– В моем возрасте уже не до сна, даже если обо мне заботятся как о короле, – едва заметно улыбнулся раввин. – Но я не заслуживаю такой преданности, Ривка. Впрочем, я очень благодарен тебе.
Ривка плотно закрыла глаза и долго так стояла перед учителем. Потом, не сказав ни слова, тихо вышла на кухню.
В то утро раввин занимался с учениками. После занятий он устроился в кресле и как будто задремал. Эстер хотелось поблагодарить его, но она не могла подобрать нужных слов. Поэтому она просто сидела у ног учителя, следя за тем, чтобы в очаге не погас огонь, и время от времени поправляя спадающее с плеч ребе одеяло. Она подливала в чашку воду, хотя раввин почти не пил. Заботы об учителе так поглотили ее, что Эстер совсем забыла о визите Мэри, и когда та постучала в дверь, она, отворяя одной рукой, другой пыталась подтянуть шнуровку платья.
Мэри, напудренная, с аккуратно уложенными черными кудрями, хмуро посмотрела на наряд Эстер.
– Вечно ты в одном и том же! Ну и хорошо – значит, есть повод пойти к портнихе!
Она обернулась в сторону приоткрытой двери и добавила:
– На этой неделе мы с мамой побывали на двух приемах, и теперь тебе понадобится соответствующая одежда, а не эти лохмотья для прислуги.
Эстер задумалась: уж не имела ли Мэри в виду, что здоровье ее матери оставляет желать лучшего? Она открыла было рот, чтобы прямо спросить об этом, но Мэри уже тащила ее в экипаж. «Зачем вообще нужна карета, – подумала Эстер, – если пешком выйдет в два раза быстрее?» Однако Мэри явно предпочитала тряску по булыжникам мостовой скорости перемещения.
Как только Эстер устроилась на сиденье, Мэри пустилась в разглагольствования:
– Ты знаешь, что мне сказала Изабелла Родригес? Представляешь, Пьер Альварес ухаживает за Ребеккой Нонес!
Мэри уселась, по обыкновению, спереди и с любопытством уставилась в окно.
– А знаешь вот еще что? – тарахтела она. – Этот Пьер надел на свидание до того надушенные перчатки, что Ребекка постоянно чихала. А платка-то у нее не оказалось, и ей, чтобы не осрамиться, пришлось утираться подаренным красным цветком, от которого на носу осталось красное пятно! А поскольку ее недолюбливают за скверный характер, то никто, даже ее кавалер Пьер, не сказал ей об этом. Что, неужели не слышала?
Поскольку у Мэри была привычка заканчивать каждое высказывание вопросом, превращая свои монологи в некое подобие беседы, Эстер решила промолчать.
Вдруг, издав радостное восклицание, Мэри застучала в спину кучеру, чтобы тот остановил экипаж. Затем, высунувшись в окно, она окликнула двух девушек и позвала их к себе в карету. Девушки были знакомы Эстер – она видела их в синагоге. Одеты они были хорошо, хотя и не с таким шиком, как Мэри. Девицы нырнули в салон, окинули удивленным взглядом Эстер и расселись по обе стороны от Мэри, изобразив на лицах напряженное внимание.
Карета тронулась, и круглолицая, с красивыми пышными каштановыми кудрями барышня по имени Эмили принялась расхваливать платье и прическу Мэри, причем с таким жаром, что та даже несколько смутилась. Затем Эмили, полностью оборотившись к Мэри, отчего та невольно сморгнула, вопросила:
– Ты что, отказала Джозефу Левиту? Говорят, что к вам пожаловала вся его семья сватать тебя!
Мэри, успевшая оправиться от неуемных комплиментов подруги, небрежно усмехнулась:
– Да ну его, сморчка!
Обе приятельницы недоверчиво вздернули брови. Семья Левит уже несколько недель как поселилась в Лондоне, и Эстер, видевшая Джозефа в синагоге, могла сказать, что он весьма недурен собой.
– Или это из-за того, что он венецианец? – спросила вторая приятельница, которая выглядела несколько изможденной по сравнению со своей товаркой. – Мой отец не стал бы возражать, если бы я вышла за венецианца. А твоему-то что не понравилось?
– Наверное, он показался ему недостаточно хорош, – хмыкнула Мэри.
Она говорила игриво, но в голосе чувствовались мрачноватые нотки. Если верить рассказу Ривки о разговорах в синагоге, то семья Левит оказалась не столь богатой, как рассчитывали да Коста Мендес. И что там ни думала себе Кэтрин, отец Мэри отмел притязания Джозефа на руку его дочери.
– Ну а кто тогда тебе пара, если не Левит? – глядя в глаза Мэри, осведомилась Эмили.
Какое-то время в карете царило молчание.
– Что, кузен Марии Оливеры? Ребекка Кансио видела, как ты беседовала с ним и его сестрицей, когда те прошлый раз были в Лондоне.
Мэри сосредоточенно смотрела в окно кареты, однако едва заметная улыбка говорила о том, что двоюродный брат Оливеры куда милее ей, чем «сморчок» Левит.
– Да он же вроде с кем-то уже помолвлен в Амстердаме? – воскликнула Эмили (не без некоторого удовлетворения, как заметила Эстер). – А ты разве не знаешь?
Мэри в ответ лишь усмехнулась. Но когда они высадили девушек через несколько кварталов после синагоги, Мэри прислонилась к окну со вздохом облегчения.
