В половине первого позвонил доктор.
— Не ждите меня. Я приду поздно.
Люсьен взял трубку.
— Что-то не так? — спросил он.
— Ничего подобного. Просто меня не отпускают.
— Кто?
— Как это кто? Я должен присутствовать на операции, которая продлится долго, вот и все. А у тебя как дела?
— Нормально.
— Скажи Марте, что я не буду обедать дома. Когда вернусь, съем бутерброд.
Ладно. Значит, ложная тревога. Но что же все-таки с Элиан? Что она там замышляет? Чем занимаются в уголовном розыске? Люсьен едва притронулся к еде. Он решил отправиться в лицей, где не показывался… наверное, уже два дня. Его отсутствие заметят, а это ни к чему. Он пожал плечами. Неужели это может ухудшить его положение! Какое ребячество. Он зашел в гараж Корбино, железные ставни там были опущены. Объявление на двери гласило: «Закрыто в связи с похоронами». Между тем Кристоф продолжал работать на бензоколонке.
— Никто не приходил? — спросил его Люсьен.
— Народу сейчас не много, — ответил Кристоф.
— Я говорю не о клиентах. Я имел в виду не клиентов, а других людей.
Кристоф удивленно взглянул на него.
— Нет. Страховые агенты все уже оформили. Дело идет своим чередом.
Люсьен не стал настаивать. Он подсчитал, что у него еще есть время заехать в квартал, где жила Элиан. Может, хоть там он что-нибудь обнаружит. Но в округе жизнь шла своим чередом, как обычно. Малолитражка по-прежнему стояла на месте. Где же Элиан? Может, она прячется? Ожидание и страх породили у него что-то вроде проницательного отчаяния, сжигавшего его, точно жестокая лихорадка. Покончить с собой!.. Вот единственное мужественное решение. Но пока еще слишком рано. Прежде надо все разузнать. Впрочем, полиция, может, уже в лицее. Разве инспектор Шеро не говорил, что вернется?
Люсьен отправился в лицей. Но никто не явился за ним ни на урок французского, ни на урок истории. Он только узнал, что делегация учеников пойдет на погребение Эрве на Восточное кладбище. Церемония должна состояться завтра в три часа.
Словно неприкаянная душа, он вернулся домой, включил приемник, чтобы послушать новости. Если Элиан отыщется, об этом сразу же сообщат. Но нет. Встреча президента республики с канцлером Германии… Забастовка служащих метрополитена… Спад паводка на Луаре… «Пускай приходят! Пускай арестуют меня, и дело с концом!» Он то шагал из угла в угол, то бросался на кровать. Репетировал таким образом свое поведение в тюремной камере. И так может длиться несколько лет. Уж лучше сдохнуть. Наступил вечер. Время от времени у него сжимались кулаки. «Что же это она вытворяет? Боже мой, что она вытворяет?»
Ему пришлось спуститься к ужину. Отец заглянул мимоходом в столовую. Он отказался от супа и рыбы, съел два банана и заперся у себя в кабинете, собираясь разобрать почту. Он пребывал не в том настроении, чтобы вести беседу. Тишина в доме становилась невыносимой. В восемь часов Люсьен включил телевизор. В конце передачи он услыхал то, чего так жаждал: несколько кадров и торопливый комментарий. Комиссар Мешен, рядом с которым стоял Шеро, заявил, что расследование продвигается вполне успешно. В его руках серьезные улики, и он почти уверен, что в скором времени все выяснится. Серьезные улики? Что это означает? И почему ни слова об Элиан? «Она хочет свести меня с ума!» Еще одна мучительная ночь! А завтра похороны, словно прелюдия к аресту. Ибо ясно, что скоро наступит конец. Ему следовало бы бродить возле отеля «Сантраль». Она наверняка укрылась там, у своих родителей. Оттого, что он все время перебирал одни и те же предположения, ни одно из которых не выдерживало серьезной критики, голова его раскалывалась, словно в ней копошились черви. И опять все то же! Снотворное! Постель! «Что я такого сделал, чтобы на меня обрушилось это несчастье? Но завтра…»
В восемь утра он включил канал «Франс интернасьональ». И опять ничего. Никакого намека на нантское дело. Просто кошмар какой-то. Он решил не ходить в лицей. Он по горло сыт этим лицеем. Марте он сказал, что устал.
— Оно и видно, — согласилась она. — Есть отчего прийти в уныние. Если бы только поймали головорезов, которые похитили эту бедную барышню! Мой сын рассказывал вчера вечером, что они все ищут ее друга, того самого Филиппа. Им известно, что он в отъезде, но они еще не нашли его.
Филипп! Люсьену плевать на него. Раз Элиан должна с минуты на минуту появиться, Филиппу ничто уже не грозит. Он вне опасности. Когда он вернется, Элиан снова будет с ним, и оба они всласть посмеются над школьником, вскружившим себе голову, как последний дурак. Проходили часы. Стоило зазвонить телефону, как сердце у него замирало. Больные записывались на прием. Он мог бы отвечать вместо Марты, но голос его не слушался; Люсьен чувствовал, как он дрожит, не подчиняясь ему.
Он послал Марту за газетой. Напрасно. Газета перемалывала уже известные события. Если бы Элиан очутилась в полиции, тут уж не обошлось бы без громадных заголовков. Но, может быть, комиссар готовит какой-нибудь трюк? Он вполне способен появиться на кладбище и назвать имя виновного перед собравшейся толпой. Люсьен грыз ногти, кусал губы, воображая себе картины предстоящих событий, хотя заведомо понимал их абсурдность, и тем не менее они имели то преимущество, что занимали и отвлекали его. Иначе он так и не смог бы оторвать взгляд от часов. В какой-то момент он чуть не отказался от мысли пойти на похороны. Но потом, словно приговоренный, стал приводить себя в порядок. Вытащил темно-синий выходной костюм, тот самый, что наденет в день суда… А бывает ли суд над несовершеннолетними? Во всяком случае, не обойдется без судей, адвокатов, журналистов. Его спросят: «Что вы собирались делать с этими деньгами?» На суде выступит отец. «Я старался, воспитывал его как мог», — скажет он. Его ожидал позорный путь. Он пошел на кладбище.
