Шаги удаляются. Я не голоден. Зато меня мучает жажда — я бреду через раскаленную пустыню. После первоначальной вспышки ярости я начинаю бредить. Ингрид, черт бы ее побрал, проведала — неважно каким образом, — что отец собрался сбежать с Франсуазой, своей бывшей возлюбленной. Она подстерегла его на болоте и застрелила из ружья мужа. Что тут сложного! Нет, это шито белыми нитками…
Надо тебе сказать, что в детстве я любил играть сам с собой в карты и шашки. Переходишь на другую сторону доски, придумываешь ходы, которые не сможет парировать твой жалкий противник, и возвращаешься обратно, вновь преисполненный самодовольства. Азартное занятие! Теперь, на чердаке, где умирала моя любовь, я с неистовым усердием вновь отдался своей детской игре.
Это было шито белыми нитками, потому что Ингрид не смогла бы похоронить тело… Эй, извините, теперь — мой ход… Не забывайте, что она крепко сложена, и копать очень просто. Ого! Минутку! Выстрел из ружья в Бриере разносится далеко. Следовательно… Вот именно! Как знать, не слышал ли папаша Фушар… Он явно что-то скрывает… Я дошел до того, что мысленно завопил: «Хватит! Заткнитесь же наконец, вы оба!» Конечно, я сгущаю краски. Мне стыдно, когда я снова все это переживаю.
Я принялся тщательно обдумывать слова на открытке. Память уже мне изменила, заменяя некоторые выражения на другие, более безобидные. В наказание мне следовало запомнить этот текст наизусть. Снова открыв бумажник, я стал заучивать каждую фразу, словно речь шла о дипломатической ноте, сообщении, от которого зависел мир или война.
Во-первых, очевидно, что открытка была написана несколько лет тому назад. На эту мысль меня навело жуткое уточнение: «До тебя у меня никого не было». В таком случае сколько же тянулась их связь? Отец обещал Ингрид приехать к ней в Париж. Сдержал ли он слово? Разумеется, нет. Иначе я бы об этом знал… Затем Ингрид упоминала о подругах. Это явно говорило о том, что она была еще незамужем. Ну и что, даже после свадьбы она могла при желании встречаться с моим отцом. Доказательство: чего ради Белло стал бы покупать участок земли рядом с Керрареком, если бы его не подвигла на это жена? Любовники были в сговоре. Дрязга вокруг платы за проезд служила только предлогом. Благодаря ему Ингрид могла оставаться на своей вилле несколько раз в неделю… Какое же место следовало отвести в этой интриге бегству в Венецию вместе с Франсуазой?..
Ночь пробралась на чердак. Я все еще был подавлен. Мысли мои метались от одного вопроса к другому, как сумасшедшие. В конце концов я запихнул обратно в чемодан все то, что разбросал по полу. Внезапно я стал гадать, прочла ли открытку Клер. Она умела читать, и скупые строки были довольно разборчивыми. Но, поразмыслив, я решил, что это маловероятно. Заметив в кабинетной корзине для бумаг трех прыгающих дельфинов, сестра, как видно, пришла в восторг, извлекла обрывки и тщательно их склеила, даже не поинтересовавшись обратной стороной открытки. Впрочем, глядя на все эти предметы, которые я выгреб, прежде чем обнаружил дельфинов, можно было побиться об заклад, что Клер давно позабыла про свою находку, покоящуюся на дне чемодана.
Я спрятал открытку. Она должна была послужить мне вещественным доказательством против Ингрид, и я твердо решил ею воспользоваться. Мой отец умер. Я был убежден, что «американка» здесь ни при чем. Поневоле оставалась только Ингрид. Ингрид — лгунья, нагло утверждавшая, что ничего не знает об обитателях Керрарека.
Внизу заходили. Пора было ложиться спать. Через полчаса путь будет свободен. Я бесшумно приоткрыл форточку. Вечерний воздух пах скошенным сеном и тиной близлежащих болот.
«Хватит, — подумал я. — Теперь все кончено. Возьми себя в руки и перестань страдать. Ты спокойно поговоришь с Ингрид. Скажешь ей, что она — сволочь и шлюха, но тебе это все равно. Нужно только, чтобы она объяснила, как был убит отец. Дальше будет видно».
Я снова водрузил чемодан на вершину стояка. Клер не заметит, что его открывали. Когда все звуки внизу смолкли, я спустился и выскользнул из дома как тень. Теперь оставалось лишь пробежать по аллее, которая вела к развилке, где я впервые повстречал Ингрид.
Я подошел к ее дому. Светилось окно гостиной. Наверное, Ингрид смотрела телевизор. Поднявшись на невысокое крыльцо, я постучал, как обычно. Ингрид сразу же открыла дверь. В тот вечер она сменила свой всегдашний наряд — джинсы и блузку — на домашний халат.
— Я тебя не ждала, — сказала она. — Ты не предупредил заранее. Что-нибудь стряслось?
Пройдя через комнату, я выключил телевизор и повернулся к Ингрид.
— Вот что я нашел.
Я протянул ей открытку.
— Что это такое?
Она узнала дельфинов издали и, взяв открытку медленным жестом, даже не удосужилась ее прочесть.
— Что я должна сказать? — устало произнесла Ингрид.
— Ты была его любовницей?
— Сам видишь.
— Когда?
Она опустилась в ближайшее кресло.
— Не помню. Я еще была медсестрой. Скажем, лет десять тому назад, по меньшей мере. Хочешь, чтобы мы поссорились, не так ли?
