Надо заметить, что Хелен, в принципе, одобряла такую строгость – где-то в глубине души она была солидарна с обеими Патрициями, ведь их непростая жизнь во многом напоминала ее собственную. Старлинг-Хейт во время войны была оставлена на попечение своей старшей сестры, пока их мать работала шифровальщицей в Блетчли-парке[19]. Патриция Смит воспитывала дочь, которая мнила себя балериной, а ее сын, некогда изгнанный из библиотеки, куда приходил спать, сидел на пособии по безработице.
О том, что обе Патриции думали о ней самой, Хелен не имела ни малейшего понятия.
Впрочем, в этот день она поняла одно: ее определенно считали за врага.
Раздался громкий хлопок, и Хелен вздрогнула от неожиданности. Бледный и тощий студент замер в полушаге от предательской двери, вытянув руку, словно пытаясь исправить свою оплошность. Пронзенный негодующим взглядом Старлинг-Хейт, он застыл, как зверек в свете фар.
Хелен скептически покачала головой и вернулась к работе. Книга была издана в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году. Перевод с иврита на португальский был выполнен неким Семионом де Эррера: «Благословенны живущие в Доме Твоем… Благословенны те, кто следует за Словом Господним…»
Обложка, обернутая в красную, цвета крови, кожу, заскорузла и покоробилась. Края страниц отливали золотом. И если не обращать внимания на потемневшие уголки первой и последней страниц, там, где бумага соприкасалась с кожей обложки, состояние книги было весьма удовлетворительным. Чернила не слишком испортили бумагу, только на обратной стороне иногда проступали следы пера, словно эхо начертанного стиха, – слова не оставались на своем месте, а продолжали звенеть, подобно звуку в колоколе.
Хелен сосредоточилась на новых строках. Текст был не очень сложный – в основном он представлял собой акростихи, многие из которых Хелен знала, хотя и не встречала именно в этом переводе. Но все же что-то ее смущало, хотя Хелен и не могла внятно сформулировать, в чем заключалась проблема. Работа, в общем, шла как по маслу, и она могла ответственно заявить, что в паре с Аароном им удастся ознакомиться со всеми документами до окончания срока действия разрешения. Но беда была в другом: бумагам уже присвоили инвентарные номера, что нарушило их первичный порядок расположения. Хелен с первого же момента показалось, что тот, кто разместил архив так, а не иначе, имел свои соображения на сей счет. Но вот теперь, после обработки документов, логика неведомого послания была нарушена, и Хелен чувствовала себя как человек, который пытается разглядеть большую картину через узенькую щелочку. Нынешняя молодежь, вроде Аарона, думала Хелен, именно так и читает новости на своих компьютерах. А что там видно? Лишь заголовки да несколько строк текста. То ли дело газетный разворот, который дает ощущение нормального контакта с миром…
– У вас осталось пятнадцать минут, – объявила Патриция Старлинг-Хейт, неожиданно возникнув прямо перед Хелен.
– Страницу переверните, пожалуйста.
Патриция, несколько смягчившись, выполнила просьбу. Уже несколько лет Хелен не рисковала прикасаться к исследуемым бумагам, так как из-за тремора боялась повредить ценный документ. Патриция вежливо наклонила голову и удалилась.
В кабинете появился Аарон. Минут сорок тому назад он, ничего не сказав Хелен, просто встал и вышел, а теперь имел такой вид, будто самовольные отлучки с рабочего места являются привилегией американцев. Он отодвинул свой стул подальше от Хелен и положил перед собой подложку с лежащим в центре письмом.
– У нас есть только пятнадцать минут, – вымолвила Хелен.
Аарон вынул из кармана авторучку и, самодовольно ухмыльнувшись, щелкнул ею о нижний край столешницы. Хамство было его нормальной реакцией на замечания Хелен. Кроме того, он, нимало не смущаясь, с присвистом сосал леденцы, стоило лишь Патриции отвернуться. А сегодня он вообще сам взял документ и переложил его на другую подложку.
«Ладно, эти библиотечные мегеры так или иначе сделают из тебя отбивную», – подумала Хелен, стараясь сосредоточиться на тексте. Она записала перевод очередного стиха в блокнот. Это давалось ей с трудом, строчки ложились с большим интервалом, отчего страницы летели одна за одной, словно у неумелой школьницы, марающей прописи. Хелен крепче сжала пальцами огрызок своего карандаша, досадуя на свою медлительность. Впрочем, это вряд ли было следствием действия леводопы[20], так как Хелен перестала глотать таблетки еще несколько недель назад, что вызвало недовольство доктора Хэммонда. Зловредный препарат оставлял в мыслях Хелен существенные пробелы, и ей казалось, что она путешествует по бескрайнему океану, лишь изредка наталкиваясь на крошечные островки памяти. Нельзя сказать, что ощущение это было таким уж неприятным, и в этом-то и заключалась проблема. Просыпаясь посреди ночи от тишины, царившей в ее мыслях, Хелен впадала в ярость. Она не могла определить границы собственного разума. Та тишина, что мучила ее, означала поражение. И Хелен дожидалась утра, дрожа от ужаса в своей тонкой ночной рубашке. Она боялась снова уснуть, чтобы не потерять окончательно остатков сознания, и руки ее попеременно тянулись то к горлу, то к вискам.
