Обезоруживающая улыбка. Он исчез в комнате покойника. А я и в церкви, и на кладбище чувствовал себя легко и спокойно. Я стоял далеко от Марселины и плохо видел ее лицо, закрытое вуалью. Церемония носила торжественный характер, играл орган, присутствовало много народу. Старик хотел, чтобы его похоронили по старинному обычаю, чтобы за роскошным катафалком шли все духовные чины. У края могилы один старичок дрожащим голосом произнес слова, которые никто не разобрал. С Домской горы сердито задувал ветер, но я не проявлял ни малейшего нетерпения. Я даже не замерз. И мне совершенно не было стыдно вспоминать — что совсем уж некстати — гостиничные номера, где мы с Марселиной проводили время. Может, из-за этой темной вуали я представлял ее обнаженной. Правда, ее страсть никогда не отличалась пылкостью, но оставалась приятной, покорной, а иногда в ней даже пробуждалось воображение...
Наступила моя очередь склониться перед фамильным склепом. Здесь покоились все члены семьи Сен-Тьерри, ряд могил походил на книги, аккуратно стоящие в книжном шкафу. Все, кроме одного!.. На некотором расстоянии держались Фермен, горничные, кухарки... Я долго жал руку Марселины. Мне показалось, что глаза у нее покраснели. Она уж чересчур добросовестно играла свою роль!..
Теперь я свободен. Свободен тщательно обдумать свой план. Я вернулся домой так быстро, как позволяло уличное движение. Скорее в лифт... ключ в замочную скважину... ящик стола... Все на месте. Я вынул содержимое бумажника. В нем оказалось лишь несколько купюр. Первым делом я собрался их сжечь, но, подумав, решил, что они наверняка выведут следствие на Симона. Когда будет отброшена версия о бродяге... Деньги лучше оставить. Я закрыл ящик. Нет необходимости в особой одежде... Крысы едва ли успеют среагировать, застигнутые врасплох. Я налил себе полную рюмку коньяку. Его-то я не украл!
Наступила ночь, ничем не отличающаяся от других. И мне снился тот же сон. Я стоял перед дверью особнячка, прислушивался. Ни звука. Я вошел как вор. Я думал о преступниках из древних сказаний, которые изо дня в день, из ночи в ночь, и так целую вечность вновь переживали совершенные злодеяния. Я осторожно продвигался вперед. Все время прислушивался. Теперь, как только я включу фонарь, то увижу сидящую под лестницей крысу, огромную серую крысу, посланную мне в наказание. Я зажег фонарь, никакой крысы не было. Я весь обратился в слух. Ни единого шороха. Меня охватил страх, потому что все происходило не так, как я представлял себе. Эти крысы, которых я так боялся, служили, несмотря ни на что, заслоном между мной и... Они мешали мне спуститься вниз, приблизиться... Я собирался не глядя бросить зажигалку, портсигар, бумажник. И затем удрать. Я нуждался в них. Куда же они делись? Неужели они оставят меня одного с... тем, что еще более чудовищно, чем они!
Я напрасно светил по всем углам. Никакого движения. Я шаг за шагом продвигался к двери, ведущей в подвал. Она по-прежнему была закрыта. Я прислонился ухом к створке двери. Я помнил живой клубок, из которого исходил писк... Может, насытившись, они отправились на поиски другой добычи? Я толкнул дверь, просунул руку и посветил фонарем... Давай, нужно идти! Нужно увидеть то, что увидит Мейньель... Я должен посмотреть на все его глазами. Я переступал с ноги на ногу, высматривая на ступеньках сверкание их зрачков Но видел только почерневшие камни. Они покинули дом, как, по преданию, покидают корабли, обреченные на гибель. Я обогнул угол и осветил сразу весь подвал
Он был пуст, совершенно пуст. Ни единой крысы. Ни останков, ни костей.
