– Ну же! – тянула ее Эстер.
На изможденном от усталости лице Ривки отразилось отчаяние. Она молча ткнула в себя пальцем: такая уродливая, нищая, замаранная – ну кто ж ее такую пустит?
И тем не менее, тронувшись вслед за Эстер, она не выглядела такой уж обреченной. По непонятной причине ее скептицизм сменился полным доверием.
Так они добрались до самой вершины холма.
Говоря по правде, Эстер и вовсе поначалу думала, высадившись из лодки, сразу улечься на травянистое ложе, такое зеленое и мягкое, что у нее сжалось горло. Но теперь у Эстер созрел план, и она решила неукоснительно следовать ему, независимо от того, была ли у нее надежда на успех.
Она взялась своими обеими костлявыми руками за дверной молоток. Сама дверь была дубовая, а сверху, с притолоки на гостью смотрели херувимы, каких Эстер никогда не видела в еврейских домах.
Молоток сухо и торжественно стукнул по металлической пластине.
В нижнем окне промелькнула и исчезла какая-то тень. Наступило долгое молчание.
Наконец дверь отворилась, и на пороге возник слуга со свечой в руке. Позади него виднелся зал, освещенный пылавшим в камине пламенем. Седая голова стража и покатые плечи напомнили Эстер ручного ястреба, которого она однажды видела в магазине: сам потрепанный и взъерошенный, но взгляд все такой же боевой.
Мужчина поднес свечу к Ривке, а затем к Эстер и пристально их оглядел.
– Из города?
Эстер спохватилась, что на лице ее остались последствия болезни. Она тронула щеку и провела пальцами по свежим шрамам.
– Документы о выздоровлении у вас есть?
– Нет.
Слуга заметно напрягся и отступил в глубь прихожей, притворив дверь.
– Вам здесь не рады, – проговорил он через узенькую щель.
Эстер уже хотела было сказать, что лично знакома с хозяином, когда из сумрачных недр дома донесся невнятный зов. Слуга без промедлений захлопнул дверь.
Какое-то время изнутри слышался низкий гул голосов. Затем дверь отворилась, и на пороге оказался сам Бенджамин Га-Леви.
Эстер уже привыкла к лицам, истерзанным горем. И тем не менее перемена в Га-Леви поразила ее. Исчез тот надменный торговец в пышном наряде, что беседовал у синагоги с отцом Мэри, рассуждая о приливах и прибылях. Бенджамин Га-Леви был одет в темный костюм, порванный воротник которого свидетельствовал о трауре. Дыхание его вселяло страх, каждый вздох словно являлся безмолвным обвинением. Он напоминал попавшего в лабиринт человека, который испробовал последнюю возможность, но выход оказался заперт. Взгляд его говорил, что он все понимает, что и этот дом, и само его тело были для него самой настоящей тюрьмой.
Он узнал Эстер и вздрогнул от неожиданности.
– Ты та самая, на которой он хотел жениться? Из дома раввина?
Эстер поняла, что он не в состоянии произнести имя Мануэля.
– Да.
– Где твой раввин?
– Умер. Но не от чумы.
Бенджамин ничего не сказал на это, внимательно рассматривая лицо Эстер.
– Но у тебя рубцы.
Она смотрела на него в ответ, понимая, что нужно играть. Вид ее рубцов мог быть противен ему, а может быть, они напоминали ему свои.
Потом Бенджамин повернулся к Ривке, но, не в силах удержаться, снова посмотрел на Эстер.
– Итак, – сказал он наконец, – вы притащили сюда болезнь, чтобы покончить с тем, что осталось от семейства Га-Леви? Что, не можете дождаться, пока я сам сгнию заживо?
На мгновение его голос повысился, как будто от гнева, но тотчас же сник. В нем что-то дрогнуло – у Бенджамена Га-Леви больше не осталось веры в полезность эмоций. Его раздражение было направлено не на Эстер, а на себя самого, на собственное нетерпение погасить навсегда этот день, этот час. Он сделал знак слуге:
– Сегодня пусть переночуют.
Эстер всегда отмечала внешнюю схожесть Бенджамина и Мануэля: коренастые тела, квадратные лица, хладнокровно оценивающие мир голубые глаза. Но теперь ей показалось, что на застывшем от горя лице отца стало видно и лицо Мануэля, и оба они как бы отражали друг друга в своем понимании смерти, как некогда в своей решимости крепко держаться за жизнь.
– Утром вы должны уйти, – сказал Бенджамин, поворачиваясь спиной. – И да, не ешьте из моей посуды. И сожги простыни, на которых они спали, – добавил он, обращаясь к слуге.
Тот еще раз оглядел Эстер и Ривку и уставился в спину своему хозяину.
Га-Леви исчез в дверях. Эстер слышала, как он поднимается по лестнице.
Слуга стал перед женщинами, скрестив руки на груди. Ривка издала негромкий звук горлом. Трудно сказать, кто из них смотрел на другого с большей надменностью. Наконец слуга отступил в сторону, пропуская гостей, и позвал горничную, чтобы та накормила их. Затем они проследовали в заднюю часть дома мимо величественной деревянной лестницы и комнат, обставленных роскошной мебелью. Стараясь не отставать, Эстер и Ривка прошли через дверь и поднялись по винтовой лестнице в лабиринт узких проходов и коридоров – скрытых артерий и вен, по которым наподобие крови циркулировали слуги и работники.
