Жаллю пригласил группу иностранных инженеров посетить плотину. В столовой устроили праздничный обед. Клер помогла слугам подготовить и украсить зал. Она была рада гостям и считала для себя делом чести превратить вечеринку в настоящий прием. Всех нас попросили одеться соответственно. Преодолев себя, я обрядился в смокинг. Когда я спустился в столовую, Клер только начала принимать гостей. На ней было вечернее платье. Желая подыграть ей, я торжественно поклонился и поцеловал ей руку. На запястье у нее красовался массивный золотой браслет Ману. Слегка удивленный, я выпрямился. Она уже протянула руку шведскому инженеру, пытавшемуся сделать ей комплимент на ломаном французском. Какой удачный вечер! Даже Жаллю немного расслабился. Клер улыбалась, польщенная всеобщим вниманием, моим в особенности. Откуда ей было знать, что это с ее браслета я не спускал глаз. Да, тот самый браслет, из сложенной в четыре ряда цепочки с плоскими звеньями, от которых на запястье Ману оставался отпечаток наподобие тонкой сетки. Я не сомневался в том, что, сними я его сейчас с руки Клер, увижу на ее коже тот же самый рисунок, которого столько раз касался губами. Мне вспомнилась полная драгоценностей шкатулка из слоновой кости в ее спальне. Выходит, Ману могла брать оттуда что ей заблагорассудится и Клер не замечала, что другая женщина носит ее браслет, а может быть, и ее ожерелье, серьги?! Даже платья? Например, то, что сегодня было на Клер, — не в нем ли Ману принимала меня в тот вечер, в Нейи? Впрочем, нет, ведь Ману ростом намного выше Клер. Но и браслет сам по себе вызывал немало вопросов. Мне пришлось отвечать моему соседу за столом, тоже шведу, который, принимая меня за специалиста, без конца приводил какие-то цифры на ломаном французском. И вот, пока я в меру своего разумения пытался ему отвечать, внутренний голос нашептывал мне: «Ведь она сказала тебе не все. Стань ее любовником, и узнаешь всю правду. Стань ее любовником!» Я много пил, стараясь не отстать от шведа. Я сидел довольно далеко от Клер, и никто не видел, что я не сводил с нее глаз, — никто, кроме нее самой. Браслет поблескивал на ее запястье. Иногда она улыбалась именно мне, тогда я отводил глаза. Я был чуточку пьян, когда встал из-за стола. Гости перешли на террасу покурить и отведать ликеров. Клер нарочно задержалась, поджидая меня.
— Что-нибудь не так?
Приходилось кричать, чтобы перекрыть шум водопада.
— Вовсе нет. Все в полном порядке. Поздравляю вас, вы отлично справились со своей ролью.
— Правда, удачный вечер?
— На редкость удачный. И вы сегодня такая красивая! Какой прелестный браслет!
— Я надела его для вас.
От выпитого у меня шумело в голове. И чей-то голос без умолку твердил: «Стань ее любовником. Тогда она скажет тебе все». Клер поискала глазами среди гостей своего мужа, увидела, что он о чем-то спорит с моим приятелем-шведом. Она взяла меня за руку и увлекла за собой к лестнице. Я знал, куда мы идем. Знал, что, едва захлопнув за собой дверь комнаты, она бросится в мои объятия. И я тоже желал ее. Даже испытывал какое-то дикое нетерпение. Мы вели себя точно безумные; но, несмотря на опьянение, синим пламенем полыхавшее в моих венах, я сохранял ясную и трезвую голову. Я знал, чего хотел, и, когда Клер отдавалась мне, думал: «Дура, теперь ты все мне расскажешь! Только не воображай себе, что я тебя люблю!»
Я не мог предвидеть, что Клер воспылает ко мне подлинной страстью. Мне-то казалось, что ее влекло ко мне любопытство; а главное — она устала от Жаллю. Увы! Мне попалась чувствительная, несчастная женщина, для которой любовь превыше всего. О том, чтобы ее выспрашивать, нечего было и думать. Теперь я вынужден был перейти к обороне. Я должен был поклясться, что женщины, которых я знал до нее, ничего для меня не значили, что я был от нее без ума, что мы навечно принадлежим друг другу. Никакая лесть не казалась ей слишком грубой, никакая глупость — чересчур несусветной, ведь она любила меня. Но в моем сердце по-прежнему царила Ману. Наблюдая за Клер, я не мог не поражаться: неужели такой заурядный тип, как я, мог стать объектом подобного волнения, таких страданий и смятения, всего этого безумия? Как мне вывести ее из заблуждения? И следует ли это делать? Не слишком ли это рискованно? Несколько дней я жил в постоянном страхе перед скандалом. Жаллю не мог не заметить внезапной перемены в поведении Клер. Она стала задумчивой, раздражительной, отвечала ему очень сухо. А главное, у нее был взгляд влюбленной: туманный, пристальный, с расширенными зрачками, словно оцепеневший. Каждое наше свидание начиналось с того, что я пытался вывести ее из этого полубредового состояния, призывая к осторожности.
— Ты сама говорила, что нрав у него бешеный. Хочешь, чтобы он обо всем догадался?
