Хелен подняла на него взгляд.
– Перерыв на обед, – объявил Аарон и, достав из сумки бутерброд, пристроился в углу, подальше от стола, на котором были разложены бумаги.
Хелен уронила очки себе на грудь и спросила с глубоким вздохом:
– И что же вы там нашли?
Аарон развернул свой сэндвич.
– Два письма на португальском, адресованные Га-Коэну Мендесу. Одно касается книг, которые он просил прислать ему амстердамского книготорговца. В другом же говорится о некоем школяре, который хотел бы учиться у Мендеса и даже предлагает взносить за это еженедельную плату. Потом было что-то еще на английском – кажется, счет за покупку свечей.
Аарон откусил от сэндвича и принялся жевать.
– И какие же книги заказывал Мендес?
– «Путь Знания». Это, кажется, мидраш[7]. И еще «Опыты» Монтеня. На французском.
Хелен вскинула брови.
– Затем я нашел счет из еврейской книгопечатни в Амстердаме за несколько томов Талмуда и еще бухгалтерскую книгу из лондонского дома раввина. В довольно приличном состоянии, содержит записи примерно за пятнадцатимесячный период – с тысяча шестьсот пятьдесят седьмого по пятьдесят девятый год. Расходы на еду, уголь, дрова и письменные принадлежности, – похоже, у Мендеса было довольно скромное хозяйство, если не считать книг.
Хелен кивнула задумчиво.
– Совершенный контраст с таким домом, как этот.
Аарон вдруг прервался и запрокинул голову, чтобы получше рассмотреть обшитый панелями потолок.
– Интересно, а как там у них наверху? – продолжал он. – Сколько спален, насколько роскошно? Возможно, нелишне узнать, как жила семья Га-Леви…
Он встал, отложив свой бутерброд.
– Вы не имеете права подниматься наверх без разрешения Истонов, – заметила Хелен, оставаясь неподвижной, как статуя.
Как она могла сидеть, когда ей самой не терпелось посмотреть? Просто посмотреть и получить представление о том, каков был быт у людей, хранивших эти бумаги. Но Хелен не двигалась с места, упершись руками в сиденье стула.
Ладно, будь по-твоему. Как-нибудь в другой раз, когда старуха не будет мешаться под ногами.
Она с подозрением взглянула на Аарона:
– Так принято.
Чертовы британцы!
– И конечно же, комнаты выглядят совсем не так, как выглядели в семнадцатом веке.
Аарон ничего не ответил. Пусть для разнообразия послушает его молчание. Он вернулся на свое место и напустил на себя невозмутимый вид.
– Есть ли еще что-нибудь примечательное в этом гроссбухе?
Прежде чем ответить, Аарон выдержал долгую паузу.
– Что меня поражает, – наконец сказал он, – так это то, насколько расплывчато указаны сведения о доходах Мендеса на Кричерч-лейн, особенно если учесть, как тщательно отражены расходы. Нет списка имен учеников и указаний на оплату обучения. Указаны какие-то «пожертвования», и мне кажется, что это и есть доход Мендеса от преподавания. Но это выглядит почти преднамеренно неясно. Если учесть, что Кромвель официально признал существование еврейской общины, то можно сделать вывод о том, что они просто стали терять осторожность.
– Вы просто читали невнимательно, – покачала головой Хелен.
Аарон издал короткий и несколько раздраженный смешок.
– Вы – американец и считаете прямолинейность величайшей добродетелью.
С губ Аарона сорвалось что-то похожее на проклятие.
– Я вовсе не пытаюсь вас оскорбить, мистер Леви, – твердо произнесла Хелен. – Просто констатирую факт. Англичане, кстати, тоже делают подобную ошибку. Говорить правду – это роскошь, доступная тем, чья жизнь вне опасности. А для евреев эпохи инквизиции даже знание о своем еврействе могло оказаться фатальным. Оно могло обнаружиться в том, как ты сидишь, одеваешься; в мимолетном проблеске на твоем лице при упоминании определенного имени. Ну, даже если в Англии с тобой ничего такого особенного не случится – разве что выдворят из страны, – то спустя пару месяцев где-нибудь в Испании или Португалии твоих родственников могут схватить и подвергнуть мучительной смерти.
Что-то как будто схлопнулось внутри нее. Аарону показалось, что Хелен злится, но не на него.
– Англо-американское представление о честности, мистер Леви… – и Хелен замолчала, словно обдумывая слова.
Но, очевидно, Аарон мало чего стоил в ее глазах, чтобы продолжить фразу.
– Что-нибудь еще нашли? – спросила Хелен.
Секунду назад она явно удержала себя от чего-то… но Аарон решил, что ему это неинтересно.
– Проповедь, – сказал он. – Га-Коэн Мендес написал ее после смерти Менассии. В ней содержатся аргументы против лжемессий.
Она подалась вперед в кресле.
