Эстер рванулась вперед, стараясь не отстать от Мэри, но та довольно быстро пробиралась меж зелеными зрительными скамейками без спинок, не обращая внимания на попадавшиеся то тут, то там открытые горшки для мочи. Эстер толкали, пихали, но уступали дорогу. Она боялась обернуться, однако, высоко подобрав юбку, следила за действом над сценой. Под ногами хрустели устричные раковины, ноги скользили, попадая в невидимые лужи. На скамейках сидело не так уж много народу – большинство предпочитало забраться на них с ногами или торчать в проходах. Вокруг толпились мужчины – один из них случайно толкнул Эстер, а потом обхватил приятеля за шею и завопил:
– Знаешь, как отличить мужика от бабы? Надо пощупать вот эти булочки, сэ-эр!
Со всех сторон плеснуло хохотом. Эстер, не оглядываясь, бросилась вперед, стараясь не отстать от Мэри, которую она все время окрикивала резким и хриплым шепотом. Она не успела опомниться, как оказалась у самого края сцены.
Теперь обе девушки стояли у партера. Среди зрителей то и дело попадались женщины, по нарядам которых было нетрудно догадаться о том, как они зарабатывают себе на жизнь. Наверху, в темных галереях, рядом с хорошо одетыми джентльменами сидели расфранченные дамы; некоторые из них осмелели настолько, что приподняли свои маски и рассматривали акробатов. Эстер отвела взгляд от верхних рядов, как раз чтобы заметить оранжевый платок, пущенный кем-то из партера. Платок зацепился за натянутый канат, куда и был нацелен, сжался, скрутился, словно прячущаяся в раковине мидия, и танцор на мгновение замер, стараясь сохранить равновесие, причем тень его на стене театра извивалась, словно висельник в петле. Тень то сжималась, то снова расширялась, пока наконец акробат не выровнялся, чтобы продолжить свой медленный величественный танец.
Мэри не отрываясь смотрела на сцену, замерев, словно в трансе.
Раздался глухой удар невидимого барабана – оба акробата, перевернувшись в воздухе, звучно приземлились на подмостки, резко поклонились и исчезли за авансценой. На сцене появились облаченные в костюмы актеры и дружно стали декламировать первые строки пьесы:
– А теперь восхвалим честных людей!
– Я и в самом деле честный человек! – пропел актер из центра массовки.
Спектакль начался. Слова актеров почти утонули в непристойном смехе, доносившемся из зала и с галерей. Первым по сцене прошелся актер с размалеванным, как у клоуна, лицом, игравший галантного кавалера по имени Фредерик Фролик. К своему удивлению, Эстер понимала большую часть их болтовни.
– А если дура выйдет за меня, клянусь, ее я одурачу!
Толпа в партере одобрительно загудела, с балконов раздались разрозненные аплодисменты. Актеры, войдя в свои роли, подчеркивали каждую грубоватую фразу, что вызывало бурный восторг толпы. Они, будто корабль в штормовом море, взбирались из бездны площадного юмора на вершины высокоморальных заключений, чтобы радостно нырнуть обратно, сохраняя тем самым ритм пьесы.
– Мужчины счастье у него в руках? Смотри же, что в моих!
Среди актеров-мужчин на сцене появились две актрисы в платьях с декольте. Одна носила светлые локоны, другая – темно-каштановые. Они играли в амплуа инженю[43] и отбивали каждое покушение на свою добродетель с наигранной наивностью. Эстер не заметила в таких барышнях ничего особо вызывающего, их платья почти ничем не отличались от одежд женщин, что сидели на балконах и галерее. Но уже само то, что они находились выше уровня зрительного зала, доводило присутствовавших мужчин до исступления, и они, позабыв о всяких приличиях, рвались к сцене, протягивая целый лес огрубелых рук.
– Какая гадость! – пробормотала Мэри, придвинувшись так близко, что Эстер чувствовала каждый ее вздох.
Сцена опустела, и на ней возник бойкий мужчина неопределенного возраста в длинном завитом парике, с худым лицом и потными красными, словно у пьяницы, щеками. Он произнес длиннющую речь, которую, казалось, досочинял на ходу, чтобы отвлечь внимание зрителей, пока за занавесом авансцены устанавливают декорации. Он начал с размышлений о любви – наихудшей и самой восхитительной из человеческих глупостей, а затем перешел к детальному описанию качеств идеального любовника, что окончательно разозлило аудиторию. Когда он перешел к тому, что настоящий мастер амурных дел должен быть щедро одарен телесно, из зала ему в голову прилетел какой-то огрызок. Конферансье как ни в чем не бывало отмахнулся и продолжил говорить, что повлекло новый мусорный шквал из партера. Наконец вступительная речь закончилась, и оратор удалился, попутно сметая отбросы внутренней частью стоп, отчего его походка превратилась в веселый танец. После в зал выбежали трое актеров и запели задорную песенку, смысл которой сводился к тому, что если, мол, твоя возлюбленная не добра и не мила, то она достойна любви разве что какого-нибудь шалопая Джека.
Чья-то жесткая рука прихватила Эстер за талию и поползла выше. Девушка в панике с силой вцепилась в нее ногтями, и обладатель мозолистой длани быстро удалился.
– Нам надо уходить, – прошептала Мэри, не отрывая, однако, от сцены завороженного взгляда.
