Иза прилетела ко мне, как ветер, приоткрыла дверь.
— Он сделал это. Марсель сделал это.
— Ради бога, объясни, в чем дело.
— Марсель, он меня чуть не задушил. Он меня насильно поцеловал. Шарль был в соседней комнате. Он мог нас заметить.
— Надеюсь, ты его отругала.
— У меня не хватило мужества. Бедный мальчик! Он никогда никого не целовал. Он мне сказал: «Я не виноват в том, что люблю вас».
— Ты все еще взволнована.
— Признаться, да… После приема мы уедем на остров д’Олерон.
— Что! Это не было предусмотрено программой.
— Нет. Я даже не знала, что у Шарля есть вилла. Это произошло внезапно. Он хочет провести там дней десять.
Я медленно набиваю трубку, чтобы успокоиться.
— Ну вот, видишь, — отвечаю я. — Я не делаю из этого никакой трагедии.
Внезапно она кидается ко мне, прижимает к себе изо всех сил и скрывается. Мне ничего не остается, как напиться, спокойно, методично; милосердная эвтаназия[275] опьянения. Сейчас и начну.
С этого момента мои воспоминания путаются. Жермен приносил мне коньяк, сопровождая увещеваниями: «Вам не следует так много пить. Если вы заболеете, я буду виноват». Время проходило с волшебной быстротой. Шамбон присоединялся ко мне при первой возможности. Он копировал меня, чтобы не казаться жалким. Два стакана, и он гарцевал на грани лирической эйфории. «Она любит меня, — кричал он. — Она мне обещала. Я не говорил вам. Я ее поцеловал, это было чудесно, знаете, что она сказала мне? Она мне сказала: „Не сейчас, позже!“» (Подлец, мерзкий лгун!)
— Тем не менее, она вышла за другого.
— Да, пусть так. Но любит она меня, прекрасная Иза… Выпьем за Изабель!
С этими словами он поднял бокал, одним махом опустошил его, закашлялся и растянулся на моей кровати, положив голову на локоть.
— Расскажите мне об Изе… У нее был мотоцикл?
— Да. «Кавасаки» красного цвета. Она ездила на нем стоя, а потом взбиралась по веревочной лестнице, которую сбрасывали с вертолета.
— Понимаю, как воздушная гимнастка. Великолепно!
— О! Это еще пустяки! Представляешь, однажды она одиннадцать раз сделала «бочку» на «фольксвагене»… Смотри, резко тормозишь, скорость 80 километров, разворачиваешься — и машина едет сама, но, черт, ты вдруг врезаешься… Она повредила левое запястье. У нее до сих пор остался шрам.
Но Марсель меня больше не слушал.
— Это невозможно, — бормотал он.
— Что невозможно?
— Чтобы она любила меня. Именно меня.
Он впадает в состояние подавленности, он на грани слез. Я наполняю его стакан.
— Ты уверен, что она тебе сказала: «позже»?
Он возвращается к жизни, жадно тянется к стакану.
— Уверен. Но сначала она тоже меня поцеловала.
— Но это «позже», может быть, означало: после того, как она станет вдовой?
— Если так, то ей не придется долго ждать.
Он задумывается, к насилию он не способен. И я, словно у меня нет других забот, как помогать ему, говорю:
— У меня есть идея. А что, если твой дядя покончит с собой?
На трезвую голову этот разговор кажется немыслимым. Но в дыму алкоголя это показалось мне вполне осуществимым, тем более что я об этом много думал. Шамбон был не состоянии спорить. Напротив, моя идея кажется ему восхитительной. Он шумно одобряет ее.
— Но нужно быть осторожными, — говорю я. — Надо сделать так, чтобы это было похоже на настоящее самоубийство. Предположим, твой дядя застрелится; это годится.
— У тебя есть револьвер? — спрашивает Шамбон.
— Конечно. Когда я играл гангстеров, я был вооружен. Он где-то здесь… бельгийский автоматический револьвер. Им можно воспользоваться, но лучше, чтобы револьвер принадлежал дяде.
— Конечно. У него есть. Совсем старый, валяется в письменном столе в библиотеке. Все об этом знают. Пойдем, покажу.
Пока Иза и Фроман прогуливались по пляжу острова д’Олерон, мой план дозрел и вдохновил Шамбона. Я впервые побывал с ним в той части дома, где жил Фроман, я увидел его кабинет, библиотеку. Я обшарил все углы на своих костылях, запоминая каждую мелочь, расположение мебели, стеклянные двери в парк.
— Знаешь, — говорю я, — достаточно застигнуть его врасплох и выстрелить в упор. Дальше я придумал кое-что. Но погоди, сначала револьвер.
Это оказалось старинное оружие уставного образца, но в приличном состоянии. Я его разрядил, чтобы посмотреть, функционирует ли он. Барабан крутился свободно.
— Попробуй!
Шамбон попятился, будто я протягивал ему змею.
— Нет, — пробормотал он, — я не сумею.
— Но если это сделаю я, хватит ли у тебя смелости поговорить по телефону?
— Думаю, что да. Но зачем?
Здесь же, стоя напротив письменного стола Фромана, я изложил Шамбону свой план. По мере того как я говорил, он обретал все более четкие очертания, и вскоре мы оба так загорелись, что если бы в эту минуту появился Фроман, мы бы его прикончили на месте.
— Гениально! — повторял Шамбон.
