В ожидании Шамбона я отыскал револьвер в глубине платяного шкафа. Я потрогал свои гетры мотоциклиста. Бог мой! Я и забыл про них. Я вынужден был сесть, потому что нервная судорога стянула мне желудок. Все, что я настойчиво старался забыть, всю украденную у меня радость, счастье, которое больше не вернется! Я задыхался! Когда вошел Шамбон, он застал меня, нежно гладящего лежащие на коленях гетры, как будто я ласкал кошку.
— Во что вы играете? Что это такое?
— Сам видишь. На, потрогай.
Он с опаской дотронулся.
— Я только что нашел их. Это для меня многое значит… Сохрани их. Я их надевал в фильме, который имел огромный успех: «На Дакар». Не помнишь? Нет? Ладно. Ты даришь бриллианты. Я дарю то, что есть у меня. Не будем больше об этом говорить.
Он с уважением положил их на кровать.
— Хорошо. Спасибо.
Он закурил свою ужасную сигару, я трубку. Молчим. Я начинаю:
— Ты обратил внимание? Он не бросил письма в мусорный ящик. Он положил их в карман.
— Ну и что?
— По-моему, он хочет отдать их на экспертизу. Надеется найти отпечатки. Он только делал вид, что смеется над нами, но он добросовестный, этот комиссар. Я могу ошибаться, но я почти уверен, что не так уж легкомысленно он отнесся к этим угрозам. Только что же ему делать? Прослушивать твой телефон? Он не имеет права. Это целая история — установить прослушивание. Он предпочел нагрубить, чтобы нас успокоить.
— Да, — ворчит Шамбон. — В результате твоя сестра не восприняла меня всерьез.
— Ты ошибаешься. Естественно, если мы ничего не предпримем, если жизнь войдет в свое колесо, Иза будет думать, что наши опасения были преувеличены.
— И отдалится от меня, — заключил он.
— Дай мне договорить. Нужно, чтобы она испытала к тебе ну что ли благодарность, понимаешь? Сейчас ее раздирают угрызения совести и любовь, в которой она не признается. Я ее хорошо знаю. Она уже заволновалась, когда подумала, что ты в опасности. Она оценила твою преданность. Ее потянуло к тебе. Но то, что она чувствует, это только зарождающаяся любовь. Для того чтобы она цвела, нужно, чтобы ты подвергся настоящей опасности. Если хоть раз она испугается за тебя, считай, ты выиграл.
Он слушает меня с таким вниманием и доверием, что мне становится стыдно. Как будто я готовлюсь забить сбесившееся, опасное, но когда-то преданное животное.
— Что вы предлагаете? — спросил он. — Чтобы я организовал покушение на себя самого?
— Конечно.
Он сам сделал первый шаг.
— Я не очень хорошо понимаю. Какое покушение? Кто на меня нападет?
— Не торопись. Сначала скажи, ты считаешь, что я прав? Потому что я не хочу тебя заставлять. Тебе решать.
— Я люблю Изу, — сказал он.
Идиот. Конечно, он сам меня заставил. Я спокойно раскуриваю трубку. Преимущество трубки в том, что она все время гаснет, и, если медленно зажигать спичку, можно отпустить поводья мысли и увидеть, какой путь лучше выбрать.
— Забудем об Изе, — сказал я. — Ты считаешь себя способным работать в кабинете твоего дяди?
— Почему бы и нет?
— Покажется ли это естественным, если ты принесешь дела домой, чтобы закончить работу?
— Я не должен никому отдавать отчет. Стало быть…
— Но необходимо, чтобы это знали окружающие. У тебя есть секретарь?
— Конечно.
— Ты можешь ему сказать, например: «Оставьте эти бумаги. Я просмотрю их дома». Что-нибудь в этом роде.
— Естественно, могу. Но что вы задумали?
— Постой. Нет ли у тебя на заводе, ну как его, секретного дела или, если хочешь, с грифом: «Совершенно секретно»?
Он смотрит на меня как собака, которая ждет, что ей бросят мячик.
— «Совершенно секретно». Такого, наверное, нет. Но есть рабочая переписка с группой голландцев, которые интересуются нами уже очень давно.
— Замечательно. Это ты и возьмешь.
Он подпрыгивает от возбуждения.
— Объясните.
— Подойди к шкафу. На самой верхней полке лежит маленький голубой чемоданчик.
Он послушно направляется к шкафу. Как только я напускаю на себя таинственный вид, я вновь обретаю всю свою притягательность.
— Видишь?
— Да.
— Дай мне… Или лучше положи на стол и открой сам.
— Но какое отношение имеет этот чемодан к?..
— Давай открывай. Там найдешь сверток в жирной от смазки замшевой тряпке. Довольно тяжелый. Ты догадался?
Он замирает от неожиданности, словно дотронулся до змеи.
— Можешь взять. Он не кусается.
Он берет в левую руку мой револьвер 38-го калибра, жадно рассматривая его. Я рассказываю:
— Револьвер тридцать восьмого калибра. Оружие особого назначения. Пятизарядный. Целиком из стали. Весит пятьсот тридцать восемь граммов. Он не заряжен, но можешь мне поверить, когда он выстрелит, будет больно.
Он старательно заворачивает оружие.