Певцы ушли, и Эстер увидела нечто странное.
На авансцену вышла одетая в мужской костюм женщина – блондинка с локонами, которая несколько мгновений до этого расхаживала по сцене в ярко-желтом платье. Теперь же ее волосы были собраны сзади и схвачены узлом, грудь прикрыта тяжелым камзолом, золотые рукава которого скрывали тонкость рук. Вероятно, она должна была изображать миловидного придворного юношу.
Крики зрителей почти полностью заглушили слова актрисы; она замолчала и стала на месте, явив залу несуразицу своих широко расставленных ног.
– Эй, рыбий хвост! – крикнул какой-то мужчина, и актриса изящно повернулась в его сторону.
Театр буквально содрогнулся от рева мужских глоток, что, не прекращаясь, отдавался в ушах Эстер.
Наконец зал успокоился, и актриса продолжила свою речь. Сверкнув решительным взглядом, она поведала зрителям о цели, которую преследует ее персонаж. Ввиду некоего поворота в сюжете ей потребовалось выдать себя за мужчину, чтобы обманом завоевать доверие своего жениха и узнать его истинные чувства к ней.
Женщина в мужском костюме! Какую же власть приобрела она в пьесе путем простой смены одежды! Но для нее вся эта авантюра была продиктована всего лишь тщеславием: узнать мнение недостаточно пылкого кавалера.
Будь у Эстер такая возможность, она использовала бы ее по-другому.
Актриса закончила свою речь, а затем с ошеломившей Эстер простотой вышла на авансцену, словно фигура, выходящая из портретной рамы в живой, дышащий мир. И пока шло действо и другие герои выходили из-за кулис, чтобы быть обманутыми сменой ее костюмов и сюжетными поворотами пьесы, Эстер положила руку на подмостки, чтобы убедиться, что все происходит по-настоящему. И тогда ей пришла в голову идея, столь же простая, сколь и трудновыполнимая. Эстер вцепилась в сцену, пока у нее не заболели пальцы.
Когда спектакль закончился, публика отхлынула от них и потекла к выходу. Раскрасневшиеся лица вновь становились благообразными, а толпа постепенно превращалась из буйного, исполненного страстью существа – публики – в обычных мужчин и женщин, моргавших от света, что проникал с улицы, и спешивших к себе по домам.
Рука Эстер до сих пор держалась за край сцены. Девушка слышала, как театр постепенно затихает. Над ней парил купол крыши, ниже шел частокол искусно вырезанных столбов, поддерживавших своды галерей. Эстер разглядела даже брошенную женскую маску, которая смотрела на нее пустыми раскосыми прорезями для глаз.
Рядом что-то заворочалось. Эстер повернулась, и как раз вовремя, потому что перед ней возникло бледное, словно полная луна, лицо Мэри.
Подхватив ее на руки, Эстер с трудом удержала ускользающую тяжесть. Ее шатало из стороны в сторону, пока Эстер пыталась найти более или менее чистое место, чтобы положить сомлевшую подругу. Но пол был весь засыпан устричными раковинами и вылившейся из горшков мочой. Эстер приложила последние усилия и вытащила Мэри на сухое место, подложив ей под голову свернутую шаль.
Мэри едва дышала. Эстер, наклонившись, смотрела, как трепещут ее веки. На авансцене тем временем двигались какие-то тени – то актеры готовили костюмы и декорации для завтрашнего спектакля. Эстер заметалась, но последние из зрителей, кто еще не успел покинуть партер и галерею, совсем не обращали на нее внимания. Но без посторонней помощи ей не донести Мэри до ожидавшей их кареты, а оставить девушку одну в здании театра, пока она будет бегать за кучером, Эстер ни за что бы не согласилась.
В спину ей ударилось что-то маленькое, но твердое. Эстер обернулась и увидела, как за пологом занавеса исчезает худощавая фигура. У ее ног лежал сверток, внутри которого обнаружился грязно-белый кубик. Эстер осторожно понюхала: нюхательная соль. Она сунула кубик Мэри под нос, и через несколько мгновений та открыла глаза и выругалась.
Еще несколько минут ушло на то, чтобы Мэри окончательно пришла в себя и поняла, где находится. Заметив на лице Эстер выражение облегчения, она снова повторила проклятие, приподнялась на локтях и перевела дух.
– Какой позор, – шевельнула губами Мэри.
Что именно она имела в виду – пьесу или окружающий ее бардак, Эстер не поняла. Мэри попыталась встать, но из-за слабости ей пришлось присесть на скамейку. Она нахмурилась, переживая свое унижение. Эстер подхватила ее за локоть, но Мэри, оглядевшись, высвободила руку.
– Дай я хоть корсет тебе развяжу, – предложила Эстер.
– Ой, да перестань! – отшатнулась Мэри. – Ну устала я немного, что ж тут?
Она заметила, как Эстер покачала головой, и несколько смущенно прибавила:
– Утром я буду у нас в саду. Приходи.
– Это с каких пор Мэри да Коста Мендес работает садовницей? – рассмеялась Эстер.
– Да клянусь тебе, именно так!
В это время к девушкам приблизился худощавый актер, что дал Эстер нюхательную соль. Продолжая стирать с лица остатки грима, он спрыгнул со сцены в партер и протянул руку. Эстер отдала ему соль.