– За что?
– За то, что я испортил тебе жизнь.
– Но ведь я сама так хотела.
Раввин покачал головой:
– Сейчас в тебе говорит страх. Ты много потеряла и теперь не хочешь терять и этот дом. Я тебя понимаю, но у тебя нет другого будущего. После моей смерти Ривка сможет продолжать заниматься тем, что делает сейчас, – стирать, печь или прислуживать в чьем-нибудь богатом доме. А ты? Достаточно ли крепок твой организм, чтобы заниматься грубым трудом? Ривка говорит, что нет, и мне кажется, она права. Она говорила мне, что у тебя кружится голова от напряжения.
Раввин покачал головой:
– Я больше не могу жить только для себя. Не хочу обрекать тебя на голодную смерть.
Эти слова накрыли Эстер, словно гробовая крышка.
– Пройдет немного времени, и ты сама будешь рада такому выбору. И когда ты состаришься, будет кому ухаживать за тобой, как ты и Ривка сейчас ходите за мной.
Учитель протянул руку:
– Я признателен тебе и Ривке за вашу заботу. Конечно, я понимаю, что прекращение наших занятий огорчит тебя, так же как и меня.
Учитель сжал губы.
– Возможно, – начал он и запнулся. – Возможно, после моей смерти и после того, как ты поставишь своих детей на ноги, если будет на то воля Божья, у тебя снова появится время для научных занятий.
– А вы останетесь один на один с темнотой, – сказала Эстер.
Учитель кивнул и добавил:
– Я сделаю все со своей стороны, чтобы подыскать для тебя подходящего жениха.
Эстер громко рассмеялась.
– Твоя мать слыла красавицей, – несколько смущенно промолвил раввин. – Не думаю, что мужчины будут чураться тебя.
Как странно, что после стольких лет, что раввин знал Эстер, он даже не имел понятия о цвете ее глаз.
– Я не красавица, но и не уродина, – сказала ему Эстер. – Но мне все равно, что думают о моей внешности, и я этого не скрываю.
– Вдова Мендоса, – неспешно заговорил учитель, – говорит, что у нее на примете есть некий молодой человек, который, как она утверждает, не будет на тебя в претензии за занятия наукой, если ты отринешь наши штудии и сосредоточишься на доме и семье. Мендоса не назвала его имени, поскольку ни я, ни возможный жених еще не договорились со вдовой о ее гонораре. Так что все, что у нас сейчас есть, – лишь ее слова. Однако, как мне кажется, независимо от того, желанно ли ее участие в этом деле или нет, она искренне верит, что ваш брак возможен.
Лицо раввина глядело безо всякого выражения. Огонь в камине почти совсем заглох, оставив после себя угли, но Эстер даже не потянулась, чтобы разворошить их.
– Мне хорошо понятно твое желание учиться дальше, – сказал раввин, – но, Эстер, ты должна обдумать свой выбор. Я не могу лгать, говоря, что Бог создал тебя человеком, способным зарабатывать себе на жизнь профессией ученого. Бог сделал нас вечно голодными. Но мы насыщаем себя, чтобы жить. Поэтому я был вынужден умерить свои желания после того, как потеря зрения сделала для меня невозможной карьеру ученого или стезю отца семейства.
Его голос понизился до шепота:
– Мне очень жаль, Эстер. Ведь это я заставил тебя поверить, что ты сможешь быть ученым. Но ты и в самом деле талантлива.
– Вы тоже, – ответила в бессильной ярости Эстер. – Но теперь некому станет записывать слова, исходящие из ваших уст.
Старик склонил голову набок:
– Я не буду заставлять тебя выходить замуж, Эстер. Но и ты больше не сможешь записывать за мной.
В неверном, льющемся из окна свете его кожа выглядела почти прозрачной.
– Я согрешил, ибо был самолюбив. За что и прошу у тебя прощения.
Хлынувшие слезы ослепили Эстер. Она встала и, не зная, куда ей направиться, вышла на улицу, захватив плащ. А дверь дома раввина так и осталась открытой.
Порывы теплого ветра метались по закоулкам городских улиц. Тяжелая завеса угольной пыли взметнулась высокого над крышами домов, словно разорванная занавеска; длинные темные рукава ее распадались на части и плавали в воздухе, напоминая неведомые живые существа. Ядовитые и зловонные запахи кожевенных заводов и печей были сметены за городские пределы, и откуда-то веял свежий ветер, делая лондонский воздух чистым и прозрачным, что не могло не сбивать с толку привыкших к вони жителей. Казалось, весь Лондон высыпал в тот день на улицу; одры и клячи тянули громыхающие телеги под нестройные возгласы погонщиков, а стаи голубей то и дело вздымались в небо и снова садились, напоминая беспокойные волны.
Эстер шла переулками, все еще полуслепая от слез. Она с трудом понимала, где находится. Ее путешествие не имело конкретной цели – она хотела лишь избежать шумных скоплений людей. Наконец она решила идти в парк, где уже дважды была с Мэри, которая любила покрасоваться под сенью густых ветвей. Дорога была известной, хотя Эстер видела ее только из окна кареты. Она шла быстро, чтобы глаза побыстрее просохли. Чипсайд, Ньюгейт, Холборн… но по мере того, как улиц становилось все меньше, народ, как ни странно, все прибывал. Ей казалось, что потоки незнакомых людей, вытекавшие из переулков, собирались лишь для того, чтобы поглазеть на странную девушку из Амстердама, которая не желает идти замуж. Но люди вовсе не замечали ее, и вскоре Эстер отбросила дурацкую мысль.
