– Я проклят, – прошептал юноша Эстер. – И никогда у меня не будет того, о чем я мечтаю.
– Отчего же? – громко произнесла Эстер и в тот же момент, увидев его воспаленный взгляд, заподозрила в Альваро своего таинственного и пока что безымянного жениха.
Тот жалко и доверительно взглянул ей в глаза, и Эстер не нашлась что добавить к своему вопросу.
Вокруг, словно морской прибой, рокотали чужие голоса.
– Я проклят, – повторил Альваро и отвернул свои блестящие глаза.
Эстер наблюдала, как девушка взяла Альваро под руку и повела по дорожке к остальной компании.
В животе что-то неприятно кольнуло.
А что? Она могла бы выйти замуж за такого Альваро. Он добр, и у него есть состояние. Значит, и ее жизнь будет счастливой.
Так… но разве вдова Мендоса не говорила, что жених хочет, чтобы она, Эстер, отказалась от научных штудий?
Когда-то давно, пока огонь не уничтожил покров притворства и лицемерия, Эстер могла бы стать образцовой женой, способной побороть свое желание учиться, вежливо отвечать и заявлять, что она счастлива с тем, что ей доступно. Но теперь она была совсем другим человеком. Ее сердце, человеческое сердце – то же, что у ее матери, бабушки, да и ее собственное, – стало вместилищем настоящего сонма желаний. И этому Эстер могла противопоставить только разум. Слова, книги, мысли. И пусть ее собственная карта жизни, прочерченная живой линией человеческого ума, будет выглядеть ничтожно малой, словно буквы, выцарапанные ногтем на стене темницы.
Перед ее внутренним взором то и дело возникал образ Альваро Га-Леви, его овечий взгляд, его дом, дети, неотрывно смотрящие на Эстер, которая будет вынуждена притворяться матерью, – и от таких видений она невольно ускоряла шаг. Нет, этому браку точно не бывать!
Да, она ненормальная, не такая, как все девушки. Но так и должно быть.
Через некоторое время Эстер оказалась среди лотков с выпечкой и фруктами и почувствовала посасывание в желудке. Но, выскочив из дома раввина, она прихватила только свой плащ, начисто забыв про деньги. Холодало, и хотя из разных уголков парка все еще доносились веселые голоса, люди постепенно расходились по домам.
Зеленые ветви деревьев уже окутывались сумерками. Что теперь? Как выжить? Прошла всего пара часов, как Эстер вышла из дома раввина, оставшись без еды и крова, и вот результат. Ее душило понимание того, что старик прав. Либо замужество, либо каторжный труд служанки – вот и весь ее выбор.
Некоторое время Эстер бессознательно наблюдала за дородной женщиной, которая была одета в ночную рубашку и накинутый поверх нее плащ. Плечи женщины покрывал соболиный палантин, руки она спрятала в меховую муфту, а верхнюю часть ее лица скрывала черная маска. Само собой, это должна быть какая-то богатая дама, не желавшая, чтобы ее узнали, но тем не менее оказавшаяся не в силах устоять перед благоуханием весеннего воздуха – еще одна душа, на несколько мгновений отдавшаяся свободе сырого зеленого парка.
Подойдя ближе, Эстер заметила что-то знакомое в грузной походке, пухлых щеках и горделивой посадке головы. Девушка сделала еще несколько шагов, и из-под маски на нее глянули знакомые водянистые глаза. Дама с видимым усилием притормозила.
– А что, сегодня лондонским воздухом вполне можно дышать, – проговорила она.
Конечно, это была Кэтрин да Коста Мендес, мать Мэри. Ее глаза смотрели на Эстер с выражением человека, которому уже все равно – судить других или быть самому судимым. Эстер обратила внимание, что Кэтрин шла под уклон тропинки.
– Приятно видеть, что вы уже достаточно здоровы, чтобы отправиться на прогулку, – произнесла Эстер, понимая, что эти слова вряд ли обрадуют Мендес, – однако у нее уже не оставалось сил, чтобы деликатничать.
Кэтрин одобрительно что-то проворчала, но заметила:
– Да куда там! И все ж нужно присмотреть за дочерью на гулянии. Думаю, она немного пообождет меня, – добавила она, указав подбородком в сторону кареты, где уже, должно быть, сидела Мэри.
На несколько мгновений ее взгляд задержался на Эстер, и между женщинами проскользнуло молчаливое признание того, кем была Мэри и кем уж точно не была.
Они некоторое время простояли друг напротив друга, и Эстер могла слышать тяжелое дыхание Кэтрин. Становилось темно, и многие из прогуливавшихся дам боязливо спешили к выходу. Трое из них юркнули мимо, как будто только сейчас заметили приближение ночи. Приподняв платья, из-под подолов которых виднелись элегантные туфли, барышни быстрым шагом вышли за пределы парка, с рассеянным любопытством окинув взглядом Кэтрин и Эстер. Девушки вышли за ограду, причем одна из них болтала и крутилась вокруг своих товарок, хотя, кроме смеха, ничего с такого расстояния уже не было слышно. Женщин на улице стало совсем мало, да и одетые более-менее прилично мужчины тоже спешили удалиться.
– Кстати, а что ты тут делаешь? – спросила Кэтрин. – Или что-то случилось?
– Просто захотелось прогуляться по парку.
Глаза Кэтрин сверкнули из-под маски, оглядев девушку с головы до ног.
– Я тебя умоляю – в сторону церемонии! У меня уже не осталось сил на притворство.