Она обвивала мою шею руками, а у меня кулаки сжимались от злости. Так и до беды недалеко. Пусть даже сам Жаллю ничего не замечал, но ведь были другие: инженеры, жившие бок о бок с нами, встречавшиеся с нами по три раза на дню и, как неудовлетворенные самцы, за версту чуявшие в Клер женщину. Уж они найдут способ поставить Жаллю в известность. Я решил по вечерам больше не выходить из дому. Первая ссора между Клер и ее мужем вспыхнула случайно. Нередко мы с ней садились в «лендровер» и, дождавшись, когда солнце стремительно закатится за гору, огибали озеро, забираясь на выжженное солнцем плоскогорье. Здесь мы были одни. Мы могли болтать и дурачиться, как хотели. Но нас видели, когда мы уезжали; слышали, как мы возвращались. Я догадывался, какими сплетнями и ехидными улыбочками нас провожали. И решил отныне не отлучаться с плотины. Но Клер, которая была без ума от этих прогулок, заартачилась и попросила у Жаллю разрешения самой брать «лендровер». Жаллю не позволил. Машиной с двумя ведущими мостами было нелегко управлять, малейший промах мог привести к тому, что она съедет с дороги и перевернется. Клер отшвырнула салфетку и выбежала из-за стола. Я уткнулся носом в тарелку. Жаллю сохранял спокойствие.
— Разве я не прав, мсье Брюлен? — обратился он ко мне. — Конечно, у Клер есть права, но она несколько лет не садилась за руль. Машина не моя. Она, как и любой инвентарь, составляет имущество плотины.
Разумеется, я согласился с ним. В тот вечер я больше не виделся с Клер и провел кошмарную ночь. Если ссора на этом не закончится, от Клер — я это чувствовал — можно ждать любой выходки. Но тревога оказалась напрасной. На следующий день Клер попросила у меня прощения.
— А что твой муж?..
— Работал у себя в комнате. Я для него почти ничего не значу. Знаешь, что я такое? Обуза, которая осложняет ему жизнь… Ты напрасно беспокоишься…
Но как мне было не беспокоиться? Я слишком хорошо знал, насколько этот человек лукав и коварен. Мне довелось наблюдать, на какие уловки, даже ухищрения он шел, чтобы втереться в доверие к министрам и самому королю. И я постоянно был настороже. Этим отчасти объясняется та холодность, с какой я иной раз принимал постылые ласки Клер.
— Чего ты боишься? — спрашивала она.
И я вдруг понимал, что и в самом деле боюсь, как прежде боялась Ману. Я замечал, что мне следует вести себя, а то и говорить, почти как она. Я заходил в комнату Клер и прислушивался. Ману, бывало, прячась за занавеской, следила за улицей. Клер целовала меня, нашептывая нежные и страстные словечки. В ответ я улыбался ей с вымученной любезностью. Бывало, я, как Ману, украдкой поглядывал на часы. Неразделенная любовь обернулась для меня докукой…
— О чем ты думаешь?
На это приходилось покорно отвечать: «О тебе», лишь бы не говорить, что на самом деле мне хотелось очутиться подальше от нее, где угодно, но только одному. Я входил в образ Ману, придумывал ее заново. Как она, я вызывался приготовить чай, лишь бы чем-нибудь заняться, а главное — чтобы Клер не приставала ко мне со своими ласками. И так же, как Ману, я старался сократить наши свидания. Вместо того чтобы сказать: «Мне пора», я говорил: «Надо идти работать», с тем же, что и у Ману, бессильным сожалением в голосе. Закрыв за собой дверь, я облегченно вздыхал. Неужели Ману, уходя от меня, тоже испытывала облегчение? Мне уже многое пришлось выстрадать из-за Ману, но то, что открывалось мне теперь, было поистине ужасно. Возможно ли, что Ману лишь притворялась, будто любит меня, как я сам притворялся, что люблю Клер? Но я на это пошел с определенной целью. А Ману? Какую цель преследовала она? Это-то я и хотел выяснить. Потому я и поддался настояниям Клер. Любовь Ману, любовь Клер, любовь истинная и притворная — все это перемешалось в моем мозгу, приводя меня в такое смятение, что я рад был прилепиться к Клер, но то, что ей казалось исступленной чувственностью, было лишь попыткой преодолеть охвативший меня испуг. Чего же добивалась Ману? Напрасно терзал я свой ум в поисках ответа. Ману проявляла необычайную изобретательность, отталкивая меня, отказываясь выйти за меня замуж. Да не имело это ничего общего с какой-то целью! Вздумай Клер женить меня на себе, я бы тоже попытался отбить у нее подобное желание. Но я не порву с ней до тех пор, пока мое любопытство не будет удовлетворено. А Ману порвала со мной. Что-то весьма существенное по-прежнему ускользало от моего понимания.
— Милый, — шептала Клер, — если бы только ты любил меня так, как я…
Я готов был пожать плечами. Неужели я докучал Ману подобными жалкими признаниями? Стоит ли после этого удивляться, что она… И, заметив в глазах Клер то же страстное сомнение, какое испытывал я сам, сжимая в объятиях Ману, я ощущал в сердце мгновенный укол жалости. Тогда я старался обращаться с ней помягче, поласковее — настолько, чтобы она поверила в мою любовь. Но тем самым я лишал себя всякой возможности говорить с ней о Ману… Положение становилось невыносимым, но я ничего не мог изменить. Я оказался в плену ужасного недоразумения. Конечно, я никогда не упускал случая спросить ее о чем-нибудь как бы невзначай. Браслет? Я знал ответ заранее: она купила его в Бомбее.
— Любопытно, — сказал я, — а мне казалось, что в Париже я видел точно такой.