Войдя в парк, она обратила внимание, что его дорожки запружены гуляющими, будто первое теплое дуновение весны стало для людей общим праздником. То тут, то там попадались фабричные в измазанных рабочих фартуках и запыленных очках; помимо людей вокруг было полно животных – метались по сторонам спаниели на поводках, чинно вышагивали борзые в сопровождении своих болтающих хозяев, Эстер заметила даже одетую в рубашечку обезьяну на привязи, плетущуюся за подагрическим старичком. Вдоль парковой ограды выстроились вереницы карет, среди которых оказалась и карета да Коста Мендес. Эстер с некоторой жалостью к себе подумала, что Мэри, должно быть, нашла себе вместо нее другую компаньонку, более подходящую по темпераменту.
Эстер двинулась по дорожке. Впереди и сзади нее шествовали незнакомые люди, отовсюду слышались веселые восклицания, в нос бил запах свежей, размешанной ногами гуляющих земли. Некоторые были даже в нарядах, с напудренными лицами и в искусно завитых париках – компании разделялись, а потом вновь соединялись, напоминая птичьи стаи или обрывки угольных облаков над головой.
Как долго шагала Эстер по раскисшим тропинкам? Страх вытеснил из ее головы способность трезво мыслить, и она видела лишь чужие лица, слышала крики и ощущала ритм собственных шагов.
И вот наконец среди незнакомцев возникло лицо Мэри, а потом и лица ее знакомых, которых Эстер хорошо знала. Ее окликнули, она остановилась и увидела, как четыре пары несут свертки с едой для пикника. Мэри вышагивала под руку с Мануэлем Га-Леви – она быстро взглянула на Эстер и тотчас же отвела глаза. На ее лице Эстер прочитала выражение, о котором у нее не хватило духу задуматься, но точно имевшее отношение к спутнику Мэри. Мануэль, в свою очередь, уставился на Эстер пристальным взглядом, который она уже успела забыть, так как последний раз братья Га-Леви посещали дом раввина более года назад. Едва ли не наступая старшему брату на пятки, следом семенил Альваро. За прошедшее время он превратился из ребенка в ребенка-юношу. Под руку его держала высокая и чересчур порывистая на вид девушка из семьи Канчио, которую Эстер видела в синагоге. Альваро вперился в Эстер взглядом, словно она соткалась перед ним из небытия. Его лицо омрачилось какой-то тоской, и он споткнулся на месте, заставив свою спутницу остановиться.
– Добрый день, – поздоровался он по-английски.
Эстер кивнула ему в ответ.
– Вам что, нехорошо? – озабоченно спросил юноша.
Светло-коричневое пальто, сапожки, вьющийся парик, бледные щеки и худоба делали его похожим на мальчика, играющего во взрослого мужчину. Эстер развернулась и пошла было дальше – разговаривать с Альваро ей совсем не хотелось. Да и какой от него толк?
– Нет, серьезно, вам действительно плохо, – повторил он, округляя глаза.
– Со мной все в порядке, – отрезала Эстер.
Альваро сказал что-то своей спутнице и отошел от нее. Девушка с угрюмым выражением присоединилась к остальной компании, которая успела устроиться на скамейке. Впрочем, Эстер успела заметить, как она обернулась и посмотрела на нее с видимым любопытством.
– Даже если вам и неприятно мое общество, – произнес Альваро, приблизившись к Эстер, – все равно спасибо, что дали возможность хоть ненадолго отстать от них.
Эстер подивилась легкой тени озорства, что пробежала по лицу Альваро, но оно сразу же приобрело серьезное выражение, словно юноша испугался собственной откровенности.
– А почему ты не хочешь вернуться к своей спутнице, – бросила Эстер, – чтобы приударить за ней?
Альваро открыл было рот, чтобы ответить, но тут же осекся.
Эстер покоробило от собственного сарказма, и она тут же покачала головой. Нет смысла вымещать свой гнев и ярость на том, кто не осмеливается защищаться. Однако злоба по отношению к Альваро имела другую причину: пусть он трус и ничтожество, но перед ним скоро откроется широкая жизненная дорога.
Эстер повернулась к юноше:
– Зачем я тебе нужна? Иди вон к той, – тут она показала на увитую лентами девушку на скамейке, – или найди себе кого-нибудь еще. Хоть десяток, хоть сотню! Найди себе наконец невесту.
На бледном лице Альваро появилось выражение замешательства, смешанного с испугом. Но вместо того чтобы возмутиться, он тревожно впился взглядом в Эстер, словно ожидая от нее разрешения сказать то, что у него явно накипело внутри.
– Я мог бы жениться, – сказал он, – если бы был достаточно благоразумен.
– А я нет, – резко ответила Эстер.
Альваро посмотрел на нее так, будто глазами пытался выразить то, что не осмеливались вымолвить его губы.
Его компания, видимо, решила отправиться в глубь парка, и теперь они звали Альваро к себе. Мануэль выкрикнул что-то издевательское в адрес младшего брата, но его голос заглушили порывы ветра. Спутница Альваро поднялась со скамейки, и даже издалека было заметно, как она раздражена происходящим.