Кэтрин неожиданно остановилась.
– Я знаю, о чем ты говоришь, – сказала она. – Впрочем, ты все же превзошла мои ожидания. Иногда женщине удается добиться своего и без мужского покровительства. И если ты найдешь способ жить так, как тебе хочется, – тут она пристально посмотрела на Эстер, – пусть это и противно естеству, ты вынесешь на своих плечах скрытые желания многих тысяч женщин. Но учти, что тебя будут проклинать, как самого дьявола.
Ветки над головой и сама маска Кэтрин почти растворились в темноте, доносилось лишь ее натужное дыхание.
– Ищи любую возможность. Любую щель, куда только можно пролезть.
Во тьме слышался шорох ткани – это Кэтрин, опираясь одной рукой на трость, вскинула другую. Щеки Эстер коснулись прохладные, чуть подрагивающие кончики пальцев и тотчас же пропали.
Наконец парк остался позади.
Сидя плечом к плечу с Кэтрин да Коста Мендес, Эстер наблюдала из окна кареты, как город постепенно погружается в мрак ночи. С сиденья напротив на них посматривала с угрюмым любопытством Мэри, переводя взгляд с матери на Эстер.
Ветер, терзавший город днем, наконец стих, и все вокруг погрузилось в сон…
Когда она вошла, раввин сидел у камина, словно не двигался с места после ее поспешного побега. Ривка запалила очаг, и комната была наполнена необычным для столь позднего времени оранжевым светом.
– Господь все ж сохранил тебя, – хрипло произнес старик. – Я ждал тебя и не мог уснуть.
Эстер тихонько прикрыла за собой тяжелую входную дверь. Затем неспешно повесила плащ на крючок.
Раввин с трудом поднялся из своего кресла – его тело чрезвычайно напоминало оживший скелет.
– Кто же из ангелов смог провести тебя в целости среди воров и ночных убийц?
– Я не выйду замуж, – вместо ответа сказала Эстер.
Лицо учителя опечалилось.
– Именно так я и полагал, Эстер. Я обидел тебя своими словами.
Девушка промолчала.
Какое-то время в комнате царила тишина, нарушаемая лишь треском пылающих поленьев. Раввин нащупал прислоненную к стене трость.
– Не хочешь разговаривать – так и я тоже помолчу.
Он медленно прошел через кабинет и исчез в темной спальне.
Эстер очень хотелось пойти вслед за ним, чтобы зажечь ненужную лампу и опустить его трясущуюся голову на подушку. Но вместо этого она запалила в камине лучинку и, держа ее перед собой задубевшими от холода бледными руками, поднялась по лестнице к себе.
Глава пятнадцатая
Она поднесла страницу ближе к глазам, чтобы прочесть слишком бледную распечатку.
«Итак, я начинаю».
Перед ней на столе лежала автобиографическая рукопись еврейки-сефарда семнадцатого века. Конечно, Аарон оказался прав – это была замечательная находка, что стало понятно, когда накануне утром она прочитала его последнее голосовое сообщение.
Только слова Аарона смогли вывести ее из оцепенения после беседы с доктором Хэммондом. Как всегда, Хелен записалась к нему на утренний прием, чтобы как можно скорее забыть его рекомендации; от доктора она планировала поехать прямо в библиотеку. Но едва Хелен вышла из врачебного кабинета, как ее охватила непомерная усталость, отчего она с трудом могла сосредоточиться на дороге. Хелен сжимала руль, почти не замечая других машин. Навалившаяся на нее слабость как будто удерживала от недавних воспоминаний о словах Хэммонда или, что еще страшнее, о выражении его лица, с которым он произнес их. Неожиданно для самой себя Хелен направилась не в университет, а к себе домой. Поднявший по невероятно крутым ступеням, она отперла узкую дверь своей квартиры. Руки и ноги налились свинцом. Она толком не спала уже несколько недель. Не была ли эта чудовищная усталость трещиной в ее защитной броне, которую заметил доктор Хэммонд, намеком на то, что настал тот день, когда он начнет в приказном порядке требовать соблюдения своих требований?
Хелен вошла в квартиру, прошла через кухню, миновала прохладный коридор и наконец добралась до спальни, где опустилась на кровать, служившую ей сорок лет. Что, если бы она не пошла сегодня к врачу? Мысли ее текли очень медленно, словно тени в глубинах сознания. Или она решила больше не видеть устрашающую гору злосчастных документов и рукописей, на которые, как Хелен понимала, у нее не хватит сил? Закрыв глаза, она позволила тиканью часов заполнить ее слух и вскоре провалилась в сон, которого ей так недоставало последнее время.
Ее разбудило третье сообщение от Аарона, в котором тот нетерпеливо процитировал несколько строк из одного документа и просил, чтобы Хелен срочно ознакомилась с рукописью. Хелен сунула ноги в туфли, буквально втянула себя в машину и двинулась сквозь пробки. Поздоровавшись с Аароном, она почувствовала, что едва может связно выражаться, не говоря уже о том, чтобы найти слова одобрения. Да. Он был прав. Да, обнаруженный Аароном документ кардинально изменил все, что до этого знали о жизни, мировоззрении и образованности сефардских женщин семнадцатого века. Хелен была просто обязана выразить благодарность своему помощнику.
Но вместо этого она потеряла его.
