Снова зазвонил телефон. Аарон не стал отвечать. Хелен уже звонила насчет даты смерти Мануэля Га-Леви, но он даже не стал изображать интерес. Прости, Хелен. Простите все…
Телефон было умолк, но через несколько секунд затрезвонил снова. Аарон проигнорировал вызов, но на третий раз не выдержал и ответил.
Разумеется, звонила Хелен. Ее голос пытался вытащить его из глубин. Хелен сказала, что нет необходимости привлекать к делу людей из краеведческого музея, и предложила встретиться на автовокзале в Ричмонде.
Аарон испустил длинный вздох.
– Может, скажете, о чем вообще идет речь?
На самом деле он не представлял себе, что в метрических записях тысяча шестьсот шестьдесят пятого года может подвигнуть его вернуться в мир фактов и следствий, где нужно сверять данные, даты и писать диссертации. Вероятно, тот крохотный комочек, что плавал сейчас в животе одной женщины, которая вовсе не любила его и, скорее всего, даже не желала видеть, и был единственным стоящим результатом всей деятельности Аарона Леви за его двадцать шесть лет.
– Это подождет, – говорила Хелен. – Так что я подберу вас в Ричмонде на автобусной станции в половине четвертого. Съездим снова к Истонам. Да, предупредите их о нашем визите. Придумайте какой угодно предлог, лишь бы нас пустили в дом. Пожалуйста.
«Пожалуйста»… Что-то не похоже на Хелен. Однако Аарон понимал, что не сможет позвонить Бриджет прямо сейчас. Только настроение себе портить. Тем более объявить о том, что он с минуты на минуту появится на пороге ее дома, – вернейший способ оказаться перед закрытой дверью. Хелен не знала, да ей и не нужно было знать, что Аарон сжег за собой этот мост. Лучше всего просто неожиданно появиться в доме Истонов… а недоезжая квартала, сказать Хелен, что у него живот прихватило. Пусть идет одна.
Аарон надел правый ботинок. Через несколько минут он вышел из дома.
Он не помнил, как стоял в очереди и покупал билет на автобус. Мимо окна проезжали машины, и от этого его слегка мутило. Любил ли он когда-нибудь Марису? Или же просто привязался к ней, потому что она казалась недосягаемой? Разве не хотел он женщину помягче, попроще?
Мариса предлагала ему возможность по-тихому уйти, оставив ее одну с ребенком. И именно поэтому Аарон ощущал необходимость остаться.
Хелен ждала его на остановке, издали напоминая регулировщицу движения у школы. Шарф она повязала узлом, а блейзер белого цвета выглядел необычно элегантно.
Аарон вынырнул из потока выходящих пассажиров:
– К чему такие церемонии?
Хелен выглядела несколько сбитой с толку таким вопросом. С ней явно творилось что-то не то – она была бледна, а черты ее лица словно разъединились и жили отдельной жизнью. Однако манеры Хелен Уотт остались прежними.
– Я только что от Джонатана Мартина, – сказала она, едва заметно улыбаясь. – Последняя аудиенция.
Аарон улыбнулся ей в ответ и сразу почувствовал, как что-то в душе его стало подниматься из глубины на поверхность, что-то правильное, хорошее, касающееся их обоих, не лживое, а достойное восхищения.
Впервые за свою жизнь он смог понять англичанина.
– Расставание с Мартином, вероятно, вышло драматичным?
Хелен посмотрела на него в упор.
– Ну, взглядом вы меня уже не испугаете.
– Вы и раньше не пугались, молодой человек, – Хелен удалось улыбнуться. – В этом и была проблема с вами.
– Благодарю.
Хелен склонила голову.
– Встреча прошла удовлетворительно. Я сказала ему, что всегда терпеть его не могла.
– Так и сказали?
К черту церемонии. К черту допуск к работе с рукописями. Они с Хелен, кажется, одновременно решили выбросить за борт всю ерунду.
– И что же, Мартин ответил взаимностью?
– Разумеется, нет. Нет, он отвесил мне оскорбительный комплимент. Сделал вид, что уважает мое достоинство, а по факту наплевал на него.
Она обратила на Аарона свирепый профессорский взгляд:
– Имейте в виду, мистер Леви, что такие комплименты нужно уметь распознавать.
– Совершенно верно, мэм.
– Он сказал мне буквально следующее: «Ничто из того, что вы говорите, не может меня оскорбить, потому что я вас очень уважаю».
По лицу Хелен скользнуло выражение удовлетворения.
– Я ответила, что питаю к нему те же самые чувства. А он поздравил меня с «выдающимися достижениями». А я его в свою очередь. А затем, – тут Хелен заговорила медленнее, – он выразил сожаление, что мне не удастся закончить исследование ричмондских документов ввиду выхода на пенсию и состояния здоровья, из-за чего, как он изволил высказаться, сильно замедлялась моя работа.
Хелен помолчала, потом пожала плечами и коротко засмеялась. Ее лицо сделалось тоньше, старше, но при этом приобрело некую легкость.
– Небось, сейчас смеется надо мной со своей любовницей за рюмочкой коньяку.