Доктору Хэммонду она сказала, что предпочитает тремор, чем такое состояние.
Однако сегодня ее разум был так же устрашающе пуст. Да что ж это такое?! Хелен хотелось встать и пройтись по кабинету, чтобы размяться, но она боялась, что на нее нарычит Патриция – мол, хождение представляет опасность для старинных бумаг. Да, какая же ирония судьбы: ей повезло обрести бесценные документы, но поздно – не осталось сил. Последнее время Хелен перестала бороться с усталостью. Вместо того чтобы встать и пройти в соседнюю комнату за какой-нибудь понадобившейся вещью, она предпочитала вообще обойтись без нее. Или несмотря на то, что картридж в принтере уже дышал на ладан, Хелен использовала его до последнего, хотя ничто не мешало ей съездить в магазин и купить новый. Она была слишком слаба – эта мысль впервые посетила ее, – чтобы сложить воедино кусочки головоломки, каковую являли собой древние манускрипты.
У Аарона заверещал мобильник. Хелен вздохнула. Обе Патриции, словно валькирии, безмолвно появились из ниоткуда, одновременно указывая на распечатанное предупреждение о запрете сотовых телефонов. Аарон посмотрел на дисплей, выключил телефон и, застенчиво пожав плечами, сунул в карман, сделав вид, будто просто забыл о нем.
Обе Патриции сверкнули глазами, но отступились.
Хелен встала со своего места, подошла к Аарону, который еще не успел убрать с лица ухмылку, и заглянула в лежавший перед ним документ. Это был список книг, содержащих правила по соблюдению Песаха.
– Писала не Алеф, – заметила она.
– Да, вероятно, это сменивший ее писец, – кивнул головой Аарон. – Думаю, к тому моменту она уже перестала заниматься этим делом.
– Нет, – возразила Хелен, несколько резче, чем намеревалась. – Возможно, Алеф уже не работала у раввина, но писать не перестала.
– А вам-то откуда знать? – спросил Аарон, возведя глаза к потолку.
Судя по всему, замечание задело его.
– Вы же видели ссылку на Спинозу?
Хелен попыталась правильно сформулировать мысль: если уж женщина рискнула упомянуть три слова из сочинения запрещенного философа в письме раввина в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году, то она бы не остановилась на этом.
– Нет, Алеф не могла просто перестать писать.
Аарон скептически покосился на Хелен. Да и она сама понимала, что ее рассуждения выглядели нелепыми и даже кое в чем небескорыстными. Помешать Алеф продолжать работу могло множество обстоятельств, и со стороны Хелен было несколько самонадеянно приписывать свои желания девушке семнадцатого века.
– Все, что нам с вами известно, – промолвил Аарон, – так это факт, что женщина некоторое время проработала писцом. И это само по себе удивительно и необычно. Я хочу сказать, – тут он приподнял бровь и посмотрел на Хелен сверху вниз, – что ее упоминание о Спинозе, по вашему мнению, свидетельствует о бунтарском характере этой девушки. Но вполне возможно, что она просто была вынуждена записывать продиктованные ей слова. Или же раввин заметил, что, мол, до него дошли слухи, будто бы Спиноза развивает пантеистическую идею, и надо бы написать возражения на сей счет, так что пометьте для себя, чтобы не забыть. И девушка записала это напоминание на первом листе, что оказался у нее под рукой.
Конечно же, слова Аарона были весьма близки к истине. Пока что… Было что-то в этом молодом человеке, что смущало Хелен, хотя она не рисковала признаться ему в такой мысли. Только теперь она вспомнила, что собиралась избавиться от него после трех дней, проведенных на квартире у Истонов, – пусть даже он и проявил себя высококлассным специалистом, но Хелен спокойно могла бы подобрать себе более сговорчивого помощника. Но почему-то не сделала этого и теперь мучительно пыталась припомнить, по какой причине.
– Американцы, кажется, называют это «нестандартным мышлением», – сказала она.
Вместо ответа Аарон дернул плечом, как бы говоря: «Но не я».
– Мы закрываемся, – раздался голос Патриции.
Без особых церемоний заведующая библиотекой отобрала подложку с рукописью сначала у Хелен, а затем и у Аарона, предоставив им собирать вещи.
В кабинете у Хелен Аарон распечатывал на подрагивавшем принтере сделанные за минувший день переводы, когда кто-то постучался в дверь. Открыв, Хелен увидела перед собой секретаря Джонатана Мартина. Это была весьма миловидная женщина средних лет по имени Пенелопа Бэбкок, с очаровательным взглядом лани.
– Я решила заглянуть к вам, – произнесла Пенелопа, вежливо улыбнувшись идеально накрашенными губами, – сообщить, что Джонатан Мартин собирается предоставить рабочей группе Брайана Уилтона доступ для работы с ричмондскими рукописями.
– Что, простите? – выдавила Хелен, сжав дверную ручку.