загадкой, на которую пока что нет ответа, хотя многие умы пытаются ее решить. Как следует из доказательств, которые я сформулирую, если только вам будет угодно вступить в дискуссию, очевидно, что родственные концепции Божественной воли и непогрешимости никак не выдерживают критического взгляда, если только их не окутывает дымка некоей тайны, что и поддерживается людьми, нуждающимися в подобном утешении.
Уже одни только эти слова являются ересью, однако вопросы, что возникают передо мной, выходят за рамки того, что я пишу здесь. Одно из самых искушающих моих стремлений – овладеть принципами детерминизма, коего, как говорят, придерживается Спиноза. Согласны ли вы с этим? Насколько далеко, вы считаете, должны простираться его последствия – неужели в человеке не осталось и самой малости от свободы воли? Может ли детерминизм ограничить Бога (если, конечно, вы пожелаете рассуждать о Боге)? Обладает ли Бог волей и силой, чтобы волю эту исполнить, или же Бог есть нечто иное, нежели представляют себе адепты того или иного вероучения?
Я просил бы вас не отказывать мне в обсуждении с вами этих и иных вопросов. Уверяю, что ни единый ваш ответ не станет достоянием людей посторонних – все останется сугубо между нами. Я хорошо понимаю опасность метафизики, равно как и опасность, грозящую мыслителям, ставящим вопрос о вере. Поэтому я спрашиваю вас, могу ли я присоединиться к вашему ученому кругу? И хотя я дышу воздухом другой страны, но охотно вступил бы с вами в диалог, ибо мы, люди философского склада, живем одними и теми же вопросами, где бы мы ни находились.
Жду вашего ответа,
Подписав письмо чванливым росчерком, Эстер мрачно ухмыльнулась. По крайней мере, сказала она себе, это было сделано во имя добра, ведь она не лгала от имени своего учителя.
Когда она открыла глаза, день был в самом разгаре. Раввин, должно быть, уже сообщил Ривке, что Эстер вновь будет работать для него, и та взвалила на свои толстые плечи бремя домашнего хозяйства.
Мир изменился. Эстер села на краю своего тюфяка, чтобы дать этому ощущению полностью овладеть ею. Скрестив ноги под подолом ночной сорочки, она чувствовала тепло собственного тела. Ее ладони и пальцы сделались гибкими, и это было настоящим чудом. Руки снова принадлежали ей. Теплые и гладкие подошвы ног соприкоснулись, и она похлопала ими. Затем встала и умылась, позволив блестящим бриллиантовым каплям стечь с лица на шею. Одевшись, Эстер вышла из дома в яркий полуденный свет, словно бабочка, вырвавшаяся из ставшего тесным кокона.
Ветер развевал ее юбки, трепал заколотые у шеи волосы. Эстер смеялась прямо в закопченное, ревущее лицо Лондона. Она шла к дому Мэри, окруженная холодным сиянием слов: теперь она легко могла составить опровержение напыщенным речам Соломона Сивани о природе времени в Торе, которые они с раввином обсуждали более года назад. Или написать Лодевейку Мейеру[45] – несколько месяцев тому назад в книжном киоске у собора Святого Павла она прочитала предисловие Мейера и до сих пор помнила некоторые из его высказываний. Завтра же она вернется туда, и, возможно, тот или иной том еще на месте. Будучи компаньонкой Мэри, она сможет собрать немного денег, чтобы купить «Principia Philosophiae Cartesianae»[46] де Спинозы. Отрывки, что ей удалось прочитать, казались написанными с чрезвычайной осторожностью, так что и не верилось, что автор считается дерзким еретиком, однако Эстер надеялась при более внимательном прочтении обнаружить в них скрытый огонь. С этой мыслью она прошла через резные двери дома да Коста Мендес, и служанка протянула руку, чтобы помочь ей снять плащ. Случайно Эстер коснулась своей шершавой от домашней работы рукой руки горничной, на плоском лице которой застыло выражение тупой усталости. Быстро, прежде чем ее успела настигнуть жалость, Эстер отвернулась. Чувство вины за свое отступничество поглотило бы ее без остатка. Эстер нащупала деревянную дощечку, за которую можно было уцепиться и выплыть – слабый, эфемерный шанс на жизнь. И она не может дать слабину при виде такого же утопающего…
В гостиной стоял приятный аромат – из китайской вазы, стоявшей на низеньком столике красного дерева, поднимался легкий дымок.
– Ну наконец-то! – дрожащим от напряжения голосом воскликнула Мэри.
Ее живое, нервозное лицо странным образом контрастировало с изящным небесно-голубого цвета платьем, розовыми лентами на груди и кружевной оторочкой.
Томас, что сидел развалившись в широком обитом бархатом кресле, широко улыбнулся Эстер. Но затем его взгляд скользнул по комнате, и тут Эстер поняла причину беспокойства подруги. В ярком свете высокого окна стояли двое вчерашних спутников Томаса. Бескос держал на ладони чашку чая и лениво переводил взгляд с хозяйки на своего товарища. Рядом с ним стоял Джон, вопросительно глядя своими кроткими глазами на Эстер, а его чашка остывала на боковом столике.
– За нашу прекрасную хозяйку! – провозгласил Томас, поднимая свою чашку.
