— Сен-Тьерри! — сказал я. — Давайте поднимайтесь!
Но я уже понял, что он никогда не поднимется. Я присел возле него на корточки. На виске у него расплывался огромный кровоподтек, при ярком свете фонаря он казался еще более ужасным! Две широких красных струйки застыли у его ноздрей, как плохо приклеенные усы. Все это походило на гротескную жуткую маску смерти. Никакого сомнения...
Я погасил свет и тяжело поднялся. Я его убил. Допустим, я его убил! Не я, но что-то, существовавшее во мне, отдельно от меня, его убило. Я не чувствовал себя виновным. Внезапно я резко протрезвел, но в то же время ощущал себя отрешенным от всего. Марселина, наши страдания, наши надежды... все оставалось в прошлой жизни. Теперь я тоже труп. Не пройдет и часа, и Симон примется повсюду искать Сен-Тьерри. Пусть! Меня арестуют. Тут я бессилен. Правда, на меня, вероятно, не подумают. О нашей встрече Сен-Тьерри никому не рассказывал. Поэтому можно допустить, что на него напал бродяга, проникший через проем. Мне достаточно взять у него бумажник, портсигар, зажигалку, чтобы инсценировать ограбление... Я принялся осторожно обыскивать Сен-Тьерри, словно опасался разбудить его. В карманах у него не осталось ничего существенного, только золотой портсигар, зажигалка, так хорошо мне знакомая... Ее ему подарила Марселина... пузырек с таблетками, бумажник, платок. Жалкая добыча! Этот грабеж выгоды не принесет, ведь я ничего не сохраню, придется все уничтожить. Я искал оправданий, бессознательно стремился выиграть время. Впрочем, ради, чего? У меня же не возникало желания бежать. Но эти противоречия смущали меня. Что меня тревожило, так это необходимость оставить тело под дождем. Я раздумывал: а не дотащить ли его до входа в особнячок? Если бы у меня оставались силы, думаю, я так бы и поступил. Но я страшно устал, начал мерзнуть. Я вылез через проем.
К счастью, машину я припарковал вдалеке от ворот и мог безбоязненно включить фары. Я быстро развернулся и помчался в Клермон. Огибая площадь Жода, я подумал о Клавьере. Если Клавьер заговорит — мне конец. Меня охватило столь сильное волнение, что пришлось остановиться у тротуара. Клавьер, разумеется... Он знал, что я ненавидел Сен-Тьерри, что я задолжал ему, что я — любовник его жены... Когда он узнает о смерти Сен-Тьерри, то ни на минуту не усомнится. Что же делать?.. Пойти и сказать ему правду немедленно?.. Он жил в двух шагах отсюда. Я ухватился за ручку дверцы. Но я действительно слишком устал. Мне нужно лечь, поспать... Об остальном, о следствии, о Клавьере, я не хотел больше думать. Я вновь тронулся с места и поехал к собору. Прежде всего, Клавьер обязан хранить профессиональную тайну. И потом, если бы я намеревался убить Сен-Тьерри, разве пошел бы я исповедоваться к врачу? Довод весомый. Нет. Клавьер, как и другие, не смог бы сделать соответствующих выводов. Я нашел свободное место, поставил машину и пересек площадь, еле волоча ноги, дрожавшие от усталости. Дождь и ветер хлестали меня. В холле я глянул на часы: пять минут одиннадцатого. Мне казалось, что ночь длится целое столетие, а она только-только наступила. Я сразу же схватил бутылку и, чтобы согреться, сделал хороший глоток спиртного, снял мокрый плащ. От пресс-папье избавиться не удастся. Домработница или секретарша заметили бы его исчезновение. Я вынул его из кармана, положил в раковину и открыл горячую воду, из другого вытащил все предметы, которые нашел у трупа, свалил их в ящик секретера и запер на два оборота. А ключ повесил на связку вместе с другими ключами. Завтра я продумаю каждую мелочь. Я слышал, как течет вода. Она уносила с собой кровь, стирала следы преступления, очищала мне сердце. Я разделся и принял обжигающий душ. Надел пижаму и халат, раскурил трубку. На пресс-папье не осталось никаких следов. Я его тщательно вытер и положил на стол. Каждый день теперь оно будет на глазах! Каждый день!.. Значит, я надеялся? Но я не хотел питать надежд, потому что убийство не должно оставаться безнаказанным, потому что я гнусный мерзавец, потому что очень уж все просто... Кто-то вам мешает пройти. Удар по голове — и никаких проблем. Я опустился в кресло. Но обязательно отыщется какой-нибудь след, который приведет ко мне. Посмотрим! Со стороны Сен-Тьерри — ничего. Он принял меры предосторожности, чтобы наша встреча осталась в тайне. Что даст осмотр трупа?.. Тоже ничего. Со стороны Клавьера? Я не волновался. Элиана? Сен-Тьерри ей звонил, но звонили и многие другие. Если меня спросят об этом, я скажу, что Сен-Тьерри попросил меня составить смету ремонтных работ, которые хотел провести его отец. Невероятно! Я сидел и убеждал себя, что ничем не рискую. Более того! Марселина овдовела, она свободна! Сумею ли я солгать ей?.. Мои глаза слипались, а дойти до кровати у меня не хватало сил. Мысль по инерции продолжала работать. Марселина придет в ужас, если однажды... Вот где таилась опасность. Ибо и она знала, что я ненавидел ее мужа, что задолжал ему... Но она меня любила, верила в меня. Так как же у нее может зародиться малейшее подозрение?.. Когда она узнает о смерти мужа, то будет настолько потрясена, что не обратит внимания на мое поведение, на мою реакцию. Впрочем, мы с ней свидимся в тот момент, когда в замке будет царить растерянность от этой жуткой смерти... Что уж говорить о старике, на этот раз он не выдержит. Отец после сына... Я появлюсь лишь на одно мгновение, чтобы выразить свои соболезнования. Марселина умела ко всему приспосабливаться, и поэтому она наденет строгий траур. Я ее слишком хорошо знал и заранее мог сказать, что пройдет не одна неделя, прежде чем она согласится встретиться со мной в Париже или в пригородах Клермона. Мне вполне хватит времени, чтобы влезть в новую шкуру, обрести спокойствие, зализать свои раны. Сен-Тьерри, по сути, был негодяем. Несомненно, я виноват, но я мог сослаться на множество смягчающих обстоятельств! Наконец я обрел свободу! Это он душил меня, заставлял пить! С пьянством покончено! Почему бы не лечь в клинику на несколько дней, как мне предложил Клавьер? Это послужит лучшим доказательством моей невиновности, если у него и возникнут подозрения. Я выйду оттуда совсем другим человеком, со свежей головой, готовым к новой жизни. Я женюсь на Марселине, продам свой офис, перееду в другое место, возможно в Париж. Сбудутся юношеские мечты. Марселина не откажется мне помочь. Благодаря состоянию Сен-Тьерри я смогу...