– Но прежде чем рассказать о проповеди, – произнес Аарон, с удовольствием наблюдая за выражением любопытства на лице Хелен, – должен заметить вам, что сегодня утром мне удалось узнать кое-что новое о раввине Мендесе. Как вам известно, – продолжал он небрежным тоном, – несмотря на то, что Мендес слыл великим ученым, он был настолько стеснен слепотой, что сумел опубликовать только одну работу – брошюру под названием «Против лжи». Она была напечатана одним из последователей Мендеса в Лондоне уже после его смерти.
Сначала Аарон говорил неспешно, но по мере того, как продолжал, волнение все сильнее захлестывало его.
– Пришлось немного попыхтеть, чтобы найти в интернете оригинальный текст, но мне все же удалось разыскать его. Это нечто, доложу я вам!
Вероятно, памфлет, с которым довелось познакомиться Аарону, был лучшим образчиком возражения против массовой истерии конца семнадцатого века. Сочинение это отличалось ясностью формулировок, основательностью, а местами даже поэтичностью в своих предостережениях против искушений лжемессий. Ее полный текст прилагался к небольшой статье, на которую Аарон наткнулся после долгих поисков – единственной существующей научной статье о Га-Коэне Мендесе. Написанная несколько десятилетий назад, она описывала невзгоды Мендеса, которые обрушились на него из-за преследований со стороны инквизиции; в ней также восхвалялась брошюра «Против лжи» и подчеркивалось превосходство работы Мендеса над менее убедительными антисаббатианскими аргументами того времени. Удивительно, отмечал автор, как писатель такого дарования не издал никаких других работ?
Но прежде всего Аарону бросилось в глаза посвящение.
– Видите ли, – сказал он Хелен Уотт, – Мендес посвятил свою работу Бенджамину Га-Леви.
Хелен ничего не ответила.
– Это же тот самый Бенджамин Га-Леви, – не унимался Аарон, – который владел этим домом!
Хелен приподняла бровь. Аарону показалось, что она будто бы не улавливает связи, однако на лице Хелен явно читалась мысль. Аарон догадался, о чем та размышляла: теперь ясно, как все эти бумаги могли попасть в этот дом. Вероятно, Бенджамин Га-Леви покровительствовал местным раввинам и решил сохранить наследие одного из них.
Хелен задумчиво кивнула.
– А что там сказано в проповеди?
– «Воля Б-га и Менассии бен-Исраэля состоит не в том, чтобы евреи делали ставки на пришествие Машиаха, словно игроки в кости», – процитировал Аарон.
Губы Хелен сложились в едва заметную, но искреннюю улыбку, и Аарону показалось, что когда-то эта женщина была мягче и приятнее.
– Это настоящая находка! Неужели еще в шестьсот пятьдесят седьмом году Мендес предостерегал от поклонения ложным мессиям? Проповедь длинная?
– Четыре страницы. Кроме того, есть еще копия на английском языке. Вероятно, ее перевели для тех, кто родился уже в Англии.
– Обязательно прочтите и английский вариант.
– Само собой, разумеется, но это всего лишь перевод.
– Вы что, не слышали, что я говорила? – выпрямилась Хелен в своем кресле. – Ведь на португальском они могли писать иначе, чем на английском.
«Да-а, Алеф, ты и я… – подумал Аарон. – Вот только твой наставник не был ведьмой».
Он откусил от сэндвича и стал с наслаждением жевать. Было видно, что его трапеза раздражает Хелен.
– А когда придут люди от «Сотбис»? – спросил он.
– Завтра, – сердито бросила Хелен.
Так они и сидели – Аарон жевал, а Хелен ждала, когда он наконец расправится со своим бутербродом. Идиллия, что ни говори.
– А почему вы решили заняться историей? – небрежно спросил Аарон.
Хелен явно уловила фальшь в его вопросе, но тем не менее задумалась, прежде чем ответить. Ее взгляд был обращен в сторону окна, щеки втянулись – Аарон уже знал, что это означает.
Хелен молчала, словно решая, стоит ли ей отвечать.
Наконец на ее лице проступила горькая ухмылка:
– Меня заставили.
Глава шестая
Как сияет луна! Ее четкий диск окружен ореолом на фоне бездонного черного неба. Свет настолько ярок, что, кажется, он звучит, словно музыка.
В его беломраморных отблесках доски палубы выглядят гладкими. Сверкают верхушки волн, а темные провалы между ними дышат холодом глубин. Над головой вздулись паруса, и их тяжелые тени качаются в такт движению корабля. Тьма, свет и опять тьма. Тени снова и снова накрывают ее тонкие бесплотные пальцы, что неподвижно лежат на планшире.
Ночь словно ждет кого-то, чтобы сказать о том, что и так уже ясно.
Примостившийся на низенькой скамейке у самого борта раввин, кажется, парит над белыми гребешками волн; его лицо, обрамленное седой бородой, приподнимается и опускается в такт дыханию океана.
Почти невидимый в тени снастей, на носу корабля стоит ее брат. С момента отъезда из Амстердама он не сказал ей ни слова, не выказал никакой ласки, как будто боялся, что звук его голоса подрубит его дух и решимость.
В форштевень глухо ударяет волна, и корабль под колким мерцанием звезд поворачивает в сторону темной тверди, что заслоняет горизонт.
Англия…
Цель близка, и от этого сводит живот.