Впрочем, мужчин с такими же взглядами, как и у него, предостаточно.
Столбцы имен, дат смертей, рождений и браков… Вполне разборчиво, если привыкнуть к витиеватому почерку писаря.
Во второй книге Аарон натолкнулся на фамилию Га-Леви.
«4 сентября 1666 года. Сделана запись о браке Мануэля Га-Леви из Ричмонда и Эстер Веласкес из Амстердама».
Аарон откинулся на спинку стула.
Значит, она была жива. Да еще вышла замуж.
Он был в восторге от своего открытия. Он радовался за Эстер, которой удалось пережить чуму; он радовался за себя, потому что теперь знал, как попали исписанные бумаги в ричмондский дом. Вероятно, Эстер привезла туда бумаги после замужества, хотя трудно представить, какую цену могло бы иметь приданое в виде измаранной чернилами бумаги для такого человека, как Мануэль Га-Леви. О нем в бумагах Эстер было единственное упоминание, из которого следовало, насколько презрительно относился Мануэль к учебе. Уж не поэтому ли Эстер и спрятала архив в надежном месте от мужа, который безо всякого сожаления бросил бы эту макулатуру в один из широких каминов?
Как явствовало из «двойного» письма, Эстер сначала категорически отказала Мануэлю, поскольку находила его взгляды неприемлемыми для себя. Но потом все-таки вышла за него замуж.
Аарон попробовал представить себе, как Алеф покидает пораженный чумой Лондон и приезжает в Ричмонд. Он представил свадебную церемонию на фоне горящего Лондона: как он помнил, на четвертое сентября шестьдесят шестого года пришелся самый пик Великого лондонского пожара. Аарон вообразил себе праздничное действо, продолжавшееся, невзирая на страшный катаклизм, всего в нескольких милях от Ричмонда. И он представил себе Эстер Веласкес, стоящую под хупой[57], освободившуюся от бремени своих забот. Но было ли это на самом деле облегчением для нее?
За те несколько месяцев, что он разбирал ее почерк, у Аарона сложился мысленный портрет Эстер Веласкес: миниатюрная, большеглазая, худая, бледная и с темными волосами. Ни дать ни взять Эмили Дикинсон с еврейским носом. Действительно ли она стала хозяйкой некогда величественного дома, что возвышался над рекой? Аарон вспомнил написанные ею строки, где буквы были похожи на паучьи лапки, – но Алеф ушла навсегда, и теперь ее делом стал ежедневный обход слуг и наблюдение за их работой. Каждый день она проходила мимо богато украшенной резьбой лестницы, под которой была похоронено свидетельство ее такой краткой умственной и личной свободы. Вполне возможно, она находила время, чтобы тайком перечитать эти бумаги. А быть может, она, наоборот, старалась забыть о них, так как воспоминания об утраченных возможностях могли быть для нее слишком болезненными.
Аарон постарался больше не думать – вряд ли он мог понять образ мыслей еврейки семнадцатого века. Достаточно того, что жила такая Эстер Веласкес, которая писала бумаги для слепого раввина, а потом, когда тот умер, вышла замуж за Мануэля Га-Леви, чтобы обеспечить свое будущее. Вероятно, она была довольна своей жизнью в Ричмонде, а может, и не очень. Но в любом случае все это не имело к нему, Аарону, никакого отношения.
Так он сидел в душном кабинете, держа в своих руках хронику трехвековой давности. Втайне Аарон надеялся, что история Эстер Веласкес не закончится так тривиально. Он и Хелен старательно избегали признания того факта, что Уилтон был, в общем-то, прав в своих сдержанных оценках способностей и дарования Эстер. Аарон ждал, что биография безвестной девушки-писца преподнесет ему что-то ошеломляющее, что-то триумфальное – в общем, то, что Аарон хотел бы видеть в самом себе. Он желал видеть Эстер независимой, умной, неукротимой, мятежной; он ожидал прославиться за ее счет. Но История осталась безразличной к его чаяниям.
Мир просто сомкнулся над головой Эстер Веласкес, словно гладь вод. И то же самое грозило теперь самому Аарону.
Впрочем, для него такой исход не был неожиданным.
Чувствуя, как внутри него нарастает панический страх, он стал просматривать следующие записи, ища имя Эстер. Роды, смерть, а может, и то и другое сразу? Аарон водил пальцем по строкам, молясь о том, чтобы эта история, забравшая у него несколько месяцев, наконец закончилась. В другом углу кабинета Энн украдкой поглядывала на часы. Он прекрасно понимал, что она пытается оттянуть время до последнего момента, когда ей придется сказать, что надо уходить. Аарон переворачивал страницы; он просмотрел записи за шестьдесят седьмой, восьмой, девятый годы. Однако записи становились все длиннее, ведь с каждым годом население Лондона росло. До сих пор ему не попадалось ни одного упоминания об Эстер Га-Леви, хотя некто Бенджамин Га-Леви, по-видимому тесть Эстер, скончался в шестьдесят седьмом году. Вроде до этого момента у четы Га-Леви не было детей… впрочем, может быть, посмотреть после семидесятого года?
– Боюсь, что нам пора, – раздался голос Энн. Она стояла рядом, и ее рука с коротко остриженными ногтями покоилась на спинке пустого стула.
Аарон одарил девушку смиренной улыбкой:
– Скажите, могу ли я просмотреть еще несколько страниц?
– Нет, – просто ответила Энн. – Извините.
