Скульптор изобразил его в городском костюме, воротничке и галстуке, с непокрытой головой. Усы как у Клемансо[143], нахмуренные брови, мясистый нос... Кто бы это мог быть? Мэнги наклонился, чтобы прочитать надпись, и тут же отступил с бьющимся сердцем.
ЖИЛЬДАС МЭНГИ
1885-1944
Расстрелян нацистами
Его дед! Конечно, от него скрыли, как он погиб. Но нет, это невозможно! Начнем с того, что дед никогда так не одевался, да и усы у него были совсем другие. И он не позволил бы себе столь нелепого жеста. Дед всегда держался очень спокойно. Характер у него был нелегкий, очень нелегкий. Любой в его присутствии присмирел бы. Но когда дед приходил в ярость, он лишь сжимал кулаки. Мэнги до сих пор помнил некоторые сцены, происходившие между отцом и дедом. Именно после одной из таких ссор отец и решил уехать. Мэнги поднял глаза. Может быть, этим жестом дед теперь его прогоняет с острова? Он почувствовал себя виноватым, совсем как раньше, когда дед, пристально глядя на него голубыми глазами, взгляд которых было невозможно выдержать, говорил: «Ты опять совершил глупость!» И, как тогда, покраснев, Мэнги едва не ответил: «Да, дедушка». Он отвернулся от памятника. Ему не следует быть таким впечатлительным, как подросток. Старик не испортит ему радости возвращения. Но тревожное чувство уже поселилось в душе Мэнги. Возможно, из-за этого перста, указующего на материк... «Уходи... Тебе здесь больше не место...» Просто смешно. Мэнги направился прямо к гостинице. Взявшись за ручку, он оглянулся и, бросив взгляд на предка, беспрекословного в своем последнем гневе, пожал плечами и вошел. Там никого не было.
— Что вы желаете? — раздался голос из подпола.
Тут Мэнги заметил лесенку с выбитыми ступеньками, которая вела в подвал. Появилась голова женщины в чепце. Она смахивала в нем на мужчину. Женщина медленно поднялась и закрыла люк.
— В чем дело?
Она с подозрением оглядела его с ног до головы, и Мэнги испугался, что его сейчас спровадят, вытолкнут на площадь, куда опускалась ночь.
— Я Жоэль Мэнги, — объяснил он. — Внук старого Жильдаса. Я вернулся.
Должно быть, он действительно походил на привидение, потому что женщина теперь глядела на него со страхом. Она крикнула:
— Огюст! Эй! Поди сюда на минутку!
Мужчина неопределенного возраста, одетый в толстый свитер, показался в дальнем конце комнаты.
— Догадайся, кто к нам приехал! Сын Мэнги.
Мужчина внезапно ускорил шаг. Он сильно хромал. Он всматривался в лицо Мэнги.
— Я могу показать вам документы, — сказал Мэнги.
Он вручил им удостоверение личности, паспорт. Они оба покачали головами.
— Вот оно что, — пробормотал мужчина.
— Мне захотелось снова увидеть этот край, — объяснил Мэнги, желая вызвать хоть немного сочувствия. — Вы знаете, как бывает... Колесишь по свету, думаешь, что все забыто... и однажды... Не мог бы я у вас переночевать, господин Миньо?
— Я не Миньо, — ответил мужчина. — Миньо умер пять лет назад. Садитесь... Меня зовут Ле Метейе... Я занялся этим делом после того несчастного случая.
И он повернулся к жене:
— Принеси-ка нам кувшинчик... Так, значит, вы Мэнги... Чудесно... А дядюшка ваш уже знает, что вы приехали?
— Так дядя еще жив?
— Конечно... Фердинанд... Тот самый, которого называют канадцем.
— Я его совсем не помню. Я немного помню другого дядю, Гийома... Тем не менее не уверен, что узнал бы его.
— Можете не волноваться, — сказал хозяин. — Он умер. Внезапно... От сердечного приступа.
Хозяйка поставила перед ними кружки. Хозяин наполнил их сидром.
— За ваше здоровье. Держу пари, такого сидра вам не часто доводилось отведать... А чем вы занимались там, на материке?
Мэнги кивнул в сторону саксофона.
— Я был музыкантом.
— На жизнь хватает?
— Не слишком, — признался Мэнги.
— Здесь-то нам не до музыки! — заметила женщина. — На нее у нас попросту нет времени.
— Да и уж какие там танцы с нашим священником! — поддакнул хозяин. — Вы знаете его?.. Галло?.. Он уже был здесь, когда вы уехали?
— Мы с отцом уехали в 45-м, — сказал Мэнги.
— Тогда, конечно, нет. Галло поселился здесь в 47-м. Но он из местных. Вы знаете семью Галло?
— Я был тогда еще слишком мал и почти все забыл.
— А что стало с вашим отцом?
— Он умер, — ответил Мэнги.
Он не осмелился добавить: умер в больнице. Как нищий. Отец таскал своего сына из города в город, из одной подозрительной гостиницы в другую. Это стало тайной Мэнги. Первой тайной. Второй тайны он стыдился еще больше. Многие из предков Мэнги пили, так что сам он был вынужден воздерживаться от алкоголя. Стакан вина — и он совершенно пьянел. Можно подумать, что еще при рождении его кровь уже содержала несколько капель мюскаде[144]. Это было нечто вроде физического дефекта, как зоб или заячья губа. И поскольку никто об этом не знал, его всегда пытались заставить выпить. Все кругом пили, и его воздержание быстро вызывало раздражение. Пьянея, Мэнги мрачнел, становился необузданным. Он плакал, лез в драку, вел себя как сумасшедший. Поэтому Мэнги и отказывался от любой выпивки. Даже от некрепкого сидра у него закружилась голова.