Я присел на последнюю ступеньку, почувствовал себя плохо. Совершенно пустой подвал. Может, там еще и витал затхлый запах крыс, их шерсти... какой-то резкий и в то же время пресный запах. Но трупный смрад, наверное исходил от меня. Отдать борьбе столько сил и ничего не добиться... Мне следовало бы решительнее действовать раньше. Я слишком долго ждал... Я с трудом поднялся. Будто на мои плечи давил весь этот дом. Я обошел подвал, тщетно ища хоть след, хоть намек... ботинки, например, они-то прочные — ботинки... А пряжка от ремня! Крысы же не могли... И вдруг я отчетливо увидел правду. Или скорее я увидел образ, возникший внезапно, как призрак. Симон!.. Накануне пришел Симон... И очистил помещение. У меня не хватило мужества все довести до конца, а он попытался и преуспел. И теперь останки Сен-Тьерри покоились в каком-нибудь укромном уголке парка, в стороне, вне досягаемости. Я понял, почему перед похоронами Симон показался мне уставшим и почему он написал мне, чтобы я приступил к строительным работам. Он действовал по тщательно разработанному плану. Этот план развязывал ему руки. Из Милана он будет вести двойную игру столько времени, сколько сочтет необходимым. Затем Сен-Тьерри должен исчезнуть окончательно. А я больше ничего не смогу сделать. Ничего!..
Я поднимался наверх, размышляя над случившимся. Если я открою рот, то тем самым признаю, что убил Сен-Тьерри. От этого никуда не денешься. Я оставил двери открытыми. Не было смысла принимать меры предосторожности. Особнячок больше ничего не значил. Безусловно, если я приду с повинной, то дело получит новый импульс, но Симон лишь слегка встревожится, ведь он не убивал. Мне оставалось только молчать. И пить, чтобы забыться!
Я выехал на дорогу, ведущую в Клермон, переживая обиду. До чего же все несправедливо! А если я заговорю с Симоном?.. Если я ему скажу: «Убил его я, но ты — негодяй, и я даю тебе двадцать четыре часа, чтобы исчезнуть, убраться куда угодно»?
Вновь начинается. Безумные мысли!.. Абсурдные проекты!.. Хотя, в конце концов, не такие уж и абсурдные. Я вполне мог заставить Симона выложить все начистоту, сказать наконец, чего он хочет добиться. Но он предложит мне деньги, как какому-нибудь шантажисту. Мы не сможем донести друг на друга, ни тот ни другой, но передо мной у него есть преимущество: он оповестит Марселину, скажет ей, кто я есть на самом деле... Я пил до дна чашу унижений и отвращения. Это преступление, которое я совершил... Вдруг я захотел рассказать о нем кому угодно потому, что оно слишком хорошо удалось, потому, что последняя ниточка, связывавшая меня с ним, только что оборвалась, наконец, потому, что в него уже нельзя было поверить... Настоящий рассказ пьяницы о крысах, о таинственно исчезнувшем трупе... О ничьем трупе! Я плакал в одиночестве, ведя машину по пустынному шоссе. То, что со мной сделал Симон, было хуже всего. Я предпочел бы, чтобы мне нанесли оскорбление, предпочел бы получить пощечину. Мне хотелось его убить.
Я припарковал машину во второй ряд, наверное, нарочно, для того чтобы бросить вызов полиции, и поднялся к себе. Коньяку оставалось на донышке. Я выпил залпом. Так больше не может продолжаться. Если я позволю Симону уехать, все будет кончено. Больше я его не увижу. Пока же он здесь, нужно этим воспользоваться. Предположим, скажу ему: «Я видел тебя позавчера вечером в парке... Я пришел уточнить некоторые замеры (пришел за этим, за тем или просто так, незачем оправдываться). Ты что-то нес... а по дороге кое-что потерял, а я подобрал...» И я покажу ему портсигар, зажигалку... Что он ответит? Здесь-то он и влипнет. Попробует отрицать, разумеется, обвинит меня, но доказательств у него никаких. Я выступлю как свидетель. Ситуация изменится в мою пользу. И тогда я буду вправе требовать: «Если ты не хочешь, чтобы я рассказал все Марселине, то объясни, что ты замышляешь... немедленно!..» Денег не возьму. И даже на правду мне наплевать, в конце концов. Но он дрогнет, сознается. Я чувствовал, что потом обрету душевный покой.
