К твоим услугам… Аарон вгляделся в эти слова, гадая, как именно поймет их Мариса.
Мариса… Слишком часто он переживал это заново, когда размышлял о Шекспире: медленное дразнящее движение ее черной майки, ползущей наверх через голову. Шок от ее взгляда, когда она повернулась в его сторону. Ее руки, каждое движение, прямолинейные, как бой барабана.
Вот почему и волосы и взор
Возлюбленной моей чернее ночи…[4]
У Шекспира была Темная Леди, по которой он тосковал, впадая в отчаяние, пока ее образ не въелся навсегда в его сознание, но способен ли на такое Аарон? Или же Аарон недотягивал, был слишком малодушным, чтобы претендовать на подобные поэтические страсти, – короче говоря, уж не был ли он, несмотря на все свои заслуги и достижения, слишком приземленным?
Временами, когда он плескался в душе или накладывал себе еду на поднос в студенческой столовой, его одолевала мысль: а вдруг он всего лишь вообразил себя подходящим ухажером для Марисы? Точно так же, как возомнил себя настоящим исследователем шекспировского творчества…
Тут его настиг прилив энергии, и Аарон резко развернул тему:
Если ты сейчас стоишь, то тебе лучше присесть. Шекспиру, боюсь, придется немного обождать. Дело в том, что недавно был обнаружен тайник с документами семнадцатого века. Он находится под лестницей в одном из домов в спальном районе Лондона, где сменилось черт знает сколько хозяев, и вот только теперь кому-то пришла в голову мысль начать делать ремонт. И вот вам пожалуйста: вскрытая История!
Беда в другом. Профессор, который занимается этим вопросом, – жуткая ведьма, эдакая британка с ледяной кровью в жилах. Она попросила меня стать ее ассистентом, и я не смог устоять перед искушением. Хотя должен заметить, что работать с ней тот еще геморрой, так что не забудь пожелать мне сохранить чувство юмора.
Что сразу возбудило мой интерес – документы выполнены не только на иврите, английском и латыни, но и на старо-португальском и испанском. А это дает представление, к какой именно еврейской общине принадлежали авторы. Впрочем, все это, наверное, не имеет никакого значения для того, кто не видит смысла жизни в изучении иудейской истории семнадцатого века…
Не слишком ли скучным покажется Марисе его письмо? Одно неверное движение, один шаг – и их отношениям конец. Аарону показалось, что делиться с девушкой своими восторгами по поводу обнаруженных манускриптов так же неприлично, как стоять перед нею без штанов.
Но разве не в этом смысл его работы?
Он нерешительно постукивал пальцами по клавиатуре, как вдруг его осенило: если бы только ему удалось передать Марисе свое состояние, заставить ее почувствовать то, что чувствовал он, взять ее на руки и перенести в его внутренний мир, то она наверняка поняла бы его.
Но его никто не понимал.
Аарон обдумал свою идею, спросил сам себя, не выглядит ли она как желание поплакаться, и ответил утвердительно. И все же, все же… В конце концов, кто-нибудь вообще хоть когда-то пытался его понять? Да ни в коем случае, ни одна из его многочисленных бывших подружек! Ни его излишне разговорчивая мать, ни сестрица с глазами лани, ни даже отец-раввин с его сугубо благожелательными религиозными воззрениями. Если бы он мог передать Марисе то, что испытал сегодня, стоя перед тем ричмондским тайником, это было бы все равно что заключить ее в объятия и показать ей всю свою жизнь. Он представил Марису сидящей рядом, пока он обмирал от бурных похвал своего отца; Марису за только что вымытым воскресным столом, когда он, покончив с чтением утренних газет, приступает к жестким переплетам томов, взятых из великолепной отцовской библиотеки, – томов, которые отец никогда не открывал, – чтобы узнать о гибели целых миров, о зарождении и смерти идей, о миллионах жизней, что возникают и исчезают в вечном прибое Времени… Все это наполняло Аарона благоговейным страхом и радостным волнением, которые он научился скрывать от одноклассников, восхищавшихся его хладнокровием во всем, за что бы он ни взялся.
Сегодня, когда перед ним открылась сокровищница под лестницей старинного дома, Аарон почувствовал, что к нему как бы вернулось то, чего он жаждал все эти бесконечные месяцы работы над диссертацией. История словно вновь протянула к нему руку и погладила его по лицу, как это было много-много лет назад, когда он сидел и читал на родительской кухне. Нежное и настойчивое прикосновение пробуждало его сознание и успокаивало, маня к новой сияющей цели.
Но кое о чем ему не хотелось откровенничать. Как только его взору открылись полки с манускриптами, он почувствовал, что кости словно не выдерживают его веса. Они буквально разрушались, растворялись, как только Аарон пытался выправить равновесие, – как будто его скелет на десятилетия раньше самого Аарона понял, что такое смерть.
Даже при воспоминании о тех мгновениях он содрогнулся.
Потом Аарон оторвался от компьютера, потянулся до приятного хруста где-то в середине спины и глотнул горького чаю.
