Комнату залили рассветные лучи. Константина допила вино и поставила кубок на стол. Она казалась раздосадованной, но взгляд ее выражал замешательство. Внезапно она крепко схватила Эстер за плечо: «Я ожесточила свое сердце, Эстер, чтобы не быть дурой!»
От усталости и выпитого вина Эстер потеряла контроль над своими эмоциями. Комната плыла и шаталась перед глазами. Константина вздрогнула, как будто в выражении сострадания на лице дочери увидела горестные узы собственного духа. И это был единственный раз, когда Эстер почувствовала переполнявшее мать сожаление.
Не прошло и полугода, как случился пожар.
Самуил Веласкес, развернувшись на лестнице, ищет в дыму дверь, за которой спит его жена. Бег наперегонки с яростным пламенем…
Эстер машинально вскинула руку, словно призывая их обоих вернуться.
Услышав, как Мэри позвала ее, она открыла глаза.
– Какая была твоя мать? – спросила Мэри.
Эстер уже мало что помнила из того, что рассказала. Поэтому просто сказала:
– Она ничего не прощала. Одно прикосновение к надежде на великую любовь сломало ее.
Сделав движение рукой в воздухе, она опустила ее.
Посмотрев в зеркало, Эстер поняла, что с прической закончено. Спереди волосы были элегантно убраны назад и каскадом ниспадали по бокам. Обе щеки прикрывали длинные локоны, напоминавшие уши спаниеля. Затылок оттягивал назад тяжелый пучок.
Мэри стояла позади, опустив руки.
– Вот… – произнесла она в некотором замешательстве.
Повисла тишина. Обе девушки застыли.
– Ты когда-нибудь любила? – едва слышно спросила Мэри.
– Нет.
Мэри медленно покачала головой, как бы признаваясь: она тоже.
– Мы сами выбираем, кем быть, – сказала она, разгибаясь и заглядывая в зеркало. – Я могу выбирать. И ты тоже, – мгновение спустя добавила она.
Эстер хотела было возразить: ее мать считала, что познала любовь, и это заблуждение погубило ее. Но она промолчала. Как и Мария, она вдруг почувствовала желание довериться своим чувствам. Почувствовать любовь и отдаться блаженству.
Снова наступило молчание. Мэри потянулась, чтобы заправить невидимую прядь волос Эстер, и на секунду задержалась, будто выискивая еще одну. Но вскоре ее руки стали двигаться все медленнее, пока совсем не остановились, словно боясь прикоснуться к чему-то столь прекрасному и соблазнительному.
– Вот, – повторила Мэри и сошла с приступки.
Домой Эстер шла, словно спасаясь от грозы. Дверь закрылась тяжело – на нее пришлось надавить, словно сопротивляясь сильному ветру.
В душе ее царил хаос. Но тишина кабинета раввина несколько успокоила Эстер.
В очаге горел слабый огонь. Раввин спал в своем кресле.
Наконец сердце Эстер забилось ровно.
На столе у двери лежало запечатанное письмо, доставленное в ее отсутствие. Конечно же, Ривка положила его туда, чтобы Эстер прочитала раввину.
Она взяла из ящика стола небольшой нож, вскрыла письмо и стала читать написанное нервным почерком:
Раввину Га-Коэну Мендесу из Лондона
Приветствую Вас и да пребудет с Вами Б-жье благословение!
Являясь двоюродной сестрой ныне покойной матери Катрин да Коста и, следовательно, будучи знакома со многими семьями лондонских евреев (хотя мой вдовий пенсион позволяет мне жить лишь в деревне), пишу вам с почтительным предложением, которое, возможно, вас порадует.
В беседе с одним из членов вашей общины во время собрания, на каковое я была любезно приглашена, я услышала от него теплый отзыв об одном из ваших домочадцев. Буду с вами откровенна: такие разговоры являются весьма благодатной почвой для обсуждения возможности заключения брака между вашей подопечной Эстер Веласкес и одним молодым человеком из лондонской общины. Вы, конечно же, понимаете, какое это благо и какая удача для девушки, у которой нет даже приданого. Благодаря этому браку девушка могла бы начать жизнь матери в Израиле[34]. И хотя брак этот маловероятен из-за ее скудных средств, я все же призываю вас подумать о том, чтобы воспользоваться моими услугами, причем как можно скорее, пока молодой человек не утратил интереса. В свою очередь, уверяю вас, что приложу все усилия для достижения успеха. Молодой человек, о котором идет речь, естественно, желает, чтобы все было сделано в пределах благоразумия. Он был весьма удивлен моим предложением уладить это дело, впрочем, быть может, его это несколько развеселило.
Могу ли я заняться этим делом и написать вам, когда в следующий раз соберусь в Лондон? Гонорар за мои услуги не превышает обычного размера, назначаемого в таких случаях. Хотя, конечно же, такой подарок, как удачное замужество девушки безо всяких перспектив, бесценен.
Жду Вашего ответа.
Дочитав письмо до конца, Эстер почувствовала, как по ее груди прошла ледяная волна. Как может какой-то незнакомый человек одним махом изменить ее жизнь, выдав замуж за неизвестного юношу и навсегда разлучив ее с раввином, потрескивающим камином и книгами?
В голове разрасталась мысль, пока не заполнила ее всю: нет.