Я заснул, наглотавшись снотворного. Когда проснулся, то гнев вспыхнул с новой силой, внутри все накалилось, запылало. Я позвонил в замок.
— Это вы, Фермен?.. Говорит мсье Шармон... Я хотел бы поговорить с мсье Лефевром.
— Сожалею, мсье. Он уехал.
— Уже?
— Да, вечерним поездом, он спешил вернуться к мсье.
— А мадам Сен-Тьерри?
— Она приболела, мсье. Мне велено не беспокоить ее. Хотите что-то передать, мсье?
— Нет, спасибо.
В ярости я бросил трубку на рычаг. Я все больше и больше выходил из себя. Я опаздывал в погоне за истиной, упускал инициативу. Он ускользнул от меня. Пока я метался по особнячку, он уже мчался в Милан. И сейчас, пока я ходил кругами, он успеет ободрать как липку патрона, разорить сестру. А затем?..
Ведь он способен на все. Человек, который прошлой ночью осмелился вытащить то, что находилось в подвале, не остановится ни перед чем. Не исключено, что, покончив с Сен-Тьерри, он возьмется и за Марселину, чтобы завладеть ее состоянием. Сомнений нет, Симон — крупный авантюрист, которому все по плечу. А если я встану на его пути?.. Я вытащил из кармана зажигалку и бумажник. На бумажнике в уголке переплетались инициалы «Э. С». И на портсигаре был выгравирован его вензель, поэтому никакого удостоверения личности и не потребуется. Я положил эти предметы в ящик стола, закрыл его на ключ, затем из нижней полки книжного шкафа вытащил карты и путеводители. Самая короткая дорога на Милан лежала через Лион, Шамбери и перевал Мон-Сени. Оттуда я попаду на автостраду, ведущую в Турин... Дорога предстояла тяжелая, но горы не пугали меня. Впрочем, с некоторых пор все перевалы стали доступны для проезда. Я уселся за стол и стал подсчитывать расстояние, но вскоре послал это занятие к черту. Опять мечтания вместо конкретных действий. Я намеревался ехать в Милан? Прекрасно. Нужно ехать... немедленно... или, по крайней мере, как можно раньше. Да. А что я буду делать в Милане?.. Во Франции я мог пригрозить Симону полицией, а в Италии?.. Все не так просто, как кажется. Я схватился за бутылку. Она оказалась пуста. Вечно все против меня. И все же нужно шевелиться. Я должен почувствовать, что дело сдвинулось с мертвой точки.
Я вышел на улицу. Машина стояла на прежнем месте, мешая движению, но под «дворниками» я не увидел никакого уведомления о штрафе, лишнее доказательство того, что нахальство — второе счастье. Это подбодрило меня. Я отправился в гараж, чтобы смазать детали машины и заменить масло в двигателе. Затем заскочил выпить немного разбавленного коньяка. Облокотившись о стойку бара, я раздумывал, как бы заманить Симона во Францию, но в голову мне так ничего и не пришло. Одной рюмки оказалось мало, я выпил еще, уже неразбавленного, чтобы заставить заработать воображение. После третьей рюмки я набросал в общих чертах кое-какой план. Возможно, мне удастся это сделать с помощью Марселины... Она плохо себя чувствует. Со стороны Сен-Тьерри — Симона будет жестоко оставаться в Милане слишком долго. Значит, надо увидеться с Марселиной и уговорить ее написать мужу, чтобы он возвращался. Гордый собой, уже ради собственного удовольствия, я выпил виски. Этот идиот Клавьер хотел лишить меня спиртного! Спиртное — это мой талант, мои мысли, это искры моего воображения. Я подождал, пока наступит день, пошел в гараж и отправился в замок.