Да все равно, подходит ли ему Мариса! Что это вообще значит – подходит, не подходит? Совпадение жизненных установок, чтобы обеспечить несколько десятков лет жизненного цикла и различных условностей? Все равно, выдержит ли Мариса, или же ее свободный дух возненавидит семейный быт. Плевать, сможет ли он вообще как-то прожить с такой женщиной. Аарон просто хотел быть достаточно приемлемым для нее. Его возбуждала грация ее небольшого тела, острая линия остриженных волос, мягкая кожа ее предплечий, когда они скользят по его плечам. Ее взрывной смех.
И, движимые этим желанием, его руки снова легли на клавиатуру. Чтобы сплести для Марисы ловчую сеть. Заманить ее умом и юмором. Чтобы возбудить в ней любопытство до такой степени, что пути назад уже не будет.
Мариса, хочешь прослушать лекцию? Обещаю быть максимально кратким, а ты проявишь великодушие, побаловав нелепо восторженного аспиранта, который пытается осознать только что сделанное открытие. Просто считай, что таким образом ты делаешь благотворительный взнос в фонд изучения истории семнадцатого столетия.
Итак, сейчас я расскажу тебе о нескольких вещах, которые неизвестны большинству людей. Ты готова?
Евреи были изгнаны из Англии в тысяча двести девяностом году (см. «невзгоды», «гонения», «погромы», «предательство»). И хотя официально евреев не было в Англии почти четыреста лет, они все же появлялись на острове – если принимали крещение.
Перепрыгнем на пару веков вперед к торжеству испанской инквизиции. Теперь евреи Испании и Португалии бегут из этих стран любыми способами. Некоторые из беженцев, говорящие по-испански и по-португальски, находят убежище в Амстердаме, где – о чудо! – практичные и деловые голландцы вводят на удивление терпимые законы в отношении религиозных меньшинств. Разумеется, амстердамские евреи по-прежнему не имеют права вступать в брак и общаться с христианами, но главное заключается в том, что им позволяют оставаться евреями при условии, если они не пытаются обратить кого-то в свою веру или проповедовать еретические учения. А для семнадцатого века это черт знает какое достижение!
Так вот-с… Эти самые испано-португальские беженцы населяют Амстердам, называют его Новым Иерусалимом и принимаются возрождать иудаизм. Но это оказывается довольно-таки непростой задачей, так как во времена инквизиции они назывались марранами, то есть скрытыми евреями, которые исповедовали лишь отдельные элементы своей религии, да и то за это им грозила смерть («марран» происходит от испанского «marrano», то есть «свинья», что как бы характеризует отношение к евреям в католической Испании). И вот теперь, оказавшись в безопасности, эти до недавнего времени скрытые евреи до такой степени стараются стать «правильными евреями», то есть исповедовать свою веру и восстанавливать традиции, не вызывая возмущения местного населения, что не только начинают отдавать приоритет еврейскому образованию, но подавляют инакомыслие в общине и навязывают жесткий социальный порядок. В результате молодой Спиноза, выходец из их же среды, полностью отлучается от общины. Я не говорю уже о временных отлучениях, которые обычно полагались разным смутьянам. Но Спиноза получил пожизненное отлучение, а кроме того, всем остальным членам общины было полностью запрещено с ним контактировать – и все просто для того, чтобы никто не подумал, будто бы амстердамские евреи поощряют религиозную смуту.
Так что, как гласит история, эти ребята были чересчур ревностными евреями.
Я опущу подробности тех милых вещей, которые вытворяла Святая инквизиция в те дни. Но вот в чем дело: те самые пострадавшие испано-португальские евреи, попав в Амстердам, вдруг стали смотреть свысока на своих восточноевропейских собратьев – преимущественно польских евреев, спасавшихся от погромов, – не позволяя им вступать в брак с представителями своей общины и даже хоронить мертвецов на своем кладбище. Мало того, бывшие испанцы и португальцы по-прежнему считали иберийские языки и культуру неким стандартом благородства… что, в общем, служит наглядным примером менталитета заложника. С неевреями они говорили по-голландски, но между собой пользовались португальским, а для более формальных случаев использовали кастильский диалект испанского.
И вот тут мне повезло, потому что помимо владения ивритом и латынью мне удалось овладеть навыками чтения на португальском, чему способствовал один семестр, что я провел в Бразилии. Да и по-испански я тоже читаю…
Я тебе еще не надоел?
Знаешь, некоторые женщины просто-таки обожают напыщенных сукиных сынов (обрати внимание, что это камень не в твой огород… хотя и стоило бы).
Про этот камушек Мариса, наверное, даже и не вспоминала, настолько это для нее мало значило. Однако мысли Аарона упорно закручивались в одном направлении. У него перед глазами возникали ее коротко остриженные волосы, майка, поднимающаяся над головой, мышцы спины, которые удлинялись, когда Мариса тянула руки к потолку, – Аарон и не подозревал, что женская спина может быть такой красивой и поражать своей силой в самую глубину души. Имел ли Шекспир удовольствие завязать роман со своею Темной Леди, если такая вообще реально существовала, или же он тратил часы одиночества, пот и чернила в мрачной спальне ради женщины, с которой и спал-то всего один раз?