Конечно, Аарон и сам был хорош. Но если Хелен когда-либо и воображала, как ей будет приятно сбить спесь с мистера Леви, то она ошиблась. Он избегал смотреть ей в глаза и сидел как-то странно скособочившись. Наконец он протянул ей свой перевод документа, буркнул, что нужно заменить картридж в принтере, и вышел, не сказав больше ни слова.
После того как за Аароном закрылась дверь, Хелен долго сидела, положив руки на колени и слушая ровное гудение обогревателя. Взгляд ее рассеянно блуждал по кабинету, не сосредотачиваясь ни на чем. Ей потребовалось целых десять минут, чтобы прийти в себя и открыть первую страницу перевода.
Распечатка оказалась настолько бледной, что ее едва можно было прочитать. След разума и духа семнадцатого века, утраченный почти на три столетия и наконец спасенный… лишь для того, чтобы исследованию его помешал израсходованный картридж принтера. Смешно! Но Хелен было не до смеха – уже много лет. Было ли это проблемой? Ее отсутствие чувства юмора и жесткость, вероятно, и помешали отдать должное Аарону за его открытие. Поэтому он, наверное, и ушел со смиренным выражением, которое Хелен никак не ожидала увидеть на лице Аарона Леви. И момент его триумфа обратился для него поражением… Когда же она, Хелен, успела стать такой неблагодарной?
Она знала когда. Точно помнила – эта метаморфоза произошла с ней весной, четыре года назад, вскоре после того, как она узнала о смерти Дрора. Статью – да что там! – даже не статью, а всего пару абзацев в интернете Хелен нашла, когда ввела имя Дрора в поисковый запрос.
В новостях трехмесячной давности Дрор был назван «бизнесменом», отчего Хелен едва не расхохоталась в голос, прежде чем прочитала дальше.
В сообщении говорилось, что Дрор погиб в автокатастрофе, когда его автомобиль случайно съехал с дороги где-то под Москвой.
Сначала Хелен не поверила новости. Дрор не мог умереть без ее ведома. Она не верила в паранормальные явления, но теперь никак не могла понять, насколько мир опустел без лица Дрора, его тела, рук, взгляда… Но это было так.
В том, что смерть Дрора была не случайна, Хелен даже не сомневалась. Ему явно «помогли» вылететь с трассы, когда он ехал выполнять какое-нибудь задание.
Писали, что тело Дрора было передано русскими в обмен на что-то – но вот на что именно, Хелен никак не могла вспомнить. Последующие несколько недель, просыпаясь среди ночи, она даже не могла понять, кто из них умер. Впадая в неглубокий сон, она видела Дрора то на работе, то в кругу его шумной семьи; видела, как лицо его омрачается печалью при воспоминании о ней, – и желание избавить его от этой печали поднималось в душе ее, как темные воды из глубокого колодца, пока Хелен вновь не просыпалась и, измученная, принималась листать сборник сонетов Шекспира.
И, если перечтешь ты мой сонет,
Ты о руке остывшей не жалей.
Я не хочу туманить нежный цвет
Очей любимых памятью своей[41].
Хелен охотно пожертвовала бы своим местом в сердце Дрора – стерла бы все воспоминания о том, что когда-либо существовал такой человек, как она сама, – если бы это облегчило ему жизнь. Но Дрор никогда не забывал о ней. В этом она была уверена.
Той весной она впервые ощутила тяжесть в ступне. Все началось с едва ощутимого прикосновения, легкого, но настойчивого – как будто кто-то, любивший ее сильно и нежно, положил два пальца на подъем правой ступни, как бы говоря: «Ты уверена?»
Хелен приподняла ногу, и невидимые пальцы уступили без сопротивления.
Но скоро тяжесть стала ощущаться все сильнее. Утром, вставая с постели, Хелен чувствовала, что ступня как будто стала тяжелее.
Но, хотя она начала подволакиваться, Хелен усилием воли заставляла себя идти, и недуг уступал.
Врачи, к которым Хелен обращалась, говорили ей: «Радикулопатия», добавляя слово «идиопатическая». Эти термины звучали смешно, пока до нее не дошло: смех смехом, а доктора-то не могут точно определить происхождение болезни. Хелен чувствовала, что медики не могут определить симптомы и не доверяют ей, прикрываясь покровительственной вежливостью, которая, по ее мнению, была еще хуже, чем насмешка.
Только год спустя, когда Хелен стало трудно ходить и она превратилась в бледную копию покойника, но зато научилась скрывать перед коллегами боль и дрожание конечностей, диагноз был наконец поставлен. Хелен выслушала заключение доктора Хэммонда молча, чем вызвала неудовольствие последнего, так как врач нервничал из-за того, что его пациентка не задает вопросов. Ни о чем не спрашивала она и накануне, пропустив рассуждения Хэммонда мимо ушей.
Был полдень пятницы. Хелен сидела за рабочим столом и держала в руках перевод Аарона. Вчерашняя перепалка все еще эхом отдавалась у нее в голове. Она никак не могла понять, как Аарон – а может быть, она сама? – вышел на разговор о Дроре. Все, что Хелен могла восстановить в памяти, – ощущение, будто что-то поднимается изнутри нее и неудержимо выплескивается наружу, потому что она и не хочет это останавливать.