— Вы надолго приехали? — спросил хозяин.
— Не знаю. Это зависит от многих обстоятельств.
— Здесь, — заметила женщина, — вы не найдете работы. На стройке требуются только специалисты.
— На какой стройке?
— Так вы же ничего не знаете, — сказал мужчина. — Здесь хотят устроить что-то вроде лечебных ванн, курорта или санатория. Врачи подыскивали на побережье спокойное солнечное местечко, да чтобы побольше водорослей. Похоже, что они собираются лечить водорослями! Скоро здесь все переменится. Раньше у нас можно было встретить приезжих лишь в самый разгар лета. А теперь поговаривают о двух рейсах в день из Киброна. Священник утверждает, что цена на землю резко подскочит.
— На этом можно немного подзаработать, — вздохнула женщина.
— Строительные работы начнутся в июле, — продолжал хозяин. — Да вы все сами увидите, когда пройдетесь по острову. Материалы уже завезли. Еще кружечку?
— Нет, спасибо. Очень вкусно, но мне не хочется пить.
— Его пьют не для того, чтобы утолить жажду.
Он навечно обречен на эту муку. Мэнги опорожнил свою кружку.
— Я очень устал, — пробормотал он. — Не могли бы вы меня устроить на ночь...
— Ну конечно, — ответил хозяин. — Мы дадим вам самую большую комнату и, клянусь Богом, самую удобную. Уж в любом случае никто из соседей вас не побеспокоит. Доброй ночи... Моя хозяйка вас проводит.
Мэнги последовал за женщиной. У него кружилась голова. Оставшись один, он растянулся на кровати, даже не сняв ботинок. Поезд, корабль, сидр — у него не осталось больше сил. Кровать скрипела, и он старался не шевелиться. Мэнги узнавал звуки прошлого. Прежде всего, шум ветра, хотя в тот вечер он еле-еле дул. И особенно глухой рокот моря, катившего волну за волной. Удар, затем долгая пауза: море уносило с собой гальку, водоросли, куски дерева, тысячу обломков, обрамляющих море. И снова удар. Море всей своей мощью обрушивалось на небольшие пляжи, на скалы. Пауза. Удар. Мэнги видел море. Он его ощущал всеми фибрами. Море было теплым и густым, как кровь. Сознание его понемногу меркло. Никогда еще до сих пор он не испытывал такого чувства безопасности. Мэнги погружался в сон. Море обступило его со всех сторон, не оставив ни единой щелочки. Оно защищало его лучше, чем стены и замки. То, что осталось на материке, больше не властно над ним.
Мэнги разбудило солнце. Все еще скованный усталостью, он подошел к окну, открыл его и, как все островитяне, по привычке, переходящей от отца к сыну, взглянул на небо. Ветер изменил направление, он теперь дул с юго-запада, пока еще неравномерными, но уже набиравшими силу порывами, и нес с собой дождь. Мэнги любил дождь, но не городской, колючий и грязный. Он любил легкий, быстрый, бесшумный, наполненный прозрачным светом дождь, который приходил вместе с морским ветром. Он специально выйдет, чтобы встретиться с ним. Мэнги сменил белье. Он долго вертелся перед колченогим зеркальным шкафом, пытаясь как следует рассмотреть свою спину. От ножевой раны остался едва заметный красноватый след, но боль не ушла, напоминая обо всем, что ему так хотелось бы забыть. Мэнги умылся холодной водой, тщательно выбрился, ведь надо произвести хорошее впечатление! Толстый свитер с круглым воротником — это как раз то, что подойдет на острове. Он перекинул через руку дождевик и спустился. Внизу сидел священник и беседовал с Ле Метейе. Он улыбнулся первым и указал на стул, стоявший напротив него.
— Рад вас видеть, — сказал он.
В длинной сутане, с морщинистым лицом и седыми волосами, священник напоминал старую женщину, к тому же не особенно приветливую. Глаза его смотрели с живым любопытством. Приезд Мэнги был событием. И он пытался оценить его. На столе уже появились кружки и кувшин.
— Мне хотелось бы выпить немного кофе, — попросил Мэнги.
— Как пожелаете, — ответил хозяин. — Однако совсем неплохо перед кофе пропустить кружечку сидра.
Священник продолжал изучающе разглядывать Мэнги.
— Наверное, странно чувствуешь себя, когда возвращаешься туда, где так долго не был. Сколько же вам тогда было лет?
— Семь.
— И вы ничего не помните?
— Кое-что помню. Помню маму. Она умерла в конце войны. Именно тогда за мной и приехал отец. Он добрался до Англии в сорок втором году, вместе с одним из своих братьев. Я также немного помню деда. И все-таки я не узнал его вчера вечером, увидев памятник.
— Неудивительно, — сказал священник. — Лицо несколько изменили, постарались придать ему более решительное выражение, чтобы каждый сразу видел — вот герой Сопротивления. Понимаете меня? Это должно поражать. Ваш дед был личностью!
Помолчав, он снова заговорил: