— Да.
Люсьен повесил трубку и вышел из кафе. Он на добрых четверть часа опережал Шателье. Времени у него было более чем достаточно, чтобы спрятать за забором мопед и исследовать подступы. Со стройки уходили последние рабочие. Подъемные краны замерли, пустив по ветру свои стрелы. Грузовики остановились. Полиция не могла подслушать последнего телефонного разговора Люсьена. Но за универсалом Шателье, возможно, следили. В таком случае из двух одно: либо полиция вообще не станет вмешиваться, чтобы не подвергать опасности жизнь Элиан; либо несколько полицейских, держась на некотором расстоянии, проследуют до самого строения в надежде схватить затем человека, который явится за выкупом… Но так как никто не придет!..
Люсьену без труда удалось протащить мопед за забор. Сумерки сгущались. Там и тут у подножия незаконченных зданий зажигались электрические лампочки, указывая места, где дежурят ночные сторожа. Позади Люсьена простирался пустырь, заваленный мусором и консервными банками. С этой стороны ничего подозрительного. Он вынул из сумки монтировку, удостоверился, что в другой лежит амортизационный шнур, с помощью которого он прикрепит пакет к багажнику. Бросил взгляд вокруг. На проспекте, усеянном колдобинами, вдоль и поперек изрезанном тяжелыми машинами, насколько хватало глаз, ни души; унылое зрелище зияющих фасадов строений, вздымающихся ввысь на фоне фиолетового неба. И тихий шелест ветра, разгулявшегося на стройке и что-то шевелившего во тьме. Люсьен выжидал, стыдясь того, что стал похож на вора в засаде.
Его часы показывали половину седьмого. Без двадцати семь появились фары какой-то машины. Это медленно приближался Шателье, отыскивая ориентиры. Универсал остановился около бетономешалки, человек вышел и огляделся по сторонам. Затем он нагнулся, выключил фары и выпрямился, в руках он держал чемодан. Потом запер дверцу на ключ. Люсьен следил за каждым его движением. Все должно произойти в ближайшие минуты. Шателье колебался, пораженный, видимо, неприглядной картиной окрестностей. Наконец он двинулся в путь, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться.
Никто за ним не следовал. Люсьен выжидал некоторое время. А может, еще чьи-то глаза следят откуда-нибудь за продвижением старого человека? Еще чьи-то глаза! Напрасно Люсьен старался совсем съежиться, он чувствовал на себе их взгляд. Универсал стоял в нескольких метрах от него. Где его поджидала ловушка? Здесь или там, возле строения? Призвав на помощь не отвагу, а фатализм, он сделал шаг вперед, потом два, три. Шателье уже скрылся из виду. Люсьен снял плащ, спрятал в рукаве монтировку, чтобы заглушить шум, и со всего размаха ударил своей дубинкой по правому стеклу. Оно разбилось, упав на сиденье без всякого звона, которого он так опасался. Несколько растерявшись, он прислонился к кузову, словно готовился отразить нападение окруживших его врагов. Он ничуть не удивился бы, если бы услыхал чью-то команду: «Руки вверх!» Но из темноты так никто и не появился.
Тогда торопливо, но осторожно, чтобы не порезаться, он открыл дверцу. Второй чемоданчик стоял на полу, около сиденья. Он схватил его и поспешно перелез через забор. И тут на него навалился страх, согнув его пополам, словно приступ рвоты, залив спину горячим потом. Бросив монтировку, он прикрепил чемодан к багажнику, нервничая из-за своей неловкости, и накрыл его плащом. Две натяжки крест-накрест, чтобы закрепить ношу. Вот так. Неужели с этим покончено? Возможно ли, чтобы столько денег принадлежало ему? Двадцать пять миллионов! Хитрость с двумя чемоданами оправдала себя! Пока этот бедняга Шателье, возможно в сопровождении полицейских, растворился где-то на природе вместе с остальными двадцатью пятью миллионами, которые в конечном счете к нему же и возвратятся, половина выкупа исчезла из-под носа у этих господ! Жалкая добыча, подумает, наверно, комиссар. И все-таки не стоит ею пренебрегать. Элиан удовольствуется и этим.
Люсьен вытолкал свой мопед на улицу и двинулся пешком, чтобы не тарахтеть мотором. По-прежнему никого. Не торопясь, хотя и преследуемый неутихающим страхом, он дошел до «Кафе-дез-Ами», куда с минуты на минуту должен прийти Шателье, если только не поймет, что его обманули. Тут он сел на мопед и включил мотор, на бульваре Либерте ему не повстречалось ни одного полицейского. И на этот раз он снова одержал победу.
На обратном пути обошлось без происшествий. Только кровь живее бежала в венах. Его переполняла безмерная радость и чуть ли не гордость оттого, что везет целое богатство, сумев одолеть ночь, страх, опасность. Ему хотелось гарцевать между машинами, бросив вызов этим жалким типам, ехавшим осторожно друг за другом. Однако единственное, что он себе позволил, — это насвистывать отрывистые мелодии, выражая тем самым свое настроение. Завтра он освободит Элиан. С завтрашнего дня жизнь пойдет как прежде. А если Элиан выйдет на работу, придиркам и насмешкам наступит конец. Они станут сообщниками и даже более того: их соединит что-то вроде дружбы, рожденной общим испытанием, словно каждый из них одарил другого всепрощением.
