— Это что-то новенькое, — недовольно заметила матушка. — Раньше она тебе нравилась.
— Возможно. Но теперь она мне уже не нравится. В ней я плохо себя чувствую.
— Так что же ты хочешь?
— Папину комнату. Там окна так удачно расположены, что всю вторую половину дня светит солнце.
Матушка с теткой переглянулись. Я продолжал как ни в чем не бывало:
— Этой комнатой сейчас никто не пользуется, и очень жаль… Думаю, папа не скоро вернется… если он вообще вернется.
Пауза. Затем матушка пробормотала:
— Что за дикая мысль!
Ясно было, что мой план пришелся ей не по вкусу. Пока я жил в своей прежней комнате, я оставался сыном… блудным сыном, с которым мирятся с большим трудом, и все же, вопреки очевидности, — малолетним мальчуганом в коротких штанишках, которому нечего лезть в родительские дрязги. Если же я переберусь в отцовскую комнату, это сразу придаст мне нежелательный вес, и, возможно, тогда придется ответить на мои вопросы.
Сам понимаешь, все это высказывалось в смягченной, завуалированной форме — лишь брошенные невзначай намеки на мысли.
— Там лежат все его вещи, — продолжала матушка.
— Что ж, я их перенесу в свою комнату.
— Я думала, ты приехал всего на несколько недель?
— Чуть больше, чуть меньше, — возразил я, — что от этого меняется. Если, когда папа вернется, я еще не уеду, я, конечно, уступлю ему место.
«Папа вернется!» Я почувствовал, что эти слова действуют на нее, как игла шприца, нащупывающая вену. Но ей удалось сдержаться; вместо нее поморщилась тетка. В тот день я не стал развивать полученное преимущество, но больше не сомневался, что в конце концов вызову их на откровенный разговор. Бедный отец! Он и правда нуждался если не в соратнике, то в адвокате. Я долго катался на плоскодонке вместе с Клер, орудовавшей шестом как заправский лодочник. Она гнала лодку по водным дорожкам, о существовании которых я и не подозревал. Тростники хлестали нас по лицу, а она хохотала.
— Рассказать тебе сказку о маленьком принце?
Нет. Это ей было неинтересно. Захваченная нашим опасным плаванием, она зорко, как болотный зверек, озиралась вокруг. Кому будет поручено воспитание этой дикарки после неизбежного развода? А пока суд не вынесет решение и не кончится бракоразводный процесс, ее отправят в психиатрическую клинику. При чем же тут я? Что мне следует предпринять?
В тот же вечер я поведал о своих сомнениях Ингрид. Впервые я заговорил с ней о своем необычном семействе. Конечно, многое я скрыл и вообще старался не выдавать свое беспокойство. Сам понимаешь, я не показывал ей отцовское письмо. Просто упомянул, что он в отъезде и, вероятно, вернется еще не скоро, коснулся психического состояния сестры и той удушливой атмосферы, которая царила в замке. Выговорившись, я ощутил огромное облегчение. Если бы рядом не оказалось Ингрид, я бы, верно, излил душу деревьям, тростникам, притаившимся обитателям болот. Она слушала меня с напряженным вниманием.
— Даже не верится, — сказала она. — Настоящий роман.
Забавно, не правда ли? Ты говорил мне то же самое. Стоит мне откровенно рассказать кому-нибудь о своих родных, — осечки не бывает. Всем кажется, что я живу с героями романа.
— А как же твой отец, — продолжала она, — он ведь уехал не насовсем? Ты знаешь, как с ним связаться?
— В том-то и дело, что не знаю.
— Как же так? Выходит, он исчез бесследно?
— Пожалуй, это самое подходящее слово.
— Возможно, в этом замешана женщина?
Помявшись, я только пожал плечами.
— Разве он не был бабником? — настаивала она.
— Что за вздор! Кто тебе это сказал?
— Да нет. Я просто пытаюсь понять. Из-за чего мужчина мог вот так вдруг оставить свою семью? А твоя мать не заявила в полицию? Я бы на ее месте… Ох, извини… Я веду себя так, точно речь идет обо мне. Твоего отца я знаю только со слов мужа. У меня о нем сложилось благоприятное впечатление. Но что это доказывает? Вообще-то мужчины — жалкий народец! О тебе я не говорю… пока. Но вот Роже! Иной раз меня просто тошнит от его секретарш, клиентов… Теперь вот новая выдумка — надумал открыть магазин в Бордо. Он хочет, чтобы я поехала туда с ним на будущей неделе.
Я резко встал.
— В самом деле, бывают дни, когда ничего не ладится. Когда ты уезжаешь?
Она обняла меня.
— Останься! Ты еще не дорассказал…
— Когда ты уезжаешь?
С внезапным раздражением она отодвинулась и закурила сигарету.
— Понятия не имею. С ним всегда так: все решается в последнюю минуту… Насчет отца держи меня в курсе. И не надо сердиться. Если мне придется уехать, я оставлю тебе письмо. Не хочу, чтобы ты беспокоился.
Она потушила сигарету и прислонилась ко мне головой.
— Значит, я все-таки тебе нужна? — прошептала она. — А то иногда мне кажется, что… Ну да ладно… Ступай… Ты дуешься… Я вижу, ты не хочешь понять. Ты свободен. А я нет.
— Это надолго?
— Нет. Думаю, дней на пять-шесть.
