— Иногда. Он любил вспоминать о том, как сражался. Мы всегда над этим немного посмеивались.
— Совершенно напрасно. Это правда. Сначала, спасаясь от оккупантов, он несколько месяцев прятался в Бриере. После бомбежек Сен-Назера мы с тетей укрылись в Сен-Жоашеме и с огромным трудом снабжали Рауля провизией. Как только стало возможно, он ушел к партизанам. Затем произошла высадка союзников. Вы слышали о Сен-Назерском кармане?
— Да! А как же!
— Ну вот, Рауль каждую неделю, в любую погоду пробирался туда с риском для жизни, чтобы провести со мной часок.
— Но… можно спросить вас, что…
Она оборвала меня движением руки, смахивавшим на присягу.
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, в то время девушки были обязаны себя блюсти. Противозачаточных таблеток еще не было. Вдобавок тетя не спускала с меня глаз. Да и жили мы в атмосфере постоянного возбуждения, где всего было намешано: страх, любовь, желание выжить, нужда и безумное ожидание неясного будущего.
Внезапно я вспомнил о лагерях беженцев и взял ее за руку.
— Прошу вас… Я знаю… Ладно… Война закончилась. Что было дальше?
— Я вернулась домой, в Париж.
Она машинально взялась за свое вязание, подобрала укатившийся клубок шерсти и положила его к себе на колени. Мой взгляд упал на ее обручальное кольцо с бриллиантами. Я продолжал допытываться:
— Затем… мой отец тяжело заболел. Вам это было известно?
Франсуаза долго молчала. Трое всадников проскакали по берегу у самой воды, разбрызгивая пену и вздымая песок. Пляж был окутан голубой дымкой. Теперь она могла говорить. Мы были одни.
— Рауль меня понял, — пробормотала женщина. — Я ему все объяснила.
Мне очень не нравилось, когда Франсуаза говорила: Рауль, как будто она была нашей родственницей, несмотря на то, что…
— На самом деле, — сказал я, — вы не пытались снова с ним встретиться. Почему?
— Вам не кажется, что нет смысла ворошить былое?
— Возможно. Но я расспрашиваю вас исключительно для себя. Кое-что мне неясно… Девушка была по уши влюблена, и вдруг она не подает признаков жизни.
— Неправда. Я писала тете, но безуспешно. А в Париже мне приходилось крутиться. Мы с матерью сидели без денег. Конечно, это была уже не прежняя нищета мрачных военных лет. Скорее наоборот, поскольку все изменилось… как вам сказать? Мы еще нуждались во всем и в то же время — я этого никогда не забуду — жизнь кружила мне голову. Я словно заново родилась и каждый день стремилась к обновлению, махнув рукой на прошлое. Я не пытаюсь оправдываться. Вам не кажется, что обстоятельства влияют на наши чувства? У меня это так… По воле случая я встретила американского солдата Вальтера Хинкля, получившего увольнение. Ну, и вот… Я вышла за него замуж. Он увез меня к себе, в Лонгвью, штат Вашингтон.
— Представляю.
— Как? Вы там бывали?
— Нет. Но если где-то происходит извержение вулкана, землетрясение, наводнение или начинается война, меня тут же мобилизуют. У меня в голове — карта горячих точек. Я наслышан о вашем вулкане и о близлежащей местности.
Я засмеялся, чтобы показать ей, что не воспринимаю наш разговор слишком серьезно. Франсуаза стала миссис Хинкль… Ладно… Разве я сам не способен бросить Ингрид, а ведь она мне небезразлична. Меня беспокоила только судьба отца, и больше ничто на свете.
— Мой муж работал директором целлюлозно-бумажной фабрики, — продолжала она. — Мы были счастливы. Видите… Я ничего от вас не скрываю. Я потеряла мать и не думала больше о Франции.
— У вас не было детей?
— Нет. А затем, в прошлом году, умер мой муж. И как-то так получилось, что я снова стала вспоминать Париж, Геренду и Бриер…
— Может быть, и моего отца?
— Да, но как потерянного друга, свидетеля другой жизни.
— Вы не знали, что он женился и живет в Керрареке?
— Понятия не имела. Поверьте, я решила поехать во Францию не из-за ностальгии. Просто пора было сменить обстановку, как все делают. Времени и денег хватало. Мне очень хотелось попутешествовать. И вот я провела две недели в Париже, а затем сняла комнату в Лa-Боле.
Я лег на спину, скрестив руки на затылке. Я в самом деле страшно устал. Бедный отец! Какая досада! И любовь на фоне всемирного абсурда, что за нелепая шутка! Сколько сердец бьются впустую! Я слышал крики чаек, резвившихся неподалеку и гомонивших, как куры на птичьем дворе.
— В один прекрасный день вы снова его встретили, — сказал я с иронией. — Снова по воле случая.
Опустив глаза, женщина посмотрела на меня с упреком.
— Вы мне не верите. И все же это так: по воле случая. Как-то раз, с утра пораньше, я бродил по рынку… Люблю французские рынки… Там отдыхаешь душой от наших гигантских универсамов, как вы их, называете. Рауль тоже бродил там. Мы столкнулись. Он поклонился мне, извиняясь, и…
— И… что?