— Ты мне солгала.
— О! Только и всего! Ладно, я тебе солгала. В конце концов, я не должна была перед тобой отчитываться.
Я приготовился к возражениям, возможно, воплям и слезам. До чего же я был наивен! Спокойная, грустная Ингрид смотрела на меня дружелюбно. Да, дружелюбно.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она.
Я не мог больше сдерживаться и завопил:
— Отец! Это ты его убила?
Мне никогда этого не забыть. Ингрид встала так резко, что кресло отлетело к стене, бросилась к двери, чтобы открыть ее.
— Вон! — сказала она хриплым голосом.
— Не горячись. Я задал тебе вопрос.
— Давай разойдемся. Так будет лучше.
— Поклянись мне, что ты здесь ни при чем.
— О! Клятва! — пробормотала она. — Неужели ты еще в них веришь?.. Ладно, клянусь.
Я поставил кресло обратно и пригласил ее жестом занять место.
— Стоит ли, — сказала Ингрид. — У меня нет желания оправдываться.
Однако она снова присела и, почувствовав, что гроза миновала, долго рассматривала открытку.
— В то время я была такой дурочкой!
Прочтя текст вполголоса, она покачала головой.
— Это правда: до него у меня никого не было. Если я тебе все расскажу, обещаешь не волноваться?
— Я слушаю.
— Нет, — возразила она. — Если будешь разговаривать тоном прокурора, давай на этом остановимся.
— В конце концов, Ингрид, поставь себя, хотя бы на миг, на мое место.
— А я? — спросила она. — Ты думаешь, я не переживаю?.. Короче говоря, вот как это случилось… У меня было две приятельницы: одна в штате профессора Дегийя, а другая… Впрочем, не важно, их звали Мод и Габи. Габи только что купила малолитражку, и нам хотелось взглянуть на море. Мы обосновались в Ла-Боле. В гостинице я случайно натыкаюсь на туристский журнал и читаю статью Раулья де Лепиньера. Там было несколько цветных репродукций его картин. Загоревшись желанием больше узнать о Бриере, я отправляюсь в галерею, где он выставлялся летом… Мы встречаемся… Вот и все. Я надеюсь, что ты — не сексуальный маньяк, и этого достаточно.
— Сколько времени это длилось?
— О! Совсем недолго. Когда мои подружки поняли, что я делаю глупость, они утащили меня на юг, но было уже поздно.
— Что я слышу! Неужели отец был настолько… обворожительным?
Ингрид снисходительно улыбнулась.
— Ты, часом, не ревнуешь? Да, он был обходительным. Он умел говорить.
Признаться, я потерял дар речи от изумления. Ведь дома отец мог за целый день не проронить ни слова.
— Как тебе объяснить, — продолжала Ингрид. — После больничной среды с шуточками студентов-медиков, грубыми окриками больных… ну, сам знаешь, — я мгновенно переносилась в необычайно странное место, где меня начинал обхаживать внимательный, тонкий, чувствительный человек, вдобавок художник… Тебе нечего мне возразить. Ему оставалось лишь подобрать меня.
— Не надо, — взмолился я. — Не надо. Прошу тебя.
— Прости меня, Дени. Я не собираюсь причинять тебе боль. Я лишь пытаюсь… Словом, мне хотелось бы, чтобы ты почувствовал…
— Не стоит говорить об этом!
— Легко сказать. Порой мне казалось, что он несчастлив, и это меня расстраивало. Кроме того, он мне кое-что обещал.
— Приехать к тебе в Париж? Да? И ты ему верила?
— Ты что, никогда не был влюблен? Разве сейчас ты не влюблен, разве ты не бредишь мной?
Ингрид по-дружески взяла меня за запястье.
— Ладно, тем лучше, раз ты не знаешь, что такое любовь.
— Прости, — возразил я, — просто можно любить и не быть при этом дураком.
Отпустив меня, она схватила пачку сигарет у себя за спиной.
— Это то же самое, что говорить о красках со слепым. Хорошо, я была дурой. Поэтому я ждала его в Париже, а он, естественно, так и не приехал.
Ингрид задумчиво закурила «Голуаз».
— Тогда, — закончила она, — я поняла, что вы, мужчины, наши исконные враги. О! Только не ты… Возможно, ты не такой, как все… Но, согласись, мы — ваши скрипки… Вы развлекаетесь, играя на нас свои куплеты, а затем выбрасываете инструмент на свалку.
— В таком случае зачем ты меня завлекла?
— Он еще спрашивает!.. Да потому, что ты похож на него. Представь себе, что в первый раз, когда я тебя увидела, у меня был шок. Ты так на него похож — тот же нос, те же глаза, вдобавок ты неуклюж, и это так мило.
— Прекрати, пожалуйста.
— Да, ты пришел, так как хотел заставить меня признаться, что я отомстила твоему отцу. Я подговорила мужа купить это имение, чтобы беспрепятственно встречаться с любовником, который меня околпачил. Обнаружив соперницу, я уничтожила предателя… Вот, в общих чертах, что ты вообразил. Мне очень жаль, мой бедный Дени. Твой отец исчез десятого, не так ли? А ведь десятого муж был на выставке-ярмарке в Клиссоне, а я — в Нанте, у друзей. Могу даже назвать тебе их имя: Рагено. Они живут на набережной Фос. Можешь справиться.
Ингрид тщательно потушила сигарету и посмотрела на меня, склонив голову, как будто оценивала товар.