Эстер показалось, что он произносит эту фразу уже не в первый раз.
Мэри безуспешно попыталась изобразить улыбку.
Поверх вирджинала[47] рядом с парой глобусов – небесным и земным – лежал квадрат вышитой ткани, словно небрежно наброшенный на полированное дерево. Тонкость работы поражала воображение: сквозь плотный белый атлас шла шелковая нить с крошечными серебряными блестками и небольшими жемчужинами, подчеркивавшими почти оконченный узор из цветов, бабочек и гусениц. Эстер никогда бы не поверила, что непоседливая Мэри способна выполнить столь тонкую и кропотливую работу.
Но Томас вовсе не обращал внимания на выставленный специально для него образчик великолепного дамского рукоделия. Он был занят тем, что носком своего модного сапога подтаскивал к себе вышитый табурет, хотя ему было достаточно просто наклониться и взяться за него рукой. Наконец, справившись со своей задачей, он возложил на расшитую подушку ногу – Эстер заметила, что подошва его сапога залатана.
Мэри вышла вперед и, прищурившись, со значением взглянула на Эстер. Затем она повернулась в сторону парочки у окна и произнесла чарующим голосом, хотя в ее интонациях звенела сталь:
– Мы с Эстер никак не ожидали лицезреть столь великолепную компанию. Разве что за исключением Томаса.
Бескос громко рассмеялся:
– Да честно говоря, Томас и сам не ожидал!
Отсмеявшись, он вернулся к своему занятию, обводя глазами роскошные гобелены и элегантные украшения в комнате. Да и сама Эстер была поражена богатством убранства. До этого дня она лишь один раз посещала дом семьи да Коста Мендес, да и то не рискнула пройти дальше порога. Обычно Мэри сама заезжала за ней, так что теперь ей представилась замечательная возможность насладиться видом на серебро, гобелены, мебель красного дерева и картины в богатых рамах.
– Мы решили проводить сюда Томаса, – пояснил Джон, – чтобы он вовремя вернулся сегодня в театр.
Джон говорил так тихо, что Эстер вспомнился квакер-проповедник, которого она как-то раз слышала на одной из лондонских улиц. Этот человек сидел на решетчатом ящике посреди движущейся толпы и, казалось, тщательно обдумывал следующую фразу, будто считал, что каждое его высказывание может иметь ценность для невольных слушателей.
Джон говорил покачивая головой, словно извиняясь.
– Видите ли, он ушел уже изрядно навеселе. А ему нужно быть на сцене где-то через час. Актерам как-то раз пришлось работать без него. И если он опять пропустит спектакль, то его попросту турнут из театра. Так что нам пришлось пойти следом, чтобы присмотреть за ним.
Томас изобразил на своем лице полусонную улыбку и укусил Джона за палец. Щеки его раскраснелись от выпитого в таверне вина. Он погладил свою коротенькую бородку и лениво продолжил разглядывать украшавшие комнату гобелены. Время от времени его взгляд обращался на Мэри, которая стояла рядом с клавесином, но даже если он и имел какие-либо планы на нее, гобелены интересовали его все же больше. Томас смотрел на богатое убранство комнаты, как люди обычно провожают глазами солнечный закат, и это наблюдение поразило Эстер.
Снаружи послышались шаги, и, небрежно отворив дверь, в комнату ввалилась дородная служанка. Подойдя к чайнику, она приподняла крышку и негромко сказала Мэри:
– Что, еще воды?
Не дождавшись ответа, она прижала горячий сосуд к груди, даже не обернув его полотенцем.
– Думаю, что твой отец поинтересуется, какие же гости воспользовались вашим гостеприимством в его отсутствие.
Мэри провела пальцем по гравированной металлической поверхности земного глобуса, поиграла с ним, а затем сильно крутнула. Металлические подставки задрожали, отчего внутри глобуса что-то тягуче и утробно зазвенело. Затем глобус остановился, но внутри у него все еще что-то ворчало.
– Отец мой сейчас озабочен своей новой пассией, – сказала Мэри, – о чем ты и так хорошо знаешь, Ханна. Недели две его уж и не жди.
Служанка что-то негромко простонала – она тоже явно не одобряла поведение отца Мэри, и вышла, не сказав больше ни слова.
Мэри ухватила Эстер за руку и прошипела ей на ухо:
– Выведи их в сад!
– Ты уверена? – шепнула та, мельком взглянув на Томаса.
Вместо ответа Мэри мотнула головой на дверь, что вела налево.
– Идемте в сад, – обратилась Эстер к гостям.
Бескос издал резкий смешок и оттолкнулся от стены.
Эстер провела обоих мужчин по недлинному коридору и вывела в многоярусный сад, усаженный розами. Стены, что закрывали его с боков, сплошь поросли густым плющом. Между розами цвели экзотические растения с красивыми цветками, дорожку обрамляли кусты шиповника. Должно быть, сад был детищем Кэтрин, покинутым своей создательницей. Однако чья-то невидимая рука не оставляла заботы о садике. Эстер сразу поняла чья: подрезка кустов была выполнена неумело, одну часть живой изгороди обкорнали донельзя, а другую начали было стричь да бросили. В общем, налицо дочерняя преданность…