– Мистер Леви?
Хелен уже стояла с собранной сумкой, перекинув через руку пальто.
«Как командовать подчиненными, – подумал Аарон, – так она мастер. А вот как отстаивать научные интересы, когда нужно, так это, видите ли, нет».
В наступившей тишине оценщик ссыпал на стул прозрачные конверты, а затем с трудом опустился на колени, чтобы снять с полки первый документ. И тут Бриджет весело улыбнулась Аарону.
Он встретил ее улыбку равнодушным взглядом и направился в библиотеку. Там Аарон сложил свои заметки, отключил ноутбук и вскоре присоединился к Хелен, ждавшей его у выхода. Дверь за ними захлопнулась – не иначе как Бриджет, предположил Аарон.
Он поравнялся с Хелен на дорожке, что вела от дома. Несмотря на холод, та все еще держала пальто на согнутой руке.
– Значит, вы хотите уйти просто так? А потом ждать и надеяться, что, может быть, нам предоставят возможность еще раз поработать над этими бумагами?
Снег перестал. Земля покрылась тонким белым налетом, а голые ветви деревьев щелкали друг о друга на ледяном ветру.
– Нет. Но я не хотела долго спорить и привлекать внимание к тому, что мы с вами нашли на полях. Оценщик может этого не заметить. Не каждый специалист, пусть он даже от «Сотбис», сможет найти связь между фразой Спинозы и тремя случайными латинскими словами.
Хелен плотнее застегнула воротник и обернулась назад.
– А нам с вами удалось.
«Запоздалый комплимент», – подумал Аарон.
– Но, мэм, если эксперт от «Сотбис» обнаружит эту пометку, – возразил он, – и решит, что кто-то в лондонской еврейской общине мог обсуждать идеи Спинозы до того, как тот опубликовал их, мы вряд ли снова получим свободный доступ к ним. А их цена вообще станет запредельной. Джонатан Мартин, конечно, попробует уломать вице-канцлера, но и у него не бесконечные возможности.
Уже смеркалось, и в сумерках каменные стены дома приобрели голубоватый оттенок. Там, в библиотеке, оценщик вот-вот приступит к работе. И мысль о том, что эти драгоценные бумаги скоро увезут отсюда, что чудом обретенный тайник останется пустым, наполнила душу Аарона иррациональной тоской.
Он с удивлением заметил, что Хелен смотрит на него едва ли не с сочувствием.
– Да что там, – сказал Аарон, несколько сбитый с толку ее взглядом. Он старался держаться бодро, хотя сил на это почти не было. – По крайней мере, у нас есть преимущество перед другими исследователями, которые этих бумаг и в глаза не видели.
Он думал, что Хелен тут же разразится проповедью о пользе совместных научных исследований, что вернуло бы ему привычное состояние духа, но Хелен лишь мрачно улыбнулась, как бы показывая, что оценила его соревновательный порыв.
Крышу и стены большого, выветренного строения уже поглощала вечерняя тьма. Аарон застегнул куртку и уставился себе под ноги. Когда-то, более трехсот лет тому назад, по такой же заснеженной земле ходили обитатели этого дома. Он ощутил смутное желание увидеть воочию этих людей, пообщаться с ними, как будто это могло согреть его душу и изменить ее неведомым ему самому способом.
– А, все это чепуха, – сказал он, сам не понимая, что имеет в виду: письмо Марисы, довольную улыбочку эксперта или утраченные рукописи. Или свою собственную нежданную скорбь.
Хелен двинулась по тропинке к калитке, и ее трость оставляла на снегу маленькие круглые следы. Аарон пошел следом, стараясь подладиться под ее шаг.
– Зачем, – вопросил он, чувствуя, как голос его начинает крепнуть, – кому-то в еврейской общине изучать труды Спинозы, не говоря уже о том, чтобы записывать его слова? Все контакты со Спинозой и изучение его работ были запрещены. И, как я понимаю, запрет выражался в самых жестких выражениях, на которые только были способны раввины.
Хелен внезапно остановилась, опершись на трость. Аарон подумал было, что она решила перевести дух, но тут увидел ее глаза. Их васильковый цвет стал необычно ярким, а лицо словно ожило под лучами заходящего солнца. Теперь она совсем не походила на бледную ведьму, мучившую Аарона последние три дня. Ее глаза смотрели внимательно, и их выражение сочетало скорбь и дерзновение.
Аарону было чуждо умение промолчать, когда надо. Но в тот момент на него снизошло озарение, и он был благодарен, что удержал язык за зубами.
– Не стоит недооценивать силу и страсть одинокого ума, – твердо произнесла Хелен.
Затем она взмахнула тростью и пошла по дорожке впереди Аарона.
Часть вторая
Глава десятая
Любовь – недуг.
Моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой.
Она приложила руки к неровной поверхности оконного стекла.
Внизу тек поток искривленных игрой света прохожих. Но никто не поднимал головы, чтобы увидеть бледное небо или заглянуть к ней в окно.
Откуда эта тоска?
