Хелен заставила себя сосредоточиться. Она проверила десяток студенческих работ по раннему Новому времени; ей хотелось поскорее освободить свой разум и рабочий стол, чтобы заняться документами, которые, как она понимала, поглотят все ее оставшиеся силы. По правде говоря, попытка быстро проработать эти рукописи, чтобы отбиться от притязаний Уилтона и его команды, казалась совершенно безнадежной. Аарон Леви, вероятно, объявит о прекращении сотрудничества по электронной почте. Это стиль его поколения, предпочитающего общаться с людьми через безопасный интернет. Или просто не появится в хранилище редких рукописей, оставив очевидное невысказанным. Хелен не могла определенно сказать себе, жалеет ли она, что он ушел. Ясно было одно: его решение станет серьезным ударом по работе Хелен, а возможно, и роковым.
Она раздраженно поднесла лист с переводом ближе к свету.
Слова, что выходят из-под моего пера, – это вся моя жизнь.
Я не породила никакой другой жизни в дни свои, и, думаю, этому не бывать.
В тусклом свете кабинета Хелен охватило какое-то иррациональное предчувствие. Чтобы избавиться от гнетущего ощущения, она встала из-за стола. Слова перевода звучали пугающе. Хелен с опаской пробежала страницу взглядом, как будто написанное могло разрушить представления не только об общепринятой мудрости ученых раввинов семнадцатого века, но и о том, что Хелен знала (или думала, что знает) о своей собственной жизни.
В дверь громко постучали.
Хелен взяла трость, чтобы удержать равновесие. Потом послушно, словно маленькая, открыла.
На пороге стоял Джонатан Мартин.
– Доброе утро!
– Доброе утро, – не сказала, а как-то пискнула Хелен.
Мартин был невысок, но в тот момент он величественно возвышался в дверном проеме. Лицо Мартина под шапкой густых седых волос, несмотря на морщины, выглядело на удивление здоровым. Хелен часто задавалась вопросом, почему ее начальник всегда выглядит так, как будто только что вернулся с южного курорта.
Таким он и стоял перед нею: модные очки без оправы, толстое обручальное кольцо, прямая линия пуговиц рубашки в том месте, где она была заправлена в брюки под распахнутым пиджаком, – ни следа живота, свойственного мужчинам его возраста.
От улыбки Мартина Хелен вздрогнула.
– Мне показалось, я должен сообщить вам о том, что Брайан Уилтон и его группа сегодня приступают к изучению манускриптов. Полагаю, их работа не создаст вам помех.
– Вы полагаете?
– Да, разумеется. С Уилтоном общее дело пойдет быстрее.
Хелен вытянулась настолько высоко, насколько смогла.
– Только не надо про общее дело!
– Я немного удивлен вашей собственнической манерой, – спокойно ответил Мартин. – Чем больше ученых исследуют эти документы, тем будет лучше, разве нет?
Конечно, Хелен так не думала. Будь ее воля, ни Мартин, ни кто-либо другой из честолюбивых ученых даже близко не мог бы подойти к этим манускриптам. Однако она все же придержала язык. Мартин был мастером в своей игре. Он отлично знал, кто бы что ни думал о Хелен – о ее яростном отстаивании ведомственных запросов, о настойчивом стремлении разнообразить список допустимых квалификационных языков, о прочих не менее упорных сражениях, – она никогда не устраивала сцен. Да, Хелен Уотт могла облить своего оппонента презрением, но ни разу за все прошедшие годы не повысила голос. Джонатан Мартин обошел ее на повороте и, очевидно, пришел, чтобы лично передать свое послание и получить от этого удовольствие. Вероятно, Хелен раздражала его куда сильнее, чем сама думала. При других обстоятельствах она приняла бы такую мысль за комплимент.
– В этом году вы, кажется, уходите на пенсию? – осведомился Мартин, сверкая линзами очков. – И нам с вами хорошо известно, что изучение этих документов потребует весьма длительного времени.
– Я смогу работать и на пенсии, – спокойно ответила Хелен. – Мне не потребуется пособие от университета. Все, что нужно, – это постоянный доступ в библиотеку.
Мартин снова улыбнулся, но уже сочувственно.
– Хелен, это же непрактично, – сказал он. – А вы женщина прагматичная.
Его слова задели Хелен. Собственно, на это Мартин и рассчитывал, назвав ее по имени после двух десятков лет совместной работы, в которые обращался к ней не иначе как «коллега». Все, на что рассчитывал Мартин, – выбить у Хелен почву из-под ног.
Она выглянула в коридор и увидела, как Джонатан Мартин, коротко постучав, исчезает за дверью кабинета Пенелопы.
Как она и подозревала, в хранилище редких рукописей уже вовсю хозяйничал Уилтон со своими тремя аспирантами. Они стояли по двое с каждой стороны стола и что-то рассматривали: девушка с бледно-розовой помадой на тонких губах, напоминавшая мышонка, двое молодых людей и, конечно, сам Уилтон, выглядящий едва ли старше своих помощников. Сколько же времени прошло с тех пор, когда пересеклись пути Хелен и Уилтона? Кажется, два года. Неужели Хелен так давно не посещала факультетские собрания?