Раввин пошевелился. Словно чувствуя малейшее его движение, из кухни тотчас же появилась Ривка и опустилась на колени у очага, подкладывая дрова.
Эстер отложила письмо.
– А вот и я, – отозвалась она на тихий голос ребе.
Он поманил Эстер поближе к огню. Ривка принесла ему чаю, и раввин долго пил. Эстер ждала, когда он спросит ее о письме, но тот молчал, и через некоторое время Эстер поняла, что учитель ничего не знает.
В камине трещало пламя. Ривка собрала горящие поленья в кучу, как будто хотела получше согреть тощее тело хозяина. Эстер еще долго сидела напротив раввина, пока от жара у нее не заболели глаза. Она размышляла о том, страдали ли глаза учителя от раскаленного воздуха, исходящего от ревущего пламени, или навсегда погасившее его взгляд железо лишило их заодно и чувства боли? А если он перестал ощущать боль, то, может быть, его остальные чувства притупились, чтобы желать всего, чего он уже не мог иметь?
Из камина раздался громкий щелчок. Эстер вздрогнула.
– Полагаю, – тихо, не шевелясь, произнес раввин, – что эти каменные стены неподвластны огню.
Даже слепой, он все равно почувствовал ее испуг.
– Давайте почитаем, – сказала Эстер резче, чем собиралась.
А ведь всего несколько часов назад она не могла найти слов, чтобы выразить свою благодарность раввину. Теперь же ее трясло с досады. Эстер встала, подошла к столу и взяла тоненький том комментариев к Ионе, который они с ребе начали обсуждать несколько дней назад.
– Тебя что-то беспокоит, – сказал раввин.
– Нет, – тихо произнесла она, не в силах заставить свой голос звучать громче.
Раввин помолчал, а потом заметил:
– Кажется, сегодня мой ум слишком слаб, чтобы читать комментарии.
Эстер отложила книгу.
– Тогда, быть может, почитать псалмы?
Лекарство, которое он давал ей, а не себе. Го рл о сжалось от чувств, которым Эстер не могла подобрать название.
– Слова молитвы подобны птицам, – тихо промолвил учитель. – Им должно парить.
Она не верила, что это так. Птицы могли вылететь из горящего дома. И если бы молитва обладала такой способностью, то ее отец был бы еще жив. А тогда была бы жива и Константина, пусть обозленная, сбитая с толку. Если бы молитва была птицей, то Исаак не погиб бы.
Прежде, чем осознать, что говорит, Эстер повернулась к раввину и спросила:
– А что вы видите под веками глаз своих?
Наверное, впервые в молчании учителя обнаружилось беспокойство. Эстер ощутила едва заметное, но острое удовлетворение и устыдилась его.
– Я не буду сразу отвечать на твой вопрос, – сказал раввин. – Но скажу о том, что почувствовал, когда потерял зрение. Я понял, что отныне многое в этом мире недоступно мне, ибо мои руки никогда больше не перевернут страниц книги, не будут испачканы приятно пахнущей темной тяжестью чернил, которую я полюбил с тех пор, как помню себя. Я оказался в пространствах, некогда знакомых мне, и шел по ним, выставив перед собой руки, и постоянно на пути моем встречались препятствия. Вот то, что я тогда научился понимать, Эстер. И учусь понимать до сих пор.
Эстер замерла от стыда, устрашенная такими словами.
– Расстояния между вещами очень велики, – продолжал раввин. – Они огромны.
Теперь его незрячие глаза были обращены к огню.
– Эстер, не сожалей о своей несвободе.
Неужели он умеет читать мысли? В то утро, после разговора с Ривкой, Эстер обыскала ящик в кабинете учителя в надежде найти в нем хоть одну свечку. Но Ривка не оставила даже лучинки.
– Ты учишься так, как не могут учиться другие женщины, – говорил раввин, – но тебе нужно большее. Твой ум нетерпелив. И пусть хоть весь Амстердам не согласится со мной, я скажу, что это рвение дано тебе свыше. Но и у него должны быть пределы. Иногда душе полезно удовольствоваться собой, очищаться и гореть внутри самой себя, не получая всего, чего она желает.
Он оборотился к ней, и Эстер почувствовала его трезвое и проницательное внимание.
– Лондонские евреи, Эстер, не хотят меня. Они считают, что я пришел громить их за то, что они пренебрегли теми или иными обычаями. Но вскоре они получат желаемое: уважаемого ребе для своей синагоги, который скажет им о величии и напомнит о славе нашей традиции. И при таком учителе они обратятся в сердцах своих – только очень нескоро – к преданию. Но они не желают, чтобы им проповедовал такой, как я.
Раввин по-прежнему сидел обратившись к Эстер. Кожа его лица белела в свете камина.
– Я сделаю все, что от меня зависит, – сказал он. – Я буду служить им до тех пор, пока они будут терпеть мое присутствие. Я не буду, да и не заслуживаю того, чтобы спорить о более широком значении моего учения.
– Но вы заслуживаете их уважения, – с сердцем произнесла Эстер. – Они должны собираться перед вашей дверью в ожидании прикоснуться к вашему учению, умоляя вас прочесть проповедь. Вы – ученый, который претерпел пытку за свою веру, а они продолжают открыто носить кресты на улицах города, где им нечего опасаться инквизиции.