Она отошла от окна. Потерла руки, чтобы согреться. По всему Лондону распространялись слухи о падении сына лорда-протектора. Лавочники говорили о грядущих переменах. После отречения младшего Кромвеля уже шли разговоры о скором открытии театров и разрешении азартных игр. Жизнь понемногу возрождается, бросая вызов болезненной скованности пуритан. Возможно, скоро отменят и пуританское платье, и снова на улицах запестрят яркие ткани и ленты. А быть может, на престол вновь взойдет король. Впрочем, что с того? Какое ей дело до Лондона и перемен?
Видимые сквозь толстое стекло, фигуры на улице причудливо изгибались, вытягивались, а затем, казалось, взлетали, изогнувшись в воздухе, словно духи или ангелы, стремящиеся по своим делам в недоступные ей миры.
В ее жизни остался лишь огонь, мерцавший в тихой и уютной библиотеке раввина.
Она спустилась по лестнице.
Голос раввина то возвышался, то затихал. Спустя мгновение ребе подтягивали два неуверенных голоса его учеников. «Моисей обрел Тору на Синайской горе».
Сколько же раз она слышала, как эти слова, уступая терпеливым настояниям ребе, повторяет Исаак? А как бы он смеялся, увидев то, что открылось сейчас ее взору! Двое молодых людей – братья Га-Леви, с уже пробивающимися бородами, – декламировали слова, которые вообще-то изучали сопливые мальчишки, только прошедшие свою первую стрижку[16].
На долю секунды ее память воскресила мальчишеский распевный звук голоса Исаака. Она так крепко сжала перила лестницы, что побелели пальцы.
Ей хотелось сжать весь мир до размера булавочной головки.
Оттолкнувшись от перил, словно от причала, она прошла в пока еще достаточно освещенную комнату, села за стол и принялась переписывать письмо, которое еще утром ей надиктовал ребе. Работая, она совсем не обращала внимания на любопытные взгляды братьев Га-Леви. Тем временем раввин изрек следующую фразу, которую заставил их повторить. Один из братьев что-то пробубнил вслед за учителем, второй же молчал.
Раввин остановился, ожидая, пока второй ученик не повторит сказанное.
– А я не расслышал, что вы сказали, – реагировал старший брат, даже не стараясь скрыть своего равнодушия.
Неужели он думал, что слепота раввина скроет от него подобную грубость?
Однако Га-Коэн Мендес просто еще раз прочитал строку, и старший брат монотонно отчеканил требуемое. К нему тотчас же присоединился голос младшего, как бы извиняясь за невнимательность брата.
Эти темноволосые юноши были сыновьями купца Бенджамина Га-Леви. Если верить Ривке, их отправили на учебу к раввину лишь потому, что купцу уж очень хотелось польстить богатому племяннику раввина Диего да Коста Мендесу, вместе с которым он много вложил в торговлю в Новом Свете. Эстер ненадолго отвлеклась от своего занятия, чтобы получше рассмотреть братьев. Младший был худощав, бледен лицом и имел внешность крайне нервного человека. Сначала он мельком взглянул на учителя, затем его взгляд метнулся к старшему брату и в заключение остановился на Эстер. Но, едва встретившись с ней глазами, младший тотчас же перевел взор на старшего брата, как бы прося совета, что делать дальше.
За старшим Эстер могла наблюдать совершенно свободно – он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Ему явно было скучно. Ребе тем временем продолжал чтение.
В следующий раз, когда Эстер оторвалась от работы, она увидела, что старший брат подался вперед и смотрит прямо на нее. Его карие с зеленым оттенком глаза светились пронзительно и непреклонно. Они напоминали подернутую патиной латунь. Он выглядел выше и плотнее младшего брата, а его нижняя челюсть говорила о том, что он привык к незамедлительному исполнению своих желаний.
– Кофе! – приказал старший брат, и его голос перекрыл бормотание раввина.
Эстер рванулась было со своего кресла. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что приказание адресовано не ей, а Ривке.
Затем наступила тишина, прерываемая лишь треском поленьев в камине. Юноша слегка улыбнулся Эстер. «Вот мы смотрим друг на друга, – казалось, говорила эта улыбка, – а слепой раввин и не знает». Впрочем, что из того, что он улыбался? Так, только лишь скрасить скуку, потому что старший Га-Леви явно не считал Эстер себе ровней.
И тем не менее Эстер невольно выпрямила спину. Негодование в ее душе смешалось с любопытством.
Раввин тем временем продолжал.
– Мудрецы дали три совета, – вещал он. – Первый: будьте умеренны в суждениях. Второй: возьмите себе много учеников. И третий: возведите ограду вокруг Торы.
Старший Га-Леви все еще лениво смотрел на нее. Он растянулся в кресле, словно утомленный его теснотой, и вздернул подбородок.
Младший неуверенно перевел свой взгляд на Эстер.
Младшего звали Альваро. Старшего – Мануэль. Она ответила ему ледяным взглядом. Мануэля, видимо, позабавила ее непокорность, и он чуть приподнял брови. Так они и играли друг с другом в гляделки, совершенно позабыв о младшем брате.