– Слушай, как ты можешь оставаться в этой клетке? Тебе разве не хочется свежего воздуха?
С лица Мэри падали капли воды, но она не отирала их.
Эстер сморгнула. Как ей объяснить, что именно этого-то ей и хотелось больше всего на свете, что весь мир вокруг нее превратился в какой-то головокружительный вихрь? Мор, звон колоколов, мысли о раввине, о Джоне, наконец… Невыносимые, удручающие мысли!
Мэри покачала головой, отчего капли полетели в разные стороны, а волосы встопорщились, словно у дикарки. Она оперлась руками о туалетный столик и глянула в зеркало на Эстер, тонкие волосы которой прилипли к бледной коже.
– А ты и рада прятаться здесь! – сказала Мэри обвинительным тоном.
И это было сущей правдой. В то утро Эстер никак не могла снова заснуть, и ее мысли бродили кругом, словно огибая бездонную пропасть. Вжав голову в подушку, она пыталась создать логический аргумент. «Любовь причиняет боль».
Но почему это так?
Потому, что многое зависит от другого человека. Ибо любовь не есть самодостаточная категория и не может содержаться в едином духе.
Далее следовать логическим построениям Эстер не смогла, так как та часть ее разума, которая могла развить первичный аргумент, вдруг умолкла.
– Эстер, если этот Джон отверг тебя, – заговорила Мэри, продолжая рассматривать лицо Эстер в зеркале, – то что ж с того?
Она не умела утешать, и слова давались ей с заметным трудом.
– Он, в общем-то, всегда казался мне каким-то молчуном. Даже занудой, вот что я скажу! А ты потом сможешь выйти за другого. Не то что я…
На лицо Мэри наползла мрачная тень. Какое-то время она, прижав ладони к животу, смотрела в зеркало, а потом добавила:
– Но Томас все равно вернется к нам.
Не успела Эстер ответить, как Мэри опрометью бросилась вон из комнаты, едва не сбив с ног Ривку, которая поднималась по лестнице со стопкой выстиранного белья.
Несмотря на то что дом был полностью изолирован от городской пыли, сажи и грязи, Ривка установила строгий распорядок домашних работ для себя и Эстер. На Мэри она махнула рукой. По правде говоря, изысканные вещи в доме да Коста Мендес зачаровывали Ривку. Иногда Эстер видела, как та поглаживает вышитое полотно, или заново шлифует поверхность утюга, или добавляет к белому крахмалу индиго, чтобы сделать белье девственно-белым. Ривка не любила владельцев дома, но, видимо, считала имущество да Коста Мендес невиновным в грехах его хозяев. И пока Мэри расхаживала по дому, что-то бормоча себе под нос или фыркая, словно споря с невидимым собеседником: «Я не буду твоей подстилкой!» – добавляя со слезливой интонацией: «О да, он такой!» – Эстер спускалась на первый этаж, чтобы помочь Ривке. Теперь она благословляла тяжелую работу за то, что та помогала ей выкинуть мысли из головы. Это стало ее спасением – неужели раньше она так дорожила способностью думать? Неужели она могла испытывать влечение к деятельности своего ума, таившего, как выяснилось, ужасные вещи, вроде безликого одиночества и тишины? Бумаги, что она спрятала под своим матрасом, так и лежали нетронутыми. Эстер боялась заглянуть в них, как будто они являлись обвинителями в преступлениях, которые она не могла опровергнуть.
Ривка настояла на том, чтобы ее отпускали в город одну, утверждая, что, перенеся множество болезней в далеком галицком селе во времена детства, стала невосприимчивой к чуме. Мэри подняла было ее на смех, говоря, что Ривке лишь хочется почаще отлучаться из дома, но та не сдавалась и в конце дня отправлялась за продуктами, стараясь поспеть домой до наступления комендантского часа.
Однажды вечером, сразу же по возвращении ее из очередного похода, Эстер услышала мужской голос, доносившийся с улицы. В неверном свете, что еще проникал через окно нижнего этажа, она одеревеневшими от иголки пальцами подшивала расползшийся шов на простыне, машинально отсчитав уже третий похоронный звон колокола.
– Ну, выгляньте же, хитрые жидовки!
Конечно, это был Бескос. Простыня выскользнула у Эстер из рук.
– Вас, я вижу, стало больше!
Он стоял почти под окном и сосредоточенно глядел сквозь стекло. Эстер остановилась на полушаге, но Бескос уже заметил движение.
Его глаза уставились на нее. Лицо Бескоса осунулось и глядело как-то по-новому, не так, как раньше. Несмотря на охвативший ее страх, Эстер подумала, что с Бескосом происходит что-то неладное.
Эта странная мысль была прервана резким скрипом окна, что распахнула Мэри на втором этаже:
– Да, это так! У меня теперь есть друзья!
Бескос немного отступил назад и прикрыл рукой глаза. Он рассмеялся, словно для того, чтобы взять паузу и решить, как дальше вести себя.
Кроме Бескоса на улице никого не было. На окнах соседних домов ставни были затворены, словно заплывшие от лихорадки глаза.
– Что, у тебя новая семья? – крикнул Бескос, обращаясь к Мэри.
– А вам-то какая печаль, что я не одна? – раздалось в ответ.
– Да просто любопытно стало: кто из вас хозяйка этого публичного дома? Впрочем, как мне подсказывает интуиция, скорее всего, эта ваша седовласая подружка.
