– Эстер, – произнес Аарон, словно пробуя имя на вкус.
Под именем, подписанным той же рукой, с небольшим росчерком, стояло другое: «Т. Фэрроу». И следом: «Пусть местом, где я останусь не разделенной, будет эта страница».
Ниже значились еще три имени, два из которых были отмечены галочками: «Ван ден Энден, Гоббс, де Спиноза».
Хелен повернулась к Аарону.
– Возможно, Томас Фэрроу, – сказал он, – малоизвестный философ, который переписывался с некоторыми из великих. В США есть аспирант, который считает, что Фэрроу – недооцененный ученый того времени.
Сердце его отчаянно билось.
– Как думаете, возможно ли… Ему не хотелось заканчивать фразы.
Минуту Хелен молчала. Затем согласно кивнула.
Одновременно, словно в танце, оба повернули головы в сторону группы Уилтона. По крайней мере, этот документ пока был в их руках.
Аарон достал блокнот и стал быстро писать. Закончив, он отложил карандаш и прикрыл глаза. Не поднимая век, он потянулся к столу и обеими руками нащупал рукопись.
Хелен двинулась было в его сторону:
– Что…
Аарон открыл глаза и ухватился пальцами за нижний край документа. Прежде, чем рука Хелен успела остановить его, он вскочил с места и то же мгновение разорвал бумагу – слева внизу, подальше от исписанной части.
Хелен никак не могла прийти в себя, будто стала очевидцем насилия, совершенного над живым существом.
– Аарон?!
Аарон вскинул руки. Когда он окликнул Патрицию, голос его звучал так сокрушенно, что Хелен почти поверила в его искренность.
– Никогда не прощу себя, – когда библиотекарь приблизилась к нему. – Мне так жаль! Я… – он замолк, словно не имея сил продолжать.
Патриция остановила взгляд на разорванной бумаге.
Аарон расстегнул и снова застегнул молнию на свитере, как бы демонстрируя ее неисправность.
– Застежка зацепилась за бумагу, когда я вставал, – объяснил он. – А документ прижат к подложке, и вот… Я никогда больше не надену такое… даже понятия не имел, что подобное может случиться! Мне очень, очень жаль!
На другом конце комнаты люди из группы Уилтона задрали головы к потолку. Один из аспирантов повернулся к своим товарищам со снисходительной гримасой: мол, что вы ожидали от неуклюжего придурка? Но сам Уилтон с милосердным видом человека, которому уже неинтересно топтать униженного и побежденного противника, вернулся к лежащим перед ним бумагам.
Чем дольше молчала Патриция, тем отчаяннее Аарон старался заполнить молчание извинениями. Однако Хелен заметила, что лицо библиотекаря оставалось спокойным. Увидев, что повреждение оказалось незначительным и не затронуло заполненную текстом часть документа, она, казалось, удовлетворилась раскаянием Аарона. Более того, ее, видимо, впечатлил тот факт, что он наконец осознал ценность старинных рукописей.
– Наверное, – молвила она, фыркнув, – нам придется дополнить правила поведения еще одним запретом. Хотя наши правила, кажется, никогда вас особо не сдерживали.
– Я сам напишу себе напоминание! – горячо уверил ее Аарон. – Никаких больше молний в хранилище. Я буду следить за каждой мелочью, серьезно. Только пуговицы и липучки!
Он протянул дрожащую руку к надорванному листу. Хелен почти верила в его искренность.
– Это можно восстановить?
Патриция покачала головой:
– Это может сказать только Патриция из консервационной лаборатории, с ее испепеляющим взглядом.
Аарон молча принял упрек.
– Надеюсь, что для нее это не составит большого труда. Я понимаю, что она и так сильно занята, и у нее не так много времени, чтобы возиться с криворукими балбесами. Пожалуйста, передайте ей мои искренние извинения.
– Думаю, на сегодня мы закончили, – сказала Хелен.
Затем она встала и, к собственному удивлению, неловко похлопала Аарона по плечу.
– Думаю, нужно немного успокоить нервы, прежде чем продолжать работу.
Библиотекарь ушла в лабораторию – было слышно, как открылись и закрылись двери лифта.
Аарон тем временем собирал свою сумку. На его лице не было знакомого дерзкого выражения, наоборот, он выглядел взволнованным.
– Это было больно, – тихо сказал он Хелен. – Больнее, чем я думал.
Волосы Хелен выбились из-под заколки, и седые пряди лезли ей в глаза.
– Вы просто гениальны, – сказала она.
По его лицу расползлась улыбка. Тоскливое выражение, недавно появившееся у него во взгляде, отчего Хелен даже подумала, что Аарон все-таки кое-что понимает в жизни, стерла улыбка, как бывает только у совсем юных.
– Вот он! – громко воскликнул Аарон, и Хелен вздрогнула от неожиданности.
Он несколько раз с расстановкой хлопнул в ладоши, что непременно привлекло бы внимание Патриции, не будь она в тот момент в лаборатории.
Хелен не могла скрыть смущения. Даже Уилтон поднял голову и уставился на них.