Потом, в мастерской портнихи, пока та порхала вокруг нее, прикидывая, какая ткань подойдет к новому наряду, Мэри утомленно посматривала на улицу, рассеянно отвечая на расспросы о плиссировке и кружевах. В какой-то момент она потянулась к своей сумочке и, придвинув ту к себе, расстегнула деревянный замочек своими ровными мелкими зубами с такой томной чувственностью, что портниха с зажатыми во рту булавками отвела взгляд.
Наконец настала очередь Эстер. Она примерила платье с кринолином, а Мэри, усевшись на козетку, с интересом, будто ребенок, разглядывала ее фигуру. Мэри сделалась похожей на робкую девочку, которая стесняется задать вопрос старшей сестре.
Но вот, поправив платье на коленях Эстер, она вдруг спросила:
– Как ты думаешь, любовь действительно существует?
От неожиданности такого вопроса Эстер прыснула со смеху.
– Я хочу сказать, – продолжала Мэри, не обратив внимания на хихиканье Эстер, – вот если женщина полюбит мужчину, может ли она выйти за него замуж, не спрашивая посторонних? Или нет?
Портниха – сухая опрятная старушка – замерла. Но Мэри не обращала на нее никакого внимания. Взгляд ее был прикован к Эстер.
Портниха молча продолжила затягивать корсет вокруг талии девушки.
– Нет, – сказала та, помолчав. – Да и какой смысл стараться?
– Разумеется, я не утверждаю, что следует выходить замуж как попало, – поспешно возразила Мэри, словно стараясь заглушить голос Эстер. – Да, брак – это дело серьезное. Но я говорю сейчас о любви. И если ты даже потеряешь от этого голову… это не означает, что ты поступила глупо. Быть может, любовь, – тут Мэри сделала неопределенный жест рукой, – это хорошо.
Эстер почувствовала, что слова Мэри больно укололи ее в самое сердце.
– Женщине негоже даже думать о таких вещах! – выпалила она.
В наступившей тишине было слышно, как портниха наматывает нитку на катушку.
– Ты не права, – промолвила Мэри.
Да неужели? Эстер боялась, что ее слова на самом деле окажутся правдой.
Раздался треск разрываемой нитки, и мир вокруг как будто замер. Эстер почти перестала дышать. Мэри подошла ближе.
– Ты не права, – негромко повторила она. – И ты сама это прекрасно понимаешь. Ты просто морочишь мне голову, маленькая дрянь.
С этими словами она протянула руку и ущипнула Эстер так, чтобы у той на скуле остался багровый след. Портниха побледнела.
– Никогда больше не делай так, – прошептала Эстер. – Иначе я перестану с тобой общаться. Я тебе не прислуга!
Мэри вспыхнула, не зная, что ответить.
В дверь мастерской кто-то постучал, и портниха бросилась открывать. Мэри отступила на шаг и почти крикнула:
– То есть ты считаешь мою мать идиоткой?
Эстер слышала, что в синагоге поговаривают, будто Кэтрин мечтает уехать из Лондона, но терпит ради своего мужа, который имеет в городе деловой интерес. Неужели Мэри хочет, чтобы она сказала ей об этом?
– Твоя мать задыхается, – с расстановкой произнесла Эстер, – задыхается в Лондоне. Но ради мужа…
Глаза Мэри потемнели от гнева. По всему было видно, что слова Эстер задели самое ее больное место. Эстер поняла, что та хотела услышать лишь слово «нет», – но было уже поздно.
– А что твоя премудрая матушка говорила тебе насчет любви? – рыкнула Мэри.
В этот момент в мастерской снова появилась портниха. Она набросила на голову девушки платок и стала прикалывать его к прическе булавками. Эстер сделалось неприятно, но она крепко сжала губы.
Мэри поцокала языком, и через мгновение Эстер почувствовала, как та оказалась позади нее, выдирая булавки из приколотого платка.
– Дайте гребень, – попросила Мэри портниху.
Та принесла требуемое и тотчас же выскочила вон на новый стук в дверь.
Мэри, сосредоточенно насупившись, расчесывала волосы Эстер у каждого уха, словно это являлось сейчас ее главной задачей. Неумелыми движениями она разделяла и собирала пряди, то и дело цепляя уши Эстер зубьями расчески.
– Извини, – пробормотала она, продолжая работать гребешком.
Эстер было вскочила, не выдержав прикосновений к своим волосам. Но какое-то странное чувство смиренности заставило ее застыть на месте. Сколько же лет прошло с тех пор, когда косы ей заплетала Гритген, ласково придерживая рукой волосы? Не будет у нее больше такой подруги…
Тонкие зубья гребня, которым орудовала Мэри, не подходили для густых и волнистых волос Эстер. И все же, несмотря на болезненные рывки, Эстер прикрыла глаза. На мгновение она воспрянула духом, отчего ей захотелось вразумить томную и вычурную Мэри, чтобы та смогла сама услышать не совсем трезвый голос Константины в тишине ночи. Быть может, до нее дойдет, что любовь действительно способна быть злом?
– Она советовала мне, – наконец ответила Эстер, – не быть дурой.
Движения Мэри замедлились.
– А моя мать считает меня дурой, – сказала она. – Но я-то знаю, что это не так.
Гребень снова прошелся по волосам Эстер, но уже не так уверенно.
– Ты задумывалась ли когда-нибудь, – спокойно спросила ее Эстер, – может ли наша воля что-либо изменить? Или способны ли мы самостоятельно определить, кто мы такие на самом деле в этом мире?