Буду краток. Я вернулся в Керрарек в дурном настроении, не в силах ответить на мучивший меня вопрос. Дорожу ли я ею? Нет… Мне нравится с ней болтать. Но и только. Пусть уезжает, если хочет… А через пять минут я снова пытался понять: нужна ли она мне? И так без конца. Сказать по правде, даже сейчас я не сумел бы ответить на этот вопрос… Как адвокат, ты должен знать, что иногда любовь долгое время едва теплится. Мы забываем, что свет — это все-таки пламя, даже если его почти не видно. И все-таки я не доверял себе. Не забудь упомянуть, что меня одолевали сомнения. Настаивай на этом. Не бойся настаивать.
Прежде чем лечь спать, я собрал свои вещи, — они даже не заполнили чемодан. Как солдат, я вернулся во Францию с одной походной сумкой. Мне не составит труда перебраться в другую комнату. Тут я заметил, что исчез футляр для ключей из красной кожи, который я купил как приманку для Клер. Она его украла. Наверняка прямо у меня под носом, быстро и ловко, словно профессиональная воровка. Когда это произошло? Признаться, и на сей раз я не был достаточно бдительным. Голова была забита другим. Но я тут же решил возобновить слежку. Раз мое лечение ей на пользу, мне, возможно, удастся избавить ее и от этой мании?
На следующее утро я, никого не спрашивая, обосновался в комнате отца. Распахнул настежь окно, выходившее на юго-запад, в сторону Сен-Назера: в ясную погоду его корабельные краны прочерчивали небо, словно царапины. Комната была обставлена почти скудно. Отец никогда не придавал особого значения удобствам. Узкая кровать, шезлонг, кресло с потертой обивкой и громоздкий вандейский шкаф, в котором вполне поместился бы скрывающийся от погони шуан. Одежды там было не много: охотничья куртка, дубленка, два городских костюма и несколько пар брюк. Белье хранилось на верхней полке. Обувь сельского образца. Хорошо бы узнать, во что он был одет, когда уезжал из замка. Его выходной костюм висел тут же, на плечиках… Серый, Совсем новый на вид. Не забывай, что отец ехал к женщине. Следовательно, его не могло не интересовать, как он выглядит. Вряд ли бы он оделся, как деревенщина. Ты скажешь, что он боялся наткнуться на мать или на тетку. Да и Клер ходила за ним по пятам, как собачонка. Не беда! Влюбленные изобретательны. Я снял пиджак с плечиков. Дорогой материал. Хороший, хотя и строгий покрой. Очевидно, сшито на заказ. Надо будет расспросить папашу Фушара. Я не довел расследование до конца. Уж он-то наверняка что-нибудь видел или слышал. Отца не могли не заметить в обществе Франсуазы. К тому же он не мог совсем не готовиться к отъезду. Кое-какие его шаги вряд ли остались незамеченными. А с этим костюмом придется разобраться. По логике вещей, его здесь быть не должно. Разве что у отца был другой костюм, который он хранил где-нибудь в чемодане, вместе с запасом белья. В таком случае он мог встретиться со своей возлюбленной в Сен-Назере или в Нанте. Переоделся бы в гостинице и, преобразившись, пустился на поиски приключений.
Я машинально порылся в карманах… Носовой платок, перочинный нож, во внутреннем кармане — сложенный вдвое конверт. На нем был указан адрес туристического агентства на Торговой площади в Нанте. Волнуясь, я открыл его. Меня уже терзало предчувствие…
Я нашел два билета первого класса до Парижа и два авиабилета до Венеции, один на имя Рауля де Лепиньера, другой — Франсуазы Хинкль.
Пытаюсь подобрать слова, и мне в голову приходит только одно выражение: «меня точно громом поразило». Отец никуда не уезжал. Он был мертв.
А раз он мертв, значит, его убили. Словно ток высокого напряжения, моя мысль мгновенно связала одно с другим. Мозг пылал, как в огне. Я присел на кровать. В дрожащих руках я держал раскрытые веером билеты. И тут, хотя от горя у меня перехватило дыхание, я не смог удержаться от смеха. Венеция! Бедный, глупый отец. Бедненький папа! Вот о чем он мечтал! Должно быть, уже много лет. Венеция! Это бы ему возместило все. Оказаться в Венеции рядом с любимой женщиной, да еще по фамилии Хинкль! Где только он откопал такой нелепый, ребяческий план? В каком-нибудь романе прошлого века? Похоже, в нашем злосчастном семействе все буйнопомешанные.
Несколько минут я рыдал как маленький. Потом, справившись с отчаянием, я осмелился, если можно так выразиться, взглянуть прямо в глаза подстерегавшим меня гипотезам. Прежде всего, отца никто не убивал. Это невероятно. Верно, я сам рехнулся, раз мог вообразить такое. Что же тогда произошло? Очевидно, в последний момент он передумал. Чувствуя, что за ним следят, притворился, будто идет на прогулку, как обычно, и отправился к этой Франсуазе Хинкль, скорее всего в Сен-Назер, откуда они вместе отбыли в неизвестном направлении. Это и есть самое простое решение. Отбрасывая его, я вновь сталкивался с теми трудноразрешимыми, точнее, вовсе неразрешимыми проблемами, перед которыми уже остановились мы с доктором Неделеком. Это не было бегством. И это не мог быть несчастный случай. И не самоубийство. Да откуда мне знать? Разве человек, который заранее позаботился о билетах на поезд и на самолет, мог в последний момент передумать, отказаться от путешествия, сулившего ему столько радостей, чтобы скрыться вместе со своей любовницей в каком-то медвежьем углу? Уж легче представить себе внезапную размолвку, разрыв с возлюбленной, приведший его к роковому шагу. Ладно. Но в таком случае где тело? В Бриере нередко тонули люди. Но их всегда находили. Другое дело — убийство! Жертву легко зарыть. Но тогда к