— Но это не так, мсье.
— Не станете же вы отрицать, что существуют просто-напросто любители дурных шуток. И пока нет более полной информации, никому не запрещено думать, что речь идет именно о дурной шутке… Тем более что в любом случае меры предосторожности будут приняты…
— Больше вопросов нет? — спросил ведущий. — А сейчас — рекламная пауза…»
Раймон выключил радио, налил себе скотча. Отпечатки! Конечно, должны быть отпечатки. Полиции останется найти, с чем их сравнить. И она найдет… где угодно… да хоть вот на пистолете. Сердце у Раймона екнуло. Пистолет!.. Он бросился к комоду, отодвинул белье. Оружие лежало на месте… Не безумие ли при таких обстоятельствах хранить в доме пистолет?.. Раймон осторожно взял его — он вдруг показался ему тяжелее и опасней, чем раньше. Лучше его отнести куда-нибудь подальше. Он положил пистолет в карман. Но, прежде чем выйти, решил послушать следующий выпуск новостей.
Есть ему не хотелось, но его сжигала жажда, которую никак не удавалось погасить. Он глотнул скотча, вытянулся на диване рядом с транзистором. В час дня новости передавали дольше обычного. Дело Берга интересовало миллионы людей.
«— Только что обнаружен новый факт, — сообщил диктор. — Отпечатки пальцев на анонимном письме идентичны отпечаткам на бутылке. Следовательно, Крису писал убийца Коринны Берга. Напрашивается вывод: Оливье Жод не вешался. Его задушили, а затем инсценировали самоубийство. Жизнь Криса Марешаля действительно подвергнется опасности, если он рискнет выйти сегодня вечером на сцену. Наш корреспондент побывал у дома певца. Ему с трудом удалось пробиться сквозь плотные ряды людей, стекающихся к жилищу звезды эстрады. Здание строго охраняется. Крис закрылся у себя в квартире. Туда впускают лишь самых близких. Узнать, будет он петь или нет, пока невозможно. Префект полиции опубликовал краткое заявление, в котором, в частности, говорится: „Только Кристиан Марешаль вправе принять решение. В случае, если он будет выступать, служба безопасности примет меры к недопущению каких бы то ни было эксцессов“. Конец цитаты».
Раймон включил телевизор, стоявший ближе других. Замелькавшие кадры тут же пробудили его ревность: улица, где живет Крис… головы… головы… Человек триста… триста лиц, повернутых к окнам второго этажа. На перекрестке — полицейская машина. На экране возник журналист с микрофоном:
«— А теперь узнаем мнение мясника квартала…»
Крупный план: туши, телячьи головы, бараньи ляжки. Потом во весь рост мясник — усатый, здоровенный, он вытер руки краем своего фартука и произнес с бургундским акцентом:
«— Я уверен, что это — шантаж… Кто из нас анонимок не получал?.. Да я первый, во время войны… Если каждый раз, когда тебе грозят дать под зад, снимать штаны…
Вокруг одобрительно засмеялись.
— А вы, мадам, что думаете?
Изумленная старушка торопливо прикрыла лицо.
— Нет-нет, я политикой не занимаюсь.
— А вы, молодой человек?
— Пусть поет.
— А если с ним что-нибудь случится?
— Да мы все туда придем… Все наши парни, я имею в виду… Думаете, хуже полиции справимся?.. Вашему этому… ну, тому, кто пришиб Коринну… лучше ему вообще там не показываться, вот что я скажу».
Раздались возгласы поддержки, и парень возбужденно замахал руками, приветствуя невидимых зрителей. Камера снова показала дом Криса: балкон, закрытые ставни.
«— Слово за вами, артист», — сказал репортер.
На мгновение Раймону захотелось смешаться с толпой. Послушать зевак, пройти сквозь скопление людей к подъезду, улавливая за спиной шепот: «Это — Рай… Тот самый… Он еще поет в „ТВ, давай“… Лично мне он нравится больше, чем Крис». Одна его половина погружалась в мечты, а другую переполняла решимость отчаяния. Нет! Даже речи не может идти ни о каких выходах! Тут же нарвешься на приятелей, они будут сочувственно хлопать по плечу, утешать. Сегодня день Криса. Только на него и смотрит вся страна…
Ну и пусть! Раймон выключил телевизор и выпил немного скотча. Может, еще все переменится. О! Если бы таинственному убийце удалось исполнить угрозу!.. Ну и что из этого?
Он вдруг ясно, словно со стороны, увидел свое будущее: никогда ему не стать настоящей эстрадной звездой. Пластинки, конечно, у него еще будут… если удастся найти хорошие песни, причем написанные специально для него. Но путь на сцену ему заказан… потому что он неловок, потому что он чернявый, волосатый, коренастый, как крестьянин Канталя. И, сознавая это, он всегда безумно волновался перед выходом. Еще несколько лет, а может, месяцев, и он займет свое место — певца народных праздников или крошечных курортных городков… Он уже сейчас видел свое имя на афишках: «Рай… плейбой государственной телерадиосети»… Он словно уже читал статьи в «Утреннем вестнике черной горы» или «Рожке Маржериды»: «Наш земляк исключительно талантливо исполнил очаровательные куплеты, которые…»
Он рывком перевернулся на другой бок. Нет! Никогда!.. Он слишком хорошо знал, как ему необходимы студия, микрофон, оператор, взмахивающий рукой из-за стеклянной перегородки: «Начали!» — и бистро, где завсегдатаи четко определяли рейтинг каждого, где можно было узнать объем продаж любого диска, где малейший успех отражался на лицах, рождал уважение, молчаливое почтение. Сначала его звали молонпизцем, по названию деревни, потом Шандессом, потом Раймоном… потом Раем… А завтра он снова станет Раймоном… и директор студии скажет ему с доброй улыбкой: «Погодим немного с твоей следующей пластинкой… Куда торопиться?..» Он хоть и был новичком на эстраде, но интуитивно чувствовал ее коварство и знал наверняка, что умрет, если она его отринет. Может даже, не без помощи этого самого пистолета, который оттягивал ему карман, — в конце концов, не стоит, наверное, совсем от него избавляться.
