– Например, – воскликнула Бриджет, резко рассмеявшись, – новая, мать ее, кухня! Кухню хотел Иэн, но я считала, что весь бюджет нужно использовать для ремонта галереи. Ну и, как обычно, он согласился.
Из-за дверей доносился шаркающий звук шагов посетителей.
– Я скоро стану отцом, – сказал Аарон.
Бриджет хохотнула. Какое-то время она задумчиво смотрела на Аарона.
– Бедный ребенок.
Аарон согласно кивнул.
Бриджет снова хохотнула.
Ему вдруг стало ясно, что он не хочет власти над Бриджет Истон. Ни над ней, ни над кем-либо еще. Он уже не доверял себе.
«Простите», – мысленно извинился он перед Хелен, доверие которой не оправдал.
– Бриджет, эти письма не такие, как остальные…
– Конечно, не такие, – отрезала она. – Ты же знаешь, я не дура. А из тебя актер, как из… Если ей так приспичило, значит, в них кое-что есть.
– Кое-что, – заметил Аарон, – это слабо сказано. Я должен сообщить тебе… На одном из них стоит подпись Спинозы.
Брови Бриджет приподнялись, как будто эти слова ничуть не впечатлили ее.
– Ну, – сказала она, рассматривая свои ногти, – двадцати тысяч будет достаточно для кухни Иэна.
– Вот этот вот фолиант, что ты держишь в руке, – продолжил Аарон, – может стоить гораздо дороже.
– Никогда не обсуждайте денежные вопросы с англичанами! – вздернула подбородок Бриджет. – Это вульгарно.
Аарон покачал головой. Потом еще раз.
Бриджет наслаждалась его смятением. Она теперь смотрела на него сверху вниз, но Аарон не стал обращать внимания.
– Я могу что-нибудь для тебя сделать? – спросил он через секунду.
– Кроме того, чтобы убраться к черту из моего дома?
– Именно.
Он ждал ее последнего удара. Но Бриджет стояла, погруженная в размышления.
Они вышли из задней комнаты. Изящная лестница была залита светом заката, лившимся из окон сверкающими ромбами. Обувь пожилой пары покрывало золото, золото лежало у них на плечах и на волосах, смягчая впечатление от экстравагантных полотен.
Наверняка здесь были светильники, но Бриджет даже не пошевелилась, чтобы включить их. Они с Аароном стояли на лестничной площадке, современное искусство бледнело в сумерках, и они смотрели, как возвращается Хелен, сжимая в одной руке трость, а в другой – дрожащий конверт, приближаясь к ним под внимательными взглядами херувимов.
Дверь паба «У Просперо» распахнулась, и в нос Аарону ударил запах эля, пирога и олифы. Именно в этот момент пошел дождь, и стремительный град капель, словно рука на спинах, ввел их внутрь. Паб выглядел уютным и сухим, стол, за который они присели, был освещен теплым светом лампы и совершенно гол, словно специально подготовленный для их работы. Хелен, старательно вытерев пылинки, стала доставать бумагу за бумагой и бережно складывать на столешницу. Аарону казалось, что он в каком-то сне, более реальном, чем явь, в котором звуки странно усиливались, а каждый предмет подсвечивался. Стулья скрипели, но прочно держались, а янтарного цвета пинта, что держал в руке посетитель у стойки, выглядела словно чаша, предназначенная для проведения некоего обряда, всю красоту которого Аарон осознал лишь только что. Он чувствовал, что этот момент, когда Хелен дрожащими руками выкладывала перед ним документы, был предопределен еще до его рождения, равно как и само это идеальное место ждало их здесь, приютившись напротив галереи Истонов.
Морщинистый бармен, безмятежно протиравший стаканы белым полотенцем, с беспристрастными полуприкрытыми глазами, был все претерпевшим древним Тиресием; это был сам Просперо, сломавший свой посох и отказавшийся от своих волшебных сил, чтобы примириться с восхитительным миром. И если бы только Аарон мог понять, как человек может существовать с таким выбором, чем этот выбор может обернуться для него, он тоже мог бы заслужить место в том благословенном круге, который так быстро и волшебно возник пред ними.
Разложив первую дюжину писем на столешнице под мягким светом лампы, Хелен откинулась назад, и Аарон увидел то, что она поняла с самого начала. Этот фолиант содержал истинные богатства, драгоценности Эстер. Другие документы, те, что Альваро Га-Леви спрятал под лестницей, были всего лишь обломками, длинным и тяжелым отчетом о пути к чернильно-бумажным сокровищам. Он и Хелен поначалу приняли их за сокровище, но Эстер придержала лучшее напоследок.
Он читал стоя, начав с самого дальнего документа, проходя по каждому ряду. Почерк Эстер давался ему легко, письма же, написанные ее корреспондентами, требовали больших усилий; но все-таки они выдали ему свои секреты. Аарон последовательно прочел письма от имени Томаса Фэрроу полудюжине адресатов, на каждое из которых следовал ответ, а затем ответ уже от Фэрроу, который иногда кратко соглашался с аргументами, а иногда опровергал их, уточнял или ставил под вопрос.