Его мозги все еще были настолько затуманены, что он воспринимал это, как великолепный розыгрыш. Возражения начнутся позже. Я перезарядил револьвер, тщательно протер и положил обратно в ящик письменного стола.
Перед уходом Шамбон выпил еще немного.
— Ты понял? — спросил я. — Никакого риска, если ты будешь следить за собой в присутствии матери. Если она что-нибудь заподозрит, все пропало. Нам грозит тюрьма.
Это сразило его. Он упал в кресло.
— Ты хочешь меня напугать, — промямлил он, не замечая, что перешел со мной на ты.
Я продолжал, воспользовавшись его замешательством:
— Выбирай. Тюрьма или Иза.
На его физиономии все владевшие им чувства были как на ладони, что позволяло следить за происходящей в нем борьбой. Я был уверен, что выиграю. К нему постепенно возвращалась уверенность и даже больше, ее было даже слишком много, на мой взгляд.
— Моя мать ни о чем не узнает, — торжественно произнес он.
— Сунь голову под кран, так будет благоразумней.
Потом, ближе к полуночи, он позвонил мне.
— Ваша идея мне понравилась. Но много неувязок.
Я предвидел такой оборот. Я знал, когда Шамбон протрезвеет, то испугается и примется искать пути к отступлению. Но я приготовил аргументы для дискуссии, подобно адвокату, в совершенстве изучившему дело. Особенно я настаивал на моменте, который сильнее всего мучил Шамбона: его роль сводится к минимуму — поговорить по телефону, вернее, пересказать текст, который мы составим заранее, а потом перенести тело к письменному столу. Фроман был тяжелый, но тащить придется всего несколько метров, так как я не сомневался в том, что убью его в коридоре. Когда это произойдет? Над этим еще необходимо подумать, но это не главное.
— Мы все отрепетируем в спокойной обстановке, — сказал я. — Как при постановке пьесы. А сейчас оставь меня и постарайся уснуть.
Вскоре возвратилась чета Фроманов, и жизнь в замке пошла по-прежнему. Кроме одной маленькой детали. Но разве это мелочь? Иза не была больше со мной. Она перестала быть моим двойником. Я не мог поймать ее взгляда. Можно сказать, я потерял смысл жизни. Чего еще ждать? Пришло время свести счеты.
Я выжидал. Ничего не происходило по вине Шамбона. По возвращении Изы я опасался какого-нибудь взрыва, который мог помешать мне; да, я решил отомстить Фроману, да, я детально представлял себе всю операцию, зато мне не удавалось назначить дату. Когда это должно было произойти? Пока я думал над этим, я должен был удерживать Шамбона. Но это было так же трудно, как регулировать огонь под кастрюлей с молоком. Временами Иза говорила: «Снова жестоко поссорился с дядей. Он вовсе перестал сдерживаться». Иногда, наоборот, он ни с кем не разговаривал и, казалось, заболевал. Когда он приходил ко мне, а это случалось все реже и реже, и оставался у меня все меньше времени, мне все труднее становилось держать его в руках. Я видел, что он постоянно о чем-то думал. Я пытался разузнать у него, в чем дело.
— Ни в чем, — возражал он. — Всем наплевать на меня. Иза меня избегает. Дядя даже не смотрит в мою сторону. Но это не заставит меня отказаться.
— Хорошо. Тогда за работу.
И мы снова повторяли текст, который должен был выслушать собеседник из службы доверия. Это упражнение увлекало его. Он мне задавал всякие колкие вопросы: «А что если он мне скажет…»
На ходу я предлагал варианты ответов. Или изменившимся голосом я говорил: «Я слушаю. Говори. Больше чувства!»
Он не мог сдержать дрожь, страх не давал ему говорить. Я отдавал себе отчет в том, что доведу его до депрессии, что никогда ему ни сыграть хорошо свою роль. И то, что произошло потом, подтвердило мою правоту. Когда Шамбон позвонил как-то вечером и сказал, что собирается уехать из Анжера, я чуть было не решил все бросить. Он сказал, что директор филиала в Нанте уходит в отставку. Почему бы ему не занять его место? И добавил: «Потому что здесь все против меня!»
Я понял, если он уедет, это будет катастрофа. Вдали от Изы он не замедлит обвинить ее во всем и настроится против нас. Он заговорит. Он признается во всем Фроману. Чтобы отомстить за себя. Чтобы набить себе цену. Это было яснее ясного. На этот раз я готов был биться не на жизнь, а на смерть. Долой тонкости! Пора переходить к делу. Я высказал ему все начистоту. Он слушал меня, упрямо склонив голову, твердо решив не уступать.
— Твоя беда в том, что ты ничего не смыслишь в женщинах, Марсель. Постарайся понять, не может же Иза упасть в твои объятия сразу после свадьбы! Это вопрос не столько осторожности, сколько воспитания.
— Конечно. Именно поэтому лучше будет мне уехать.
— Тебе наплевать, если без тебя она будет несчастна? Ну, проснись, дурачок. Она любит тебя. Если ты уедешь, она тебе этого не простит. Твой дядя не сделает ее счастливой.
Я наговорил еще множество подходящих банальностей. В его состоянии сошла бы самая грубая лесть. Постепенно он смягчился. Я воспользовался этим.
— Если бы ты подождал хоть несколько месяцев, твой дядя застрелился бы, это немного удивило бы окружающих, но такие вещи случаются, не правда ли? Тогда как, если он застрелится сразу после свадьбы, это наделает много шума, поверь мне. Начнется следствие с пристрастием. Примутся рыскать.