– Что такое? – раздраженно спросила Хелен.
– Да комплимент! – объяснил Аарон с блаженной улыбкой. – Я знал, что у вас получится!
Глава восемнадцатая
Бенедикту де Спинозе
Мое имя наверняка вам неизвестно. И все же я хотел бы вступить с вами в переписку из уважения к вашей философии. Я надеюсь, что вы не откажете тому, кто пишет издалека, ибо, как вам известно, всегда найдутся люди, желающие познать истину, даже если они рассеяны по всему миру.
Я с восхищением ознакомился с вашим сочинением «Принципы картезианской философии» и могу сказать, что вам удалось установить ясность во всей ее очевидности.
И все же я чувствую, что вы многое недоговариваете. Ваши слова сдерживают мысль, как каменная стена сдерживает склон холма – но лишь на время, пока земля не набухнет от проливных дождей и не вырвется на свободу.
В частных беседах, как мне стало известно, вы утверждаете, что Бог есть Природа. Если это так, то, поскольку человек во всех его воплощениях заключен в Природе, должно быть, что Бог не избирает какую-либо вещь или человека для ненависти или любви, а в равной степени присутствует в каждом создании. Поэтому Бог не вступает ни в какие споры между людьми.
Мне хотелось бы понять яснее, что именно вы имеете в виду, когда говорите о Боге, ибо и здесь ваши слова обещают многое, но обо многом же и умалчивают.
Я бы очень ценил наши с вами беседы, но отсутствие опыта в философских беседах побудило меня обратиться к вашему другу ван ден Эндену в надежде, что благодаря общению с ним я смогу научиться манере речи и аргументации, которую вы используете в общении между собой. Однако ван ден Энден отказался от переписки со мною. Я надеюсь, что вы примете иное решение.
Жду вашего ответа, и тогда напишу больше.
11 апреля 1665 года
20 нисана 5425 года
Возлюбленному ученику Даниилу
Ваше молчание беспокоит меня, и поэтому я пишу снова, хотя, возможно, вам неприятен мой настойчивый интерес. И тем не менее меня не оставляет тревога из-за ваших слов. Я боюсь того, что станется, когда евреи Флоренции подпадут под влияние Шабтая Цви; но еще более страшусь того, что случится после его разоблачения как самозванца. Я видел, как пагубно возрождение и последующее крушение надежды сказываются на духовном состоянии общины, принося позор и раздоры. Шабтай Цви не оставит вашу Флоренцию такой, какой она была, как огонь, что проходит сквозь лес, не оставляет живых деревьев.
Прошу вас, сообщите, нашли ли вас мои письма, даже если они показались вам бесполезными. Я переживаю за вашу безопасность в этом изменчивом и таинственном мире. В немощи своей я способен выполнить лишь немногое из того, что охотно бы взвалил на себя, будучи здоров. Но это немногое я несу в сердце своем, и это любовь к своим ученикам, которые являются искрами света в темном мире. Поэтому прошу простить мою настойчивость в желании убедиться в вашем благополучии, но я не успокоюсь, пока не получу известия о нем.
29 апреля 1665 года
Бенедикту де Спинозе, мысли которого я высоко ценю
Вы молчите, словно моя просьба о беседах с вами скрывает в себе тернии. Но вам хорошо известно, что благодаря знанию даже тернии могут принести желанную истину. Если же мысли мои выражены не так, как принято среди людей вашего круга, то прошу вас остаться глухим к недостаткам моей речи, поскольку телесная немощь уже давно препятствует общению с людьми образованными, у которых я мог бы приобрести более учтивые привычки. Я не ищу ничего, кроме ответа на то, что меня беспокоит, как это свойственно больным или мыслителям. Быть может, ваше доверие ко мне укрепит то, что в Лондоне я познакомился с вашим бывшим учителем раввином Моше Га-Коэном Мендесом. Я считаю его замечательным и мудрым человеком, несмотря на его приверженность идеям и убеждениям, которые я не разделяю. Он очень лестно отзывается о вас и хвалит ваш ум.
Я хотел бы обсудить с вами мои предыдущие вопросы и добавить новые: какова природа обязательства человека следовать условностям окружающего его общества? Если эти условности ошибочны – а это несомненно, поскольку условности одного общества противоречат условностям другого и, следовательно, все они не могут быть правильными, – то может ли человек действовать (а возможно, даже и обязан) в соответствии со своим определением добродетели, хоть бы оно показалось обществу отступническим? И, наконец, какие обязательства несет человеческая душа по отношению к другой душе в нашем несовершенном и разбитом мире?
Бэкон мечтал о строительстве Дома Соломона, в котором философы постоянно могли бы делиться своими идеями, ибо каждое понятие должно быть испытано свидетельствами Природы и рассуждениями иных мыслителей. И если оно окажется бесплодно, то от него следует отказаться. Моя мысль требует беседы с вашей. Не слишком ли самонадеянно с моей стороны рассчитывать, что вы сможете усовершенствовать вашу философию посредс