Она сразу же отметила, что у всех мужчин, включая Уилтона, великолепные волосы. У последнего шевелюра была темно-каштановой, отливавшей глянцем, и волнами спускалась от макушки к ушам. Откуда у ученого-историка могут быть такие волосы? Ухоженные, красивые, но без женственности. Двое его помощников носили более скромные прически, однако было видно, что оба следят за своей внешностью. И только девушка выглядела несколько увядшей и не могла претендовать на звание настоящего шедевра природы.
До этого дня Хелен, в общем-то, ничего не имела против Уилтона, за исключением разве что его карьеризма. Будучи аспирантом, он всегда первым и с видимой искренностью смеялся шуткам наставников, остроумно соглашался с большинством на собраниях, где присутствовали аспиранты, и чаще других предлагал свою помощь. Но, несмотря на это, он пользовался популярностью среди однокурсников. Как-то раз Хелен сидела на скамейке возле входа в свой отдел. Она побоялась сразу идти до машины и присела, чтобы перевести дух. И вот тогда Уилтон, приобняв за плечи двух студентов – а все это происходило в двадцати ярдах от Хелен (какой же невидимой она стала!) – и мотнув головой в сторону дородной секретарши средних лет, которая прошла в сторону автопарковки, сказал, что может определить бабу со скверным характером только лишь по количеству крючков на застежке ее лифчика. «У нас на истфаке нет ни одной женщины, у которой было бы меньше трех! То ли дело кафедра романских языков! Нет, вы видели последнюю протеже Каслмена на праздничной вечеринке? А? – шелковая блузка и бретельки из зубной нити!»
Его товарищи расхохотались, и Уилтон похлопал одного из них по спине, но тут же заметил Хелен, смотревшую прямо на него.
Она вспомнила, что у Уилтона хватило воспитания покраснеть. Однако она была уверена, что этот эпизод не задержится надолго в его голове. Такие, как он, не слишком-то были склонны к раскаянию. Аарон, например, великолепно вписался бы в эту компанию…
Хелен собралась с духом и прошла мимо великолепной группы Уилтона, стараясь не вытягивать шею, чтобы рассмотреть, что за бумаги они там изучают. И тем не менее по ее устремленному вперед взгляду можно было легко понять масштаб ее поражения.
Она расслышала шорох карандашных грифелей по столу – бывшему ее столу. Четыре карандаша, четыре коричневые подложки. Команда Уилсона работала сразу над четырьмя документами. «Да, – подумала Хелен, – вряд ли я успею выяснить историю Алефа раньше, чем ее раскусят эти молодцы». Она даже не допускала мысли о том, что неважно, кто первым сделает открытие. Это было очень важно. Хелен захотелось сжать свои онемевшие руки и рявкнуть «это мое!» так, чтобы эти лощеные головы разом повернулись в ее сторону.
Хелен остановилась и машинально развернулась в паре шагов от края стола, глядя собравшимся в глаза.
Все трое аспирантов недоуменно уставились на нее. Уилтон же неопределенно кивнул и снова вернулся к работе, поняв, кто стоит перед ним. На мгновение он замер, а потом болезненно раздвинул губы, что означало улыбку. Затем он поднял руку («Да что он делает?» – подумала Хелен) и небрежно отсалютовал, как бы призывая к соперничеству. Мол, здравствуй, товарищ, рады тебя видеть, и пусть победит сильнейший. Спортивный жест, ничего личного. Да, конечно, но Уилтон точно не пожелает слушать ее теории о найденных документах, пока не создаст свою. И это будет целиком заслуга его команды, ни о каком сотрудничестве и речи не шло.
Хелен молча наблюдала, как опадает рука ее неприятеля.
Он снова улыбнулся, но уже не так широко, и, неуверенно поддернув манжету пиджака, вернулся к работе.
Хелен подошла к столу библиотекаря, взяла огрызок карандаша и лист бумаги, на котором написала номер нужного ей документа. Затем протянула листок Патриции Старлинг-Хейт.
Та взглянула на номер.
– Документ сейчас в работе, – сообщила она Хелен.
Хелен почувствовала, как ее губы пересохли от такой новости.
Как, всего несколько часов работы в библиотеке – и Уилсон уже добрался до бумаг, на которые у нее с Аароном ушло две недели? Она и подумать не могла, что ее так быстро отодвинут в сторону.
Хелен помолчала, пока не убедилась, что может говорить спокойно:
– Тогда попрошу следующий документ из каталога.
– А почему бы вам не спросить его? – спросила Патриция, не двигаясь с места.
Хелен вздернула подбородок. Какой смысл был в ее строгом воспитании, если она не могла проявить властное достоинство, когда этого требовала ситуация?
– Он, – сказала Хелен, – не помощник мне в этом деле.
Губы Патриции сжались в куриную гузку. Она посмотрела на Хелен поверх очков, а та попыталась припомнить, когда последний раз ей кто-нибудь осмеливался смеяться в лицо.
– А у меня сложилось впечатление, что он был вашим единственным помощником и союзником. Честно говоря, приятно было смотреть, как вы работаете.
Хелен через стол посмотрела Патриции в лицо. Двадцать лет она смотрела в это круглое непроницаемое лицо, и только теперь до нее дошла ужасная мысль, что Патриция припоминает ей прошлое.