Снова наступили холода. Руки и ноги у него заледенели. Пробравшись между могилами, он присоединился к группе, собравшейся у открытой ямы. Некоторые из его одноклассников окружили надзирателя и директора, одетых во все черное, в черных перчатках, строгих, торжественных. Он встал сзади, часто оглядываясь по сторонам, чтобы ничего не упустить из виду. Полицейских нигде не было. Элиан не появлялась. Он очень удивлялся.
Похоронная процессия. Гроб. Священник. Только Люсьен помнил Эрве еще живым, Эрве, у которого достало сил прошептать: «Это мы для смеха». Он незаметно вытер щеки. Мороз впивался в мокрую кожу. Между ног присутствующих он заметил опускавшийся гроб, светлый и гладкий, словно байдарка. Падая на него, земля издавала страшный полый звук. Элиан уже не придет. Может, она вместе с комиссаром Мешеном и инспектором Шеро ждет его у входа на кладбище? На ум ему приходило невесть что. Он даже забыл окропить могилу святой водой. Семья собралась на обочине аллеи. Рукопожатия. Поцелуи. Всхлипывания. Он подошел к матери Эрве, но мысли его витали далеко отсюда.
— Спасибо, Люсьен. Ты был ему братом.
Он отошел с опустошенным сердцем. Неужели кто-то положит ему руку на плечо? Неужели кто-то скажет: «Полиция!» Неужели все произойдет как в кино? Ибо теперь он стал персонажем их хроники. Парнем, на фотографию которого с отвращением будет смотреть вся Франция. Он вышел за ворота, слегка сутулясь, ожидая самого худшего. У тротуара не стояло ни одной машины с сигнальной сиреной. И ни одной подозрительной фигуры в поле зрения.
Новость ему сообщила Марта, и как раз в тот момент, когда он снимал плащ, удивляясь тому, что все еще находится на свободе.
— Ее убили.
— Кого?
— Вашу учительницу. Я только что слышала по радио.
— Мадемуазель Шателье? Нет!
— Правду вам говорю. Ее тело нашли в кювете. Ее задушили.
Люсьен сел, потому что голова у него пошла кругом, но не от страха, а от радости. Звериной и даже, возможно, непристойной, но зато такой благотворной радости. Она уже ничего не скажет… И никто не узнает истины… Он спасен.
— Вас это потрясло, — молвила Марта. — Меня тоже всю перевернуло. Я ее не знала, бедную девочку, но как представлю себя на месте ее родителей…
Люсьен медленно приходил в себя.
— Что же все-таки они сказали? Речь в самом деле шла о ней?
— Черт возьми! Конечно же я узнала ее имя. И потом, учительница, которую похитили в Нанте, сколько же их? Разумеется, это она!
Люсьен поднялся к себе в комнату. Эрве! А теперь Элиан! Это слишком. Печаль, облегчение, жалость и тошнота. Его избавление имело вкус крови и слез.
Как сообщили вечером, труп учительницы обнаружили в кювете, на краю дороги, идущей в ложбине, неподалеку от Каркефу. Убийца ничего не украл, ибо сумочка потерпевшей, в которой еще оставалось несколько сотен франков, лежала рядом с ней. Никаких следов насилия не обнаружено. По всей видимости, похитители хладнокровно убили заложницу, чтобы та не сделала каких-либо признаний, которые позволили бы полиции арестовать их.
У Люсьена на этот счет не возникло никаких сомнений. Раз похитителей не существовало и версия с преступным ограблением не подтверждалась, оставался Филипп. Все объяснялось просто. После своего бегства Элиан, должно быть, шла очень долго. Остановившись наконец в первой попавшейся гостинице, она позвонила Филиппу. Почему? Наверное, потому, что обессилела. Ей требовалась машина, чтобы вернуться домой. Она попросила его приехать за ней. Или же, все еще веря в виновность Филиппа, она в порыве гнева потребовала объяснения, и как можно скорее. Мотивы ее поведения теперь уже никто не узнает. Удивленный, Филипп поспешил к ней. Она села к нему в машину, и там разразилась бурная сцена. Последствия нетрудно себе представить. Обвинения, протесты. Она в ярости, угрожает ему. В конце концов он тоже рассердился. «Я тут ни при чем». — «Обманщик!» — «Да замолчишь ли ты!» — «Нет, не замолчу!» Он схватил се за горло, тряхнул хорошенько; вот и вся драма.
Люсьен не сомневался, что угадал истину. Однако, если он прав, приходилось признать, что преступление не было преднамеренным. Полиция же, напротив, станет обвинять Филиппа в похищении, в незаконном лишении свободы, в воровстве и хладнокровно совершенном убийстве. А это означало вынесение смертного приговора. Люсьена, полагавшего, что он выкрутился, снова охватил страх. Совсем иного рода страх! Страх позволить свершиться гнусной несправедливости. До сих пор все происходило по независящему от него стечению обстоятельств, над которыми он не имел власти. Зато теперь приходилось выбирать между мужеством и подлостью. Он сурово вопрошал себя: как поступить? Он боролся, как никто другой, чтобы в конечном счете поднять руки и сдаться? Ни за что! Может, есть другое средство прийти на помощь Филиппу, не выдавая себя. Да и потом, Филиппа еще даже не арестовали.