Кэтрин отдышалась и вдруг мрачновато улыбнулась:
– В свое время мне часто приходилось лгать. Теперь же эта ложь отслаивается от меня, словно ржавчина. Не выношу больше пустых сплетен… и этот факт теперь весьма раздражает мою дочь.
Кэтрин испустила тяжелый вздох.
– Но все же меньше, чем остальное.
Она всмотрелась в лицо Эстер и кивнула, как будто бы нашла в его выражении подтверждение своим словам.
– Так что мы с тобой можем говорить друг другу правду – в этом нет ничего страшного. Понимаешь, скоро все, что ты скажешь мне, отправится вместе со мной в могилу. Поэтому я… – тут ее лицо на мгновение снова исказила гримаса, – я хотела бы услышать от тебя правду.
В парке уже стало тихо. Даже в маске, борясь с одышкой, Кэтрин все равно сохраняла горделивую осанку, которая невольно вселяла почтение.
Тут тишину нарушил чей-то громкий смех. Две дамочки в низких корсажах и ярко-красных юбках, выдававших их ремесло, уводили своих кавалеров в тенистые заросли.
– Почему вы настаиваете на том, чтобы Мэри выбрала именно меня в компаньонки? – спросила Эстер. – Теперь, когда она зовет меня с собой, то утверждает, что это по вашему настоянию.
– Ты можешь думать все что угодно, – медленно и с чувством произнесла Кэтрин, – но имей в виду, что я далеко не дура, которая склонна верить призракам и предзнаменованиям.
Эстер молча кивнула, и Кэтрин твердым голосом сказала:
– Мне был сон, будто я лежу в могиле. Но тем не менее я видела птиц на крышах домов и тут поняла, что Мэри нужна моя помощь. И я перелетала с крыши на крышу, ища того, кто бы мог помочь моей дочери.
Кэтрин снова тяжело перевела дух.
– Никого не было. Никого… А потом я проснулась.
Тени ночных деревьев казались страшными. В сумраке маска Кэтрин сделалась еще чернее, и Эстер могла вообразить, что же кроется за нею: бархатные глаза отца или изогнутые брови и болезненный взгляд матери. Могла ли Кэтрин знать, как напоминали ее сны видения самой Эстер, которые так часто заставляли ее просыпаться в ужасе? Мать в зеленом платье, голос отца, зовущий ее по имени… Брат в лондонских доках, который все зовет и зовет ее, и звук его голоса отдается настойчивой просьбой.
Тогда Эстер сказала, что призраки и тени должно отсекать холодным лезвием разума. Что сны ничему не учат и ни о чем не предупреждают.
– Эта чепуха лишь сбивают людей с толку и лжет.
На мгновение взгляд Кэтрин оценивающе скользнул по лицу Эстер.
– Наверное, ты правильно считаешь все эти бредни чепухой. Но мне никак не забыть тот сон – очень уж он отличается от всего, что снилось мне последние годы. Мэри нужна компаньонка. Я хочу, чтобы ею стала ты.
Эстер порывисто вздохнула. Глупо, глупо было даже на мгновение предположить, что Кэтрин может предложить ей дружбу. Для да Коста Мендес Эстер была всего лишь служанкой, чтобы решать проблемы Мэри.
– У вашей дочери есть все, что нужно, – упрямо возразила Эстер. – Даже если она и не выйдет замуж, у нее останется наследство и средства к существованию. Я не вижу поводов для жалости.
Эстер редко осмеливалась произнести это слово – даже после смерти родителей и брата. Жалость… ее едва не скрутило от нахлынувшего негодования. Жалость – это костыль, который только ее раввин и может предложить человеку.
Кэтрин отступила на шаг назад, будто защищаясь от слов Эстер.
– Я родила пятерых детей, – сказала она, и ее губы сжались в нитку под маской. – Или тебе это неизвестно? И только Мэри, самая младшая, прожила больше шести лет.
Лицо Эстер осталось бесстрастным.
– Эстер, послушай меня! Я больше не могу быть пастырем для другой души. И даже матерью. Что у меня осталось? Лишь возможность испустить дух. Тебя я не жалею, хотя, быть может, ты действительно заслуживаешь этого.
Кэтрин снова вздохнула и продолжила:
– Во мне больше нет жалости ни к кому. Пропала она, – добавила старуха, словно пытаясь объяснить самой себе этот факт.
– А как же ваш муж? – удивилась Эстер. – Он-то точно должен помочь Мэри!
– Мой муж, – ответила Кэтрин, – вряд ли станет заботиться о Мэри после того, как меня не станет. Он-то и сейчас мало вспоминает о ней, хотя я стараюсь освежать его память. Поэтому мне нужен другой человек. И я не хотела бы доверять заботу о Мэри барышне с перспективами.
– Возможно, вы удивитесь, но у меня есть перспективы, – не удержалась Эстер. – Мне сватают жениха. Но я сказала раввину, что не пойду замуж.
– Вот дура! – в свою очередь выпалила Кэтрин. – Ну и как же ты думаешь жить?
– Я хочу учиться, – негромко ответила Эстер.
Кэтрин чуть слышно крякнула от неожиданности, но спустя мгновение взмахнула тростью и зашагала дальше.
Они медленно взошли на холм. Откуда-то послышался шум борьбы, шорох травы и крик – то ли восторга, то ли испуга. В ночи парк совсем преобразился; стали видны огни от фонарей, которые держали в руках какие-то фигуры у самой ограды, однако этот свет совсем не вселял чувство безопасности, а имена, что фигуры выкрикивали, звучали словно на чужом языке. Эстер шла, примериваясь к шагу Кэтрин, вся отдавшись на волю судьбы.