешься возражать мне. Филипп… одно только слово… и я попробую забыть.
«Она издевается надо мной, — подумал Люсьен. — Сейчас я тебе покажу, дурочка, на что способен твой Филипп».
Он вырвал из блокнота листок и написал: «80 000 000», потом исправил на «800 000», потому что Филипп наверняка считал в новых франках. Он сунул записку под дверь. С другой стороны раздался тихий крик, в нем слышались изумление и возмущение, потом наступило довольно продолжительное молчание. Запахло горелой рыбой. Люсьен дополз до плитки на четвереньках, чтобы выключить газ, и тотчас вернулся обратно.
— Ты потерял голову, мой бедный Филипп, — сказала она наконец. — А я-то думала… (Короткое всхлипывание.) До чего же низко ты пал. Но предупреждаю тебя: просто так тебе это не пройдет. Когда я выйду…
И тут она внезапно умолкла. Она вдруг поняла, что, возможно, никогда отсюда не выйдет. Филиппу не грозило разоблачение. Она, как видно, размышляла, и Люсьен всем своим существом ощущал эту тяжкую работу мысли. Он страдал не меньше ее.
— Давай договоримся так, — сказала она. — Попроси у них сто тысяч франков. Это они смогут заплатить, а я, со своей стороны, обещаю тебе, что ничего никому не скажу. Но клянусь тебе, это послужит мне уроком. Мужчины впредь…
Она понизила голос.
— Не дай Бог, если кто-то из них попадет мне под руку!
Тут она внезапно заговорила тоном, каким обычно говорила с учениками, чтобы заставить их повиноваться себе. Он написал: «700 000». Это оказалось сильнее его. Он испытывал потребность мучить ее, чтобы отомстить… за все: за ночи, проведенные ею с Филиппом, и даже… но он с трудом подобрал слово… за ласку, которой ему всегда не хватало.
— Семьсот тысяч! — воскликнула она. — Ты с ума сошел! Послушай, Филипп. Я уже объясняла тебе, что когда отец продал свою скобяную лавку, он думал, что сможет жить на ренту. Но ты же сам занимаешься торговлей и прекрасно знаешь, что деньги с каждым днем обесцениваются. Ты хочешь разорить нас, да?
Она подождала ответа, потом сказала:
— Двести тысяч.
«НЕТ. 600 000».
На этот раз она просто расплакалась. Будучи не в состоянии говорить, она в свою очередь написала на том же листке шариковой ручкой, которую, видно, достала из своей сумочки: «300 000. Это все, что они могут».
Люсьен вернул листок.
«500 000 — МОЕ ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО. И ТЫ ПОКЛЯНЕШЬСЯ СВОЕЮ МАТЕРЬЮ, ЧТО НИЧЕГО НЕ СКАЖЕШЬ».
Она высморкалась. «Скобяной торговлей зарабатывают немало, — думал он. — Нечего рассказывать мне сказки!» Он забыл, что эти деньги он вернет, при условии, конечно, что сможет завладеть ими. Он влез в шкуру Филиппа. И упорно пытался навязать свою волю мужественного юнца. Она не подавала признаков жизни за дверью, и он переправил ей еще одну записку.
«КЛЯНИСЬ».
— Клянусь, — прошептала она.
Он сполз на пол, прислонившись спиной к двери. Он совсем обессилел, но зато одержал победу. Пятьдесят миллионов — это много, но с учетом существующих ставок сумма вполне разумная. Родители сразу же сделают все необходимое. Сегодня пятница. В субботу и воскресенье банки закрыты. Деньги они передадут в понедельник. Под покровом темноты. Дальше… что дальше, он не знал, там что-нибудь придумает. До сих пор ему неплохо все удавалось. Он встал, снова прислонился к двери. Никогда ему не забыть этой клетушки, едва освещенной свечой, этого неотвязного полумрака. Кончиком пальца он потрогал запекшуюся корку рыбы. Она была еще теплой. Он сочинил новое указание: «ЛОЖИСЬ. А ПОТОМ СКОРЕЕ ЕШЬ. ЭТО БЫСТРО ОСТЫВАЕТ».
Дождавшись скрипа пружин, он торопливо втолкнул еду через приоткрытую дверь. На этот раз она осталась лежать. «Наверно, я перестарался, — подумал он. — Попаду же я в передрягу, если она устроит мне голодовку!» Он долго стоял неподвижно. «Ясно. Хочет пронять меня молчанием. Ладно!» Он погасил свечу и вышел.
Теперь его преследовал страх, неведомый до той поры страх совершить ошибку, которая навлечет беду. На обратном пути он все время думал, откуда бы позвонить ее родителям. Ему вспомнилось, что в деле, о котором он недавно читал, преступник воспользовался телефонной будкой. Он знал одну на площади в порту Коммюно; но прежде надо заехать на почту и отыскать в справочнике телефон отеля. Элиан сказала: отель «Сантраль». Но возникла и другая проблема, которая требовала немедленного решения. Пятьдесят миллионов — это, вероятно, целая куча бумажек. Отец Элиан уложит их в чемодан. А может, и чемодана не хватит. Как привезти такую добычу на мопеде? И где ее спрятать? Чем больше он ломал себе над этим голову, тем больше осознавал предстоящие трудности. Все это слишком сложно для него. Он походил на канатоходца, у которого вдруг закружилась голова.
Он торопливо стал считать, сколько это будет: пятьдесят миллионов в десятитысячных ассигнациях?.. Число нулей совсем запутало его. Тогда он перешел на новые франки. Пятьсот тысяч по сотне. Результат его удивил. Всего-то пять тысяч купюр! Он пересчитал еще раз, едва не поехав на красный свет. Да. Пять тысяч купюр. А одна бумажка почти ничего не весила. Но надо все в точности выяснить: после ужина, когда он останется один, то взвесит несколько штук. Во всяком случае, можно требовать пятьдесят миллионов; пакет будет не слишком большим и не слишком тяжелым.