— И мы поцеловались среди капусты и салата. Вот так. Сразу… Вскоре нам стало неловко. Целая жизнь пролегла между нами, как пропасть… Потом мы зашли в кафе. Он держал меня за руку. Мы смотрели друг на друга, как раньше, но говорили сегодняшним языком… Это грянуло как взрыв. Мне трудно вам объяснить… Я была потрясена, а Рауль и подавно… Поймите меня правильно… Как он ни старался весьма великодушно затушевать прошлое, я все же оставалась предательницей… Меня не покидало острое чувство вины перед ним, и поэтому я уже не могла его удержать… Понимаете…
Франсуаза замолчала на миг, а затем продолжала:
— С каждым днем Рауль становился все более неспокойным… Он предлагал все начать сначала, а я, одинокая, свободная и праздная женщина, внимала ему, если быть совершенно откровенной, с волнением и скепсисом… Знаете, как мы слушаем речистого проповедника, заражающего нас своей верой на час.
— Простите… Вы сказали: «с каждым днем». Значит, вы встречались каждый день? Это меня удивляет.
— Все было как во время войны. Рауль принимал невероятные меры предосторожности. Мы снова играли в любовь. Я садилась на первый утренний автобус в направлении Сен-Лифара. Я-то ничем не рисковала: меня никто не знал… а он приезжал ко мне на лодке. Вероятно, все в замке еще спали, когда он ускользал.
Я подумал о своих собственных проделках. Мой отец с его Франсуазой. Я с Ингрид… У них — плоскодонка; у нас — дуплистое дерево. Итак, я объехал полсвета, чтобы, вернувшись домой, повторить на свой лад этот нелепый роман!
— Ладно, — недовольно произнес я, — отец к вам приезжал. Что же было дальше?
— Рауль вез меня через болото по едва заметным каналам и говорил, говорил… Рассказывал мне обо всем. Прежде всего о вас — он так сильно вас любит. Затем о своей жене, свояченицах, дочери… А также о своих картинах… Нередко Рауль внушал мне жалость, но большей частью завораживал, так как жизнь, которую он описывал, была не похожа на жизнь других.
— Неужели вас не засекли?
— Ни разу. Иногда он внезапно умолкал и жестом приказывал не двигаться. Мы слышали какое-то шуршание в камышах, либо взлетала птица… Рауль шептал с улыбкой заговорщика: «Кто-то браконьерствует неподалеку».
— Когда же он предложил вам бежать?
— В тот день, когда я сказала, что мой отдых подходит к концу. Мы как раз находились между островом Пандий и Пьер-Фандю. Стоял сплошной туман. Рауль загнал лодку в камыши и сел рядом со мной. «Хочешь, чтобы мы в самом деле потерялись?» — спросил он и посвятил меня в свой план. Ваш отец все продумал. Он твердо решил покинуть замок, семью… всех. Я не могла ему сказать: «Рауль, я очень тебя люблю… Но, в конце концов, вспомни, сколько нам лет… Мы уже не дети…» Я пыталась найти другие аргументы. Он отметал их один за другим. «Ведь ты меня любишь!» — повторял он снова и снова. Я уже предала его один раз и была не в силах его разочаровать.
Женщина сложила руки на своем вязании и устремила взгляд вдаль, на пустынную гладь моря.
— Тут есть и другая причина, — прошептала она. — По-своему это было прекрасно — стремление не отрекаться от счастья, пусть даже призрачного счастья. Я всегда жила приземленно. В то время как он…
— И вы не стали ему мешать? — спросил я.
— Да, — ответила она. — Так было честнее, пусть это слово вас не шокирует. Но я поклялась себе открыть ему глаза немного позже, когда… ну, скажем, после того, как утихнет первый огонь. В любом случае он хотел уехать… Безысходность лишь разжигала его любовь. Я ничего не могла поделать… Он хотел, чтобы мы непременно отправились в Венецию, а я…
Я прервал ее:
— Что он намеревался делать после Венеции?
— Думаю, рассчитывал последовать за мной в Америку.
— Это не укладывается в голове. Там же куча всяких формальностей. Нужна виза…
— Это бы его не остановило.
— Допустим. Я снова задам вам вопрос: почему он уехал один? Расскажите мне о двух-трех предшествующих днях… Вы сказали, что отец выглядел возбужденным. Что это значит?.. Возбужденным от счастья или от болезни? Если он был в критическом состоянии, то мог устроить истерику либо потерять память.
Эта мысль, до сих пор меня не посещавшая, тут же показалась мне весьма убедительной. Больные амнезией встречаются часто… и многих из них не удается разыскать довольно долго. Почему Клер была не совсем нормальной? Гены! А я сам, если уж на то пошло!.. Моя голова буквально лопалась от догадок.
— Нет, — сказала Франсуаза, подумав. — Нет. Я могу утверждать, что он был счастлив.
— Что вы придумали?
— Я — ничего. Это Рауль все устроил. Он решил покинуть Керрарек без всяких приготовлений, чтобы не тревожить вашу сестру. Он должен был присоединиться ко мне в Нанте и предполагал купить в Париже все, что могло ему потребоваться для длительного путешествия. Одиннадцатого, как мы условились, я ждала вашего отца в Нанте. Он должен был разыскать меня на вокзале, но не пришел. Вечером, садясь в поезд, я ужасно переживала. К счастью, мой номер в гостинице не был занят. На следующий день я вернулась в Сен-Лифар, повторяя: «Рауль там. Он все мне объяснит…» Но его не было. Прошло три дня. Тогда я перестала ждать. Я подумала: он наконец понял, что мы мчались к пропасти. Когда людей с богатой фантазией припирают к стене, они — что?..