— С этим я на тебя нападу. О! Не бойся. Только сделаю вид. Послушай меня. Значит, так. Детали потом. Ты работаешь вечером в кабинете, скажем, в десять часов. И вдруг ты слышишь снаружи, за балконом, шум. Каким-то предметом царапают ставень. Воры. Ты не вооружен. Убегать? Ты не собираешься. Ты же не трус. Ты бросаешься к телефону и звонишь Дрё — домой, естественно. В это время грабители сбивают задвижку. Ты вызываешь комиссара на помощь. Тут кто-то с балкона видит тебя, изумляется, теряет хладнокровие, стреляет в тебя два-три раза, промахивается и скрывается.
— Неплохо, — говорит в восхищении Шамбон.
— Затем прибегает Дрё. Жермен, который открывает ему ворота, следует за ним. Ты показываешь взломанный ставень, и Дрё обнаруживает две пули в раме. На этот раз никаких сомнений. Дело Фромана возобновляется. К тому же общественное мнение на вашей стороне. Да, Марсель, на тебя накинутся все газеты, телевидение…
— Я сумею справиться, — утверждает он.
— А Иза!.. Она любит мужественных людей… Она жила среди них: Понимаешь, единственное, в чем она могла бы тебя упрекнуть, так это в том, что ты уж больно изнеженный, занянченный… Но тот, кто перед лицом опасности не теряется, с риском для жизни вызывает полицию… что ж? Тот одной с нею крови. Тем более — и ты не забудешь об этом сказать — ты звал на помощь не ради себя, а ради матери, Изы, ради меня.
— Грандиозно, — шепчет Шамбон. — Грандиозно… А вы?
— О! Со мной нет проблем. У меня будет достаточно времени вернуться к себе. Меня еще придется будить, чтобы сообщить о случившемся.
— Да, да, — говорит он. — Дайте мне все обдумать. Револьвер?
— Он будет в своей коробке, на этажерке. Не думаешь же ты, что я его оставлю?
— Почему грабители убегут, ничего на взяв?
— Потому что они увидят тебя у телефона и поймут, что ты вызвал полицию. К тому же, что тебе до этого, пусть полиция делает выводы.
— Хорошо. Я согласен. Но не будет ли более правдоподобнее, если они убегут без выстрелов?
— Конечно. Именно этого Дрё и не поймет. Подумай… Выстрелы — это связь между самоубийством Фромана и попыткой взлома. А знаешь, что он подумает? Он решит, что это — промышленный шпионаж. Ты молчок, конечно. Но перед Изой не отрицай. Поверь мне. Ты станешь ее самой большой любовью… Еще возражения?
— Что я скажу комиссару? Нужно, чтобы я казался испуганным.
— Конечно… Может быть, не испуганным, но очень взволнованным. Это легко. Вспомни, как ты обманул типа из службы доверия. Ты — хороший актер, когда захочешь. Не забудь, что я выстрелю в тот момент, когда ты будешь звонить. Дрё услышит выстрелы, и этого будет достаточно, чтобы убедить его.
— Итак, все будет так же, как с дядей.
— Почти.
Он вытирает лоб и глаза носовым платком. От страха он покрылся испариной. Он переживает сцену. Слышит выстрелы. И в то же время он чувствует, что, возможно, не осмелится… Один раз он сумел, второй раз вряд ли. Он прикидывает и пытается найти путь к отступлению.
— Немного грубо, вы не находите?
— Промышленный шпионаж на цементном заводе… Если бы еще мы работали в области электроники.
Я отметаю возражения широким взмахом руки.
— Какая разница. Дрё пусть думает, что хочет. Первое: он своими собственными ушами услышит выстрелы. Второе: он увидит, что ставень взломан. Третье: он найдет две пули в переплете окна, позади письменного стола. Вывод: ты чудом уцелел. Что тебя беспокоит?
— Ничего… Ничего.
— Ты боишься скандала, признайся.
— Моя мать так слаба.
— Хорошо, давай оставим нашу затею.
— Нет. И речи быть не может.
Он задумчиво смотрит меня.
— Ты хочешь быть уверенным в Изе, не так ли?
— Ну, да. Конечно. Кто мне гарантирует, что?..
— Если б ты не перебивал все время… ты хорошо знаешь, что я все предусмотрел. Давай повторим. Тебе угрожают. Ты не можешь рассчитывать на полицию. Рядом с тобой женщина, которая боится за тебя. Естественно, влюбленный мужчина, который опасается худшего… Что сделает? Поступок поистине бескорыстный… ну? Так что же?
— Нет, — жалобно отвечает Шамбон.
— Давай! Еще одно усилие. Если он готов отдать свою жизнь, разве он не согласится отдать и?..
— Состояние?
— Да, состояние. Туго ты соображаешь.
— Завещание?
Я дружески пожимаю его колено.
— Конечно, завещание. Заметь, только для проформы! Но когда Иза узнает, что ты для нее сделал… Щедрость всегда вызывает благодарность и любовь… Ты откроешь ей свои объятия… Нет? Еще что-нибудь не так?.. Слово «завещание» тебя пугает.
Он делает нетерпеливое движение.
— Вы все выдумываете… А это не так просто.
Каков! Маленький негодяй! Он почувствовал, что трогают его кошелек. Пока все понарошку, он согласен. Анонимные письма — прекрасно! Кольцо — это игра! Но как только надо подписать обязательство, сталкиваешься с действительностью. Удерживая равновесие, он, словно боязливый купальщик, пробует воду ногой.
— Вы не знаете мсье Бертайона, — продолжает Шамбон. — Когда он…
Я резко перебиваю его.
— Ты знаешь, что я сказал. Завещание — это лучше всего. Но тебя никто не заставляет.
— С чего мне начать?