Комната оказалась без окон, с единственной односпальной кроватью, на которой лежала стопка аккуратно сложенных постельных принадлежностей. Слуга показал свечу и огниво, дождался, пока Ривка зажжет огонь, после чего удалился.
Умывальный таз был пуст и изрядно запылился. Простыни оказались чистыми, хотя и в латках, постельное белье – тонким. В углу красовался железный ночной горшок. Ни очага, ни печки в комнате не было.
Так они сидели рядышком, прислушиваясь к окружавшей их обстановке. Тишину дома нарушали лишь редкие шаги, затихавшие в отдаленных коридорах. Через некоторое время – четверть часа? час? – Ривка распахнула дверь и обнаружила оставленную без предупреждения еду – тарелку с холодным мясом, черствый хлеб и небольшое ведерко с водой. Никакой посуды им не дали, поэтому есть пришлось так, руками. Попив, они плеснули в лицо остатки воды и улеглись плечом к плечу на жесткой холодной кровати, не снимая одежды. Эстер тихонько вздохнула, благодарная Ривке за тепло ее большого тела и плащ, что та накинула поверх.
Она дождалась, пока Ривка заснет покрепче и тишина в доме станет мертвой. Затем встала с кровати и зажгла свечу.
Узкий проход вел от их двери в другой проход, а потом на лестницу. Эстер стала спускаться, пугаясь тянущихся за нею теней. На первой лестничной площадке она было заколебалась, затем прошла через другой узкий коридор, снова повернула и, следуя логике расположения проходов для прислуги, очутилась перед двустворчатой дверью, которая, как она была уверена, выходила на балкон с видом на вестибюль первого этажа.
Приоткрыв створку двери, она вошла в помещение, напоминавшее пещеру. Над головой смутно ощущались высокие потолки, а величественный парадный вход внизу тонул во мраке, который не в силах была рассеять маленькая свечка. Сам дух этого дома отдавал тьмой и враждебностью.
Эстер вышла на балкон и коснулась прохладной деревянной балюстрады. Дойдя до самого ее конца, она шагнула в темноту. Шаг, еще шаг – и она оказалась в огромном, широком, как проезжая дорога, зале, слабо освещенном одиноким светильником. Двинувшись на свет, Эстер пошла по проходу мимо резной мебели и картин в тяжелых рамах, массивность которых она скорее чувствовала, чем видела.
Перед нею оказалась деревянная дверь, настолько темная, что казалась черной.
Еще мгновение – последняя испуганная мысль о пути, которым она шла к этому моменту.
Эстер тихонько постучала. Она догадывалась, что сон хозяина некрепок, если тот вообще ложится.
Прошло несколько секунд. Раздались медленные шаги – из чулана через спальню в гостиную.
– Кто здесь? – раздался хриплый голос.
Эстер молчала.
Она чувствовала, что Га-Леви напрягает слух по ту сторону двери.
– Бартон? Какие-то неприятности?
Она постучала снова.
Дверь отворилась. Свет его свечи упал на Эстер. Бенджамин Га-Леви, увидев перед собой ее бледное лицо, вздрогнул, словно перед ним стоял ангел смерти, явившийся забрать то немногое, что осталось от него. Га-Леви шарахнулся назад, высоко подняв свечу, будто она могла его защитить.
– Por favor[66].
Бенджамин отступил дальше. Эстер показалось, что он вот-вот захлопнет дверь, но когда она потянулась в его сторону, стало ясно, что Га-Леви не в силах сдвинуться с места. Кончиками пальцев она коснулась обветренной тыльной стороны его когда-то могучей руки. Свеча дрогнула, и между ними на пол упала капля воска. Он медленно кивнул.
В камине еще тлели угли. Эстер села на стул с синей шелковой обивкой, куда указал ей хозяин. Сам он устроился напротив.
Эстер ждала, позволяя его волнению утихнуть. Несмотря на то что Бенджамин был облачен в дорогой халат, казалось, его преследует тот же волчий холод, что и в убогой комнатушке Эстер. Он потянулся к углям. Эстер взяла кочергу и опустилась на колени, подбросив еще несколько поленьев. Комната озарилась играющими огоньками. Наконец Га-Леви протянул руку за кувшином, налил себе портвейна и предложил Эстер. Они выпили. Осушив стакан, Га-Леви закурил трубку.
Только когда его почти полностью окутал дым, она решилась заговорить.
Глядя из облака густого сладковатого дыма, он слушал ее, как торговец, взвешивающий каждый нюанс. Его ухо чутко оценивало баланс прибыли и убытка, позора и призрачного шанса на утешение. Дважды он перебивал ее, задавая вопросы, и внимательно выслушивал ответы. Эстер закончила. В комнате долгое время царила тишина, прерываемая только шипением углей в камине и тяжелым сопением Га-Леви, пока тот думал.
Часть пятая
Глава двадцать седьмая
Прошло два дня, но он никому ничего не говорил. Утром он принял душ, но, едва натянув носки и трусы, снова повалился на кровать. Он словно тонул в потоке мыслей. «Что ж я за человек такой – заделал женщине ребенка, а даже рассказать об этом некому!»