Телефонный звонок. Его словно током ударило. Он бросился к аппарату, но это оказалась всего-навсего Валери.
— Не волнуйся, — сказала она. — Я постараюсь заскочить перед спектаклем, но не уверена. Они требуют, чтобы к половине восьмого все танцовщицы были на месте, представляешь?.. Полиция уже сейчас на каждом углу. Комиссар… ну, тот… у него еще фамилия такая… Весалье, что ли? Так он всю сцену перерыл. Похоже, после нашего первого выхода придется сидеть в гримерных до самого антракта. А я так хотела поглядеть на Криса из-за кулис… Вот черт! А знаешь, сколько стоит билет с рук?.. Угадай… Пятьсот… Я могла купить сколько хочешь! Вот бы сейчас отхватила!
— Значит, Крис решил петь? — перебил ее Раймон.
— Конечно! Какой дурак упустит такой шанс! Он только что передал, чтобы проверили аппаратуру. На проспекте уже полно народу, ждут начала. Если я не приду к ужину, ты сам-то проглоти что-нибудь… А если собираешься сюда, то лучше ехать на метро. Пробки будут такие!..
— Никуда я не собираюсь, — отрезал Раймон. — По телевизору посмотрю.
— Ну и правильно. И мне потом расскажешь, а то я-то ничего не увижу. Вот невезуха!
— Да ничего и не случится.
— Думаешь? А вот полиция считает по-другому… Говорят даже, публику будут проверять на входе… Ну, до вечера, котик!
Весь день Раймон слушал новости. Концерт в «Афинии» затмил все остальные события. В пять часов передали призыв префекта полиции сохранять спокойствие.
«— Полиция опасается эксцессов на улице и в зале, — прокомментировал диктор. — Все помнят истерические выходки, которыми не раз сопровождались концерты популярных исполнителей. Разумеется, Криса пока трудно назвать гордостью нашей эстрады. Но за ним стоят тени Коринны Берга и Жода, а опасность, которой он себя подвергает, придает его выступлению скандальную привлекательность. Наши специальные корреспонденты будут вести репортаж с места события, начиная с двадцати часов…»
Семичасовой выпуск был чуть ли не полностью посвящен концерту. Дали звуковую зарисовку, и в студию ворвался гул с трудом сдерживаемой толпы.
«— Эти люди собрались здесь просто так, у них нет каких-то определенных и уж тем более недобрых намерений. Но кое-где мелькают печально знакомые лица: прибыла пригородная шпана и явно дожидается, когда откроют двери. Разумеется, все возмутители порядка взяты под контроль пока невидимой, но готовой каждую минуту вмешаться полицией…»
«Фуфло, — подумал Раймон. — Теперь Крис точно выиграл. А может даже, он сам это все и придумал…»
Он перешел со скотча на водку. Он не был пьян, но уже давно его состояние нельзя было назвать нормальным. Апатия сменилась возбуждением. Он вышагивал по комнате, включая один за другим телевизоры — это создавало иллюзию безопасности и могущества. Потом открыл банку тунца. Валери уже не придет. Она боится! Она его боится! Вот почему ее никогда нет дома с тех пор, как… Да нет, ерунда. Они же хорошо жили, хоть и ссорились. «Может, она считает меня сумасшедшим?» — подумал Раймон. Правда, Валери не назовешь впечатлительной. Скорее всего, она просто осторожничает. Вдруг в студию нагрянет полиция с обыском, начнет задавать каверзные вопросы — лучше в это время оказаться подальше от дома. А возможно и другое… Вполне вероятно, она просто не хочет знать, что он предпримет дальше: она же считает его преступником… А вдруг он отправится в «Афинию» и убьет Криса?.. Или станет дожидаться более удобного случая?.. Чувствуя, что окончательно сходит с ума, Раймон принялся за бурбон — ему нравилось, как он обжигает желудок. Одно несомненно: Вал будет держать язык за зубами. Но при малейшей опасности расколется… как и любой на ее месте. Кому он, собственно, нужен? Кто станет его защищать? Здесь он — словно во вражеском лагере. Раймон подправил изображение. Как бы ему хотелось увидеть себя на двадцати экранах сразу! Двадцать жизней, тысячи, миллионы жизней! Пусть смотрят те, кто знал его с пеленок, кто говорил: «Этот не такой, как другие! Этот палец о палец не ударит!..»
Он рассеянно слушал сводку погоды, на экране возникали причудливые схемы со стрелками, словно угрожавшими темному массиву Оверни. И вдруг, сразу отовсюду, раздалось сообщение, которого он ждал.