Но как вы думаете примирить столь противоположные взгляды? Ваш читатель остается в неведении.
Иногда корреспондент Фэрроу присылал в ответ свое опровержение или уточнение, после чего стороны обменивались письмами, и дискуссия закрывалась. Ван ден Энден. Адриан Корбаг. Томас Браун… Некоторые из имен были незнакомы Аарону, но в каждом случае точность и беспощадность ответов Фэрроу – иногда всего в трех-четырех репликах – поражали воображение. Он понимал, почему собеседники Эстер часто использовали колкости в защиту своих аргументов: она без малейшей пощады преследовала небрежный образ мысли и отсекала ложные заключения. Однако попадались и те, кто свидетельствовал в своих посланиях о том, что в Фэрроу видят редкого друга и единомышленника. Вот ван ден Энден:
Ваши рассуждения, которые вы так искусно строите на моем определении благочестия, вынудили меня упрекнуть самого себя и укрепили мою решимость на пройденном только наполовину пути, а именно на идее полного включения женщины в гражданское общество идеального государства. Вероятно, вам известно, что я сам дал образование своим дочерям, хотя сие в наши дни не приветствуется. Ваше предложение о теоретическом рассмотрении женщины во главе демократического органа является естественным развитием моих собственных мыслей относительно всеобщего образования… эта идея появилась бы в свое время, однако благодаря вашим вопросам оформилась уже сейчас, за что я вам безмерно благодарен.
А вот некий Джонатан Пирс:
Мне прискорбно осознавать, что, как вы указываете в последнем письме, обстоятельства не позволяют вам путешествовать. Однако смею предположить, мой уважаемый друг, что ученому время от времени полезно оставлять иные заботы и искать для себя общество единомышленников. Утешение, которое это приносит, весьма благотворно влияет на состояние тела и ума. Если ваше здоровье улучшится настолько, что позволит вам не искать уединения, я обещаю, что общение еще больше ускорит процесс выздоровления. Дружба – уже само по себе лекарство, и в особенности для таких, как мы, которые из-за своеобразных путей нашего мышления, как правило, обречены на одиночество. Вас рады будут видеть здесь, в Лондоне, в Королевском обществе, где я с удовольствием представлю вас многим, чей образ мыслей укрепляет ум и дух.
Затем по указанию Хелен Аарон аккуратно собрал первый комплект документов и разложил второй. В нем письма шли уже на имя Бертрама Кларка. В семидесятых-восьмидесятых годах Эстер превратилась в Уильяма Харрингтона, потом в Оуэна Ричардса, а с восемьдесят восьмого по девяносто первый – в Джеймса Годдарда. Но почерк и ясные суждения всегда указывали, что это была Эстер.
Высшим принципом является жизнь, и посему сей принцип должен служить основой нравственности.
Аарон переходил от одного письма к другому. Три письма Пьеру Бейлю:
Но можете ли вы быть искренним в возвышении веры, если вы сами провозглашаете ее несовместимой с разумом? Или же вашей целью является возможность оставить след, по которому будут двигаться последующие мыслители?
Письмо Джону Уилсону, оставшееся, судя по всему, без ответа:
…По этим причинам я утверждаю, что логика требует от вас пересмотреть нападки на «Философию толкователя Священного Писания».
И, к великому удивлению Аарона, два письма Томасу Гоббсу с его ответами:
Если не существует бестелесных субстанций, то этот факт должен разрушить описываемый вами мир. Обязанность философа состоит в том, чтобы обнаружить истинные свойства мира, и поэтому я ставлю вам следующие вопросы…
Последний комплект, что выложила на стол Хелен, содержал переписку Томаса Фэрроу и Спинозы. Просматривая письма, Аарон понял, что Фэрроу потребовалось две попытки, чтобы заставить философа ответить ему, и еще три, чтобы получить первый содержательный ответ. Их переписка длилась годами, она то затихала, то вновь возобновлялась, вероятно, вследствие англо-голландской и франко-голландской войн. Но, несмотря на все трудности, которые нужно было преодолеть на пути из Лондона в Ворбург, ни один из корреспондентов не останавливался, словно сложность жизни не терпела никаких отговорок, тем более препятствующих обмену мыслями и суждениями. В своем шестом письме Фэрроу упорно требовал разрешить разногласия:
И все же вы презираете все чувственное, хотя и настаиваете на любви к Богу. Вы утверждаете, что человек должен достичь состояния невозмутимости и спокойствия. Однако истинная система мышления не должна исключать страсть, наоборот – надлежит учитывать ее так же, как математик объясняет каждую составляющую своего уравнения. Вы рассуждаете так, словно человеческое желание есть ошибка или слепота, а не является существенным элементом Божественной природы, то есть силой ищущей и всегда находящейся в движении. Без этого в вашей вселенной недостает живительного огня, и как бы я ни восхищался красотой ваших построений, они меня не убеждают.
Ответ Спинозы на письмо последовал едкий. В письмах других философов не содержалось особых деликатно