Эта мысль вывела меня из оцепенения, в котором я пребывал. Однако неужели это возможно? Их планы... теперь превращались в мои. Ограда становилась моей оградой. Замок... сносить или реставрировать... это — мой замок. Не снится ли мне или...
Скоро двенадцать. Труп наверняка уже обнаружили. Вызвали врача, сообщили в полицейский участок, следователи выехали на место происшествия. Но дождь, конечно, стер все следы. Марселину предупредили, и она бросилась к своему автомобилю. Нет, она предпочла ехать ночным поездом. Она мне позвонит рано утром, не опасаясь, что кто-нибудь услышит ее. Оставалось только ждать. Я проглотил две таблетки и лег. Мне потребуется много сил.
Я плохо спал, несколько раз просыпался, и когда встал, то чувствовал себя разбитым, как больной, делающий первые шаги после выздоровления. Половина восьмого. Марселина ищет попутную машину. Я принял душ, сварил кофе, проглотил его в кабинете, чтобы, когда зазвонит телефон, сразу снять трубку. Вчерашние мысли путались, голова была пуста. Поэтому в четверть девятого я вынул из сейфа бутылку и основательно полил ее содержимым кусочки сахара. Затем машинально открыл папку с текущими делами, стал перелистывать страницы, поглядывая на настольные часы. Элиана пришла без четверти девять. Я вошел в ее кабинет, который сообщался с моим через обитую кожей дверь. Я купил обстановку офиса у старого архитектора, вкусами напоминавшего провинциального нотариуса. Но через несколько месяцев, когда я устроюсь основательно, отделаю контору в современном стиле, он станет просторнее и светлее. Я уже строил планы!.. Элиана снимала чехол с пишущей машинки.
— Вы видели мою записку, мсье?
Настал момент впервые солгать.
— Да, спасибо. Я позвонил Сен-Тьерри. Ничего существенного, впрочем... Что новенького?
— Не знаю. Я даже не разворачивала газету. Если хотите взглянуть, она в кармане моего плаща.
Я не торопясь взял «Ла-Монтань». Может, что-то сообщалось в рубрике «Последний час»? Нет. Ничего. Новость не подоспела вовремя. Я оставил газету на краю стола и вернулся к себе. Девять часов. Может, у старика начался приступ. Может, он сейчас умирает. Переживания! Марселина, разумеется, не могла мне позвонить.
Неведение превращалось в пытку. Я попытался немного поработать, но случилось то, чего я опасался. Мои глаза непрестанно искали пресс-папье. Этот шероховатый брусок, который я сотни раз держал в руках, теперь гипнотизировал меня. Аметистовые клыки ярко-сиреневого цвета угрожающе сверкали. Камень, казалось, раскрыл свою пасть и напоминал мне чучела голов хищных животных, которые, зевая, показывают острые зубы. Совершенно бессознательно я выбрал самое грозное оружие. Однако я ударил не сильно. Я старался вспомнить, но все окутал туман, как будто бы моя память посредством некого таинственного механизма за ночь опустила ширму, отгородив меня от меня же самого. Я вновь видел дождь, слышал его, он сопровождал мои воспоминания. Я взял бумаги, перенес их на небольшой столик позади меня, а сверху положил пресс-папье. Зазвонил телефон.
— Спрашивают из замка.
А, на этот раз нашли!
— Шармон слушает. Это вы, Фермен?
— Да, мсье.
— Мсье Сен-Тьерри хуже?
— Совсем нет, мсье. Ему даже лучше сегодня утром. Он хотел бы вас увидеть. Вы не могли бы подъехать к одиннадцати часам?
Я ничего не понимал.
— К одиннадцати часам?.. Подождите!
Я хотел выиграть время, придумывая подходящий вопрос, но не сумел. Наугад спросил:
— Кто сейчас в замке?
— Никого, мсье... Мадам Сен-Тьерри предупредила, что приедет поездом, потому что немного устала. Поезд прибывает в двенадцать десять. А господа уехали вчера вечером на машине. Я скажу мсье, что он может рассчитывать на вас.