Он открыл дверь гаража. Машина доктора исчезла. Тем лучше! Он бросил взгляд на часы: половина восьмого. Марта уже ушла. Нет нужды прибегать к хитростям краснокожих, чтобы спрятать чемоданчик в надежное место. Он развязал шнур, взял сверток под мышку и поднялся к себе в комнату. Ему не терпелось увидеть банковские билеты. «Двадцать пять миллионов, — думал он, — на это стоит посмотреть, как на памятник!»
И хотя в доме никого не было, он заперся на ключ и только потом открыл чемодан. Внутри лежало множество аккуратных пачек ассигнаций. Оробев, он даже не решался прикоснуться к ним. Он запретил себе думать о том, что можно купить на такое количество денег. С серьезным видом он напряженно глядел на них, словно речь шла о дорогой игрушке, выставленной в витрине. Столько усилий, расчетов, раздумий, сомнений, чтобы заполучить это. «Эрве, старик, если бы ты видел!..»
Он медленно, с благоговением опустил крышку чемодана и, упав в кресло, закрыл глаза. Он чувствовал себя как выжатый лимон. Ах, как же хорошо он заснет этой ночью! Но прежде ему надо хоть что-то проглотить и выпить, главное — выпить. С усилием встав с кресла, он задвинул чемодан под кровать и спустился в столовую. Марта оставила записку на его тарелке: «Мсье уехал по срочному вызову. Сказал, что вернется поздно и чтобы вы ели без него».
Люсьен налил себе большой бокал вина и, не разбавив водой, выпил его залпом, закусил кусочком хлеба. Разогревать суп и макароны оказалось для него слишком трудно. Он убрал посуду, отрезал себе толстый кусок сыра, который зажал в зубах, потому что руки его были заняты, а кроме того, он забавлялся, отгрызая его маленькими кусочками, как собака. Теперь все станет казаться забавным и немного смешным. Он ощущал себя демобилизованным солдатом. Зазвонил телефон.
Однако эти больные потеряли всякий стыд. Знают, что врач в любую минуту готов приехать, и пользуются его самоотверженностью. Он прошел в кабинет отца и схватил трубку, намереваясь послать подальше назойливого пациента.
— Алло… Кабинет доктора Шайю.
— Это вы, Люсьен?
Он сразу почувствовал, что сейчас на него обрушится несчастье. Этот шепчущий голос… Зять Эрве.
— Да… Это я, Люсьен.
— Эрве умер.
— Нет!
На ощупь он схватил рукой кресло и придвинул к себе. Так жестоко сражаться, и вот теперь…
— Когда это случилось?
— Час назад. Мадлен и его мать были там. Впервые после аварии он пришел в сознание. Он пытался что-то сказать, и Мадлен почудилось, будто бы он сказал… Только она, верно, ошиблась… Он сказал будто бы: «Эго мы для смеха». Бессмыслица какая-то. По-моему, он просто бредил.
Люсьен, конечно, прекрасно понял смысл этих слов. От слез телефонная трубка стала мокрой. Эрве, старичок, мой брат!.. Он уже не услышит его. Эрве умер. Умер как раз в тот момент, когда он монтировкой разбил стекло. Словно этот жест отрезал от мира двух друзей.
— Алло… Я не понял.
— Я говорю, — повторил зять, — что он не мучился. Он улыбался, словно уносил с собой воспоминание о чем-то приятном. Там все сделали, чтобы вернуть его к жизни, но оказалось слишком поздно. Уйти вот так, в шестнадцать лет — это ужасно. Моя теща в жутком состоянии. Мадлен тоже. Похороны, наверное, состоятся послезавтра. Вы сможете прийти? Если он нас видит, то обрадуется вашему присутствию.
— Я приду.
Люсьен с величайшей осторожностью положил трубку на место, будто новость, которую он услыхал по телефону, сделала вдруг аппарат очень хрупким. «Он обрадуется вашему присутствию». Эта глупая фраза схватила его за живое, как током пронзила. Эрве оставался рядом, он не мог уйти далеко. Люсьен видел его перед собой со смеющимися глазами, всклокоченными волосами, лицо его выглядело то слишком старым, то слишком юным, в зависимости от света, освещавшего его изнутри. Эрве покончил с этим. Он оставил своему приятелю заботу довести до конца начатое дело, а это совсем не так просто. Вступить в переговоры с Элиан… Вырвать у нее обещание, что она будет молчать… Люсьену хотелось забиться куда-нибудь в угол и не шевелиться. Он стал подниматься по лестнице. Но, дойдя до середины, сел на ступеньку. Ужасно, когда нет матери, которой можно довериться. Он послал бы ее к Элиан. Она упросила бы ее. Правильно! Надо просить, попробовать растрогать Элиан. Взывать к ее жалости. Заставить ее дрогнуть. Эрве имел право уйти с миром.
Держась за перила, Люсьен поднялся наверх. Он совсем обессилел. Да, он не умел писать письма. Между тем ему пришлось сесть за стол, он вырвал из тетради листок и начал писать:
«Мадемуазель, я Люсьен Шайю, ученик 3-го класса…»
Потом зачеркнул «ученик 3-го класса». Люсьена Шайю она и так знает. Незачем уточнять.
«Это я похитил вас вместе с Эрве Корбино».
Все это казалось абсурдным и таким далеким от пламенной действительности всего пережитого! И все-таки он продолжал:
«Мы хотели над вами пошутить».