Неудивительно, что у него не ладилось с Патрициями – они еще в молодости превыше всего ставили важность ограничений. Аарон убрал в сумку свой блокнот. Они прошли по бесконечной веренице коридоров и лестниц, и ее легкие шаги следовали за ним; Аарону хотелось обернуться и сказать девушке что-нибудь приятное, но как он ни старался, выходило лишь саркастическое: «Ты далеко пойдешь!»
На улице Аарон замедлил шаги. На автостанцию идти не хотелось, а зайти было особо и некуда. Энн заперла главный вход, спустилась по ступеням и направилась было к центральной улице, однако было заметно, что и она колеблется.
– Если я могу вам чем-то помочь…
Ее красивые голубые глаза смотрели ясно. Аарон мысленно проклял этот мир, который никогда не предложит этой девушке того, о чем она мечтает. Его охватило тягостное чувство, что сама форма существующего мироздания ошибочна.
– Спасибо… – произнес он. – Я пытаюсь выяснить дату смерти одного человека.
Энн терпеливо слушала.
– Это тысяча шестьсот семидесятый год или немного позже того. Эстер Га-Леви.
Энн кивнула, достала блокнот и записала имя. А затем, слегка покраснев, телефонный номер Аарона.
– Я поищу.
Энн повернулась и вскоре исчезла в толпе.
День неспешно перетек в вечер. Аарон смотрел, как мимо него проходят англичане, спеша возвратиться в свои дома. В одно мгновение ощущение своей чужеродности, которое не оставляло его все последние месяцы, вдруг пропало, и Аарон понял, что его новое, отличное от повседневности, существование позволяло ему забыть про ощущение изоляции, которое лежало в основе его жизни, будь то в США или в Англии. В отличие от незнакомцев с портфелями и пакетами в руках, что шагали мимо него по извилистой дорожке, опоясывавшей холм, Аарона никто не ждал дома.
Он чувствовал, что внутри него вот-вот погаснет некая свеча. И тут же в голове сложилось определение одиночества: когда вдруг понимаешь, что история твоей жизни складывается не так, как ты думал и хотел.
«Стоп!» – приказал он себе. Ну и что, что Эстер вышла замуж за Мануэля Га-Леви? Это не обязательно должно быть поражением. По крайней мере, она смогла избежать чумы. Да и кто знает, может быть, в конце концов, она полюбила этого Мануэля, каким бы болваном этот парень ни казался ей поначалу? Аарон решил, что именно так и объяснит все Хелен Уотт, ибо хотя та его и раздражала до чрезвычайности, но все же он испытывал некоторую симпатию к старой профессорше. «Послушайте, – скажет он Хелен. – Любовь часто вырастет из антипатии. И Эстер решила выйти замуж за человека, которого некогда презирала».
Нет, Хелен так просто не одурачить… Эстер-Алеф не могла выйти за мужчину, который не испытывал страсти к наукам.
Сквозь просветы между стволами деревьев виднелась безмолвная река. Аарон грустно посмотрел на струящиеся воды и пошел – но не к автостанции, а, неожиданно для себя, вверх по холму, выпить пива у «Просперо».
Впрочем, и в паб он не стал заходить.
Дверь открыла Бриджет. Несколько секунд она всматривалась ему лицо, стараясь вспомнить. На ее лице появилась легкая кривая улыбка. Так они простояли довольно долго, так что Аарон почувствовал себя неловко.
– Привет, – наконец вымолвил он.
– Значит, все еще не прошел интерес?
– Не совсем, – ответил Аарон, поспешно добавив: – Насчет дома.
Да, насчет дома – именно это он и имел в виду. Вернее, думал, что это так. Он свернул с улицы, не дойдя до паба, и пошел по узенькой тропинке через недавно подстриженный палисадник Истонов, потому что подумал, что, увидев дом еще раз, он сможет получить хоть какое-то понимание выбора Эстер Веласкес.
– Ну, в таком случае проходите, – сказала Бриджет.
Аарон неуверенно засмеялся вслед за ней.
В прихожей стояла тишина. Почему-то Аарон сразу понял, что Иэна нет дома. Высокий потолок терялся в тусклом вечернем свете. Пахло недавно сделанным ремонтом, то есть краской и штукатуркой. Проходя, Бриджет щелкнула выключателем, и крошечные прожекторы подсветили холсты на стенах. Абстрактные формы вызывающе контрастировали с темными пятнами искусно вырезанных деревянных панелей. Через дверной проем маленькой комнаты виднелся целый зоопарк перекрученных натюрмортов из цветов и фруктов, свернутых непостижимым образом, так что Аарон мало что мог разобрать. Между комнатами, словно стражники семнадцатого века, стояли два резных херувима, наблюдающие за тем, что сотворили Истоны с домом; Аарон раньше не замечал их, и теперь эти двое, поблескивая полированным деревом, смотрели на посетителей с каким-то заговорщицким весельем на вырезанных три века назад лицах.
Изысканная работа по дереву, высокие потолки, яркий свет, льющийся из высоких окон, и сюрреалистические картины… Аарон должен был признать, что подобное смешение (он почти расслышал это слово, произнесенное кремневым голосом Хелен) выглядело эффектно. Да. Резало глаз, но нельзя сказать, что это выглядело плохо, хотя, впрочем, Аарон не знал, хорошо ли это на самом деле. Если посетитель хотел визуального напряжения, то оно было налицо. Что же касается Аарона, то у него свело скулы.