– Любовницей?
– Да, – просто ответила Хелен. – Пенелопа Бэбкок – его любовница. Вот и вы теперь знаете факультетскую тайну.
– Ну, вот ведь ублюдок! – вырвалось у Аарона.
– Перестаньте защищать меня! Вне зависимости от того, ублюдок Джонатан Мартин или нет.
– С чего это вы его защищаете?
– Я не собираюсь ни защищать его, ни осуждать. Какое бы отвращение я ни испытывала к нему, все одно мне никогда не узнать, что именно подвигло его на такой выбор. Жизнь – грязная штука. Отрицать это и считать, что единственный благородный путь – оставаться над схваткой, – так можно отравить себе всю жизнь.
Хелен закончила свою страстную тираду и внимательно уставилась на Аарона, словно требуя от него разделить ее точку зрения. Аарон не совсем понимал, что происходит, подождал немного и сказал:
– А все-таки он ублюдок.
Хелен кивнула, как бы уступая.
– Так, а теперь объясните, пожалуйста, что мы здесь делаем.
Хелен поставила свою сумку на тротуар и осторожно извлекла несколько вырванных из блокнота листков. Они были исписаны кривым и поспешным почерком.
– Что это? – удивился Аарон.
– Это то, чего нам как раз не хватало.
Хелен воздела дрожащий палец, и Аарону вдруг показалось, что обвиняющий перст устремлен ему в сердце, а не на страницу. Но Хелен и не думала никого обвинять, она улыбалась, и улыбка ее была так проста, что Аарон увидел перед собой не старуху, а юную девушку.
– Это последний документ из дома Истонов. То самое запечатанное письмо в конце полки. Я сегодня была в консервационной лаборатории и переписала текст.
Говоря, Хелен смотрела Аарону прямо в глаза, продолжая улыбаться. Как реагировать на эту улыбку, Аарон не знал.
– Прочитайте, и все станет ясно, – продолжала Хелен хриплым голосом. – Мы не ошиблись насчет этой девушки.
Аарон с заметным усилием принялся читать. Текст оказался стихотворением. Одолев вторую строфу, он поднял глаза:
– Эстер никак не могла написать подобную ерунду.
– Так она и не писала. Но будет вам – читайте все целиком. Дальше будет лучше.
26 мая 1691 года
В защиту того, кто презрел огонь
Не вор, но в этой краже признаюсь:
Один лишь раз за жизнь, что Бог мне дал,
Я из огня действительно украл
Ту, перед кем в любви сейчас клянусь,
Кому всего я посвятил себя,
Кому отдал все ночи и все дни,
С кем перед Господом едины – и одни,
Пред кем дрожу и радуюсь, любя,
Я чту святое чувство, чту Того,
Кто херувимов сонм поставил стражей
Над брачным ложем.
И свои оммажи
Я буду приносить той, кто меня воздвиг из ничего!
Я поначалу не снискал ее похвал.
Она смотрела на меня без интереса,
Но жизнь, сорвав никчемные очесы,
Мне доказала, что и так я знал:
Великолепен дух ее стремленья,
И да пребудет с ней благословенье!
В болезненной мокроте редких слов Сочится Смерть.
Она не встанет вольно,
Ее болезнь тяжела, как страх,
Одним-единственным она теперь довольна —
Страницы жизни превратятся в прах.
Мне не дано понять ее полет,
Ее дыханье глубже и честнее.
В душе моей надежда тихо тлеет
Поймать хоть тень ее.
Но нет, увы, не тот
Запал в груди моей. И я робею.
Ребенка не родив, не выполнив свой долг,
Ни дома не храня, ни красоты,
Она исполнила ей данные мечты.
Я очень дорожу ее душой.
О, если б сохранить слова я мог!
Пусть мне в лицо смеются, мол, чудак!
Без сердца, без любви, без ласки, что ж…
Но на алмазы падок лишь дурак.
Вот Смерть крадется.
Страшное грядет,
Учет души ведется кропотливо.
И все ж отчаянно, и страстно, и пытливо
Я умоляю: задержись! Болезнь пройдет…
Пощады, Боже, кровь пустите, кровь!
Но даже когда поступь Смерти у постели
Стучит костляво – пеплом облетели
Страницы с именем ее, но вновь и вновь
Она ревниво возражает… Нет!
След истинных трудов ее живет,
Ошибок след, и умственных забот,
Великих мыслей неизбывный след!
Уходит сон, и жизнь вместе с ним,
И на душе тогда лишь ей легчает,
Когда ее перо и мысль отвечают
Глаголом женщины под именем мужским.
Она скрывает даже от меня
Свою работу.
Думает – не вижу,
Смерть пригибает ее силы ниже, ниже, —
Боюсь, она не выдержит, любя
То, что дороже ей всего, всего важнее.
Не осуждайте ж, ересью травя
Ту, кто собой явила милосердье —
Жестокость превзошла своим усердьем,
Из грязи вывела меня на чистоту.
Но на устах моих теперь печать.
Убит, раздавлен, ужасом охвачен!
Утри глаза мне: горя долг оплачен
Тем, кто потери вынужден считать.