Взгляд Бескоса все еще был устремлен на Мэри, но рукой он ткнул в сторону окна, за которым пряталась Эстер.
– Судя по тому, что Томас выведал у Джона, она начала продавать свой собственный товар, – разочарованно покачал головой Бескос. – А то и вообще предлагать его бесплатно.
Неожиданно он развернулся и со всей силы ударил рукой по стене. Эстер вздрогнула, а сердце ее учащенно забилось. Сзади послышался тяжкий вздох Ривки. Бескос смеялся, даже с улицы понимая, насколько гулким будет эхо его голоса в пустых комнатах.
– Некоторые женщины настолько глупы, что бесплатно отдают единственное свое имущество, – снова заговорил Бескос. – Но уж коли я не вижу здесь новых жидовок, то хозяйка, стало быть, лысая?
До Эстер опять донесся вздох – Ривка поднялась с места, держа в руках полуразвернутый сверток.
– Вам надо бы подумать о привлечении клиентов, – не унимался Бескос. – Девки еще туда-сюда, но хозяйке явно нужен парик!
Раньше Эстер думала, что Ривка лишена способности обижаться, но ее внимание привлек звук шагов служанки, направившейся в сторону кладовки, откуда несколько секунд спустя раздался стук пестика.
Бескос подошел еще ближе к окну Эстер. Та отпрянула на несколько шагов назад, но Бескос заговорил спокойно, обращаясь только к ней.
– Мэри думает, что ей достанется состояние ее папаши, – сказал он, – и она сможет обеспечить своего отпрыска. Но тебе-то деньги безразличны, так ведь?
Эстер молчала.
– Скажи-ка, а книг здесь хватает? Достаточно ересей для тела и ума? Ведь извращенной девке помимо ласк мужчины нужна еще и целая библиотека, чтобы удовлетворять свои аппетиты, а вот честной девушке…
Голос его сорвался на крик, Бескос осекся и в его взгляде мелькнула неуверенность, но он тотчас продолжил:
– …достаточно блюсти верность и оставаться чистой.
Эстер пронзила странная уверенность: она мертва. Безнадежная любовь Бескоса к «благородной девушке», союзу с которой препятствовал ее отец, – теперь этому не быть никогда.
Сквозь мелкие стекла окна Бескос казался собранным из множества кусочков, неясно и нечетко. Эстер подумалось: он разделен на части, словно чумной город. Бескос прикрыл глаза, как будто от усталости, а потом посмотрел на улицу. Он напоминал человека, очнувшегося посреди враждебного ландшафта и быстро нашедшего удобный путь через него.
«Как будто проснулся ото сна», – подумала Эстер.
Бескос снова подошел к окну, оперся об отлив и произнес, медленно выговаривая каждое слово:
– Томас говорил, Джона буквально тошнит при упоминании о тебе. Что, получила свое? Зря ты пыталась набить себе цену. Есть только один тип истинных женщин, все остальные дрянь.
Руки и ноги Эстер словно налились свинцом. В ее памяти всплыла строка из сонета, прочитанного на прилавке книготорговца: «Утолено – влечет оно презренье…»[62]
Раздался скрежет металла по дереву, а затем плеск – то Мэри опорожнила лоханку с помоями из своего окна. Большая часть в Бескоса не попала, но отдельные брызги долетели до его чулок. Бескос вскрикнул, подскочил на месте и с минуту тряс ногой. Казалось, он вот-вот заплачет, и это было комично, однако Эстер было не до смеха. Сверху послышался смех Мэри, при звуке которого Эстер невольно вздрогнула.
Вслед за этим наступила тишина. Улыбочка исчезла с физиономии Бескоса, и теперь он глядел мрачно. Приникнув к стеклу, он с силой щелкнул по нему перстнем – Эстер испугалась, что оно разобьется, – и удалился.
– Он устроит нам погром, – едва слышно молвила Ривка за спиной.
Эстер повернулась.
– Он устал ждать, – продолжала Ривка. – Вот именно с таких и начинается все зло мира.
Она махнула лоскутом в сторону серебряной посуды и гобеленов:
– Вот чего он хочет.
Эстер покачала головой:
– Мне кажется, то, чего хочет Эстебан Бескос, умерло.
Однако Ривка, прикрыв глаза, приложила к векам два толстых пальца.
– Я видела. Я знаю…
Эстер притянула к себе простыню, которую чинила. Какая разница, что движет этим человеком: любовь к серебру или к умершей девушке? Впрочем, страсть к серебру можно утолить.
Прошло несколько дней. В конце концов Ривка рискнула выйти на улицу и пропала на несколько часов. Ей пришлось обойти три пекарни, пока она не нашла одну открытую. С тех пор как в Лондоне истребили всех кошек, крыс расплодилось несметное множество. Кроме того, каждую ночь грабители обносили кладовые, да и в город уже никто не ездил, чтобы наполнить полки лавок и магазинов. Ривка не стала расписывать свои похождения, но, положив на стол шесть буханок, негромко сказала:
– Теперь этот город понимает…
Эстер отвлеклась от промывания масла и заметила горестное выражение на лице Ривки. Несомненно, она наконец простила Лондон, и он стал для нее своим.
Обе женщины нарезали хлеб и намазали на него побольше масла – это теперь был их обычный рацион, поскольку даже Ривка не отваживалась растапливать кухонную плиту в полуденный зной.