Мастерсон. А разве ты забыла о своих обязанностях перед обществом?
Эдна. Я и не знала, что они у меня есть. Мои воспитатели, дрессировавшие меня в соответствии с программой, на которую потрачено целое состояние, для вступления на вершины мира сего, забыли включить этот пункт. Они учили меня только тому, как вознаградить себя. Все ваши миллионы были бессильны купить для меня науку об обязанностях перед обществом.
Мастерсон(подходит к ней). Значит, я не знал тебя по-настоящему.
Эдна. Вы могли бы узнать меня, если бы поменьше тратили времени на охоту за деньгами. С детских лет я боялась вас.
Мастерсон. Боялась собственного отца…
Эдна. Для меня вы были как король, а совсем не отец. (Мастерсон отходит к кушетке.) Мы с няней часто ходили на окраину, по улице, мимо сверкающих чистотой маленьких домиков, украшенных по фасаду цветами. Вокруг них всегда играла детвора. Нередко я видела, как из трамвая, из обыкновенного трамвая, который останавливался на углу, выходит мужчина. Тогда одна из маленьких девочек, примерно моего возраста, отделялась от своих подружек и с радостными криками бросалась ему навстречу. Он подхватывал ее и сажал себе на плечо. Она запускала руки ему в волосы и крепко в них вцеплялась. К калитке выходила невысокая женщина в простом светлом платье. Он обнимал ее одной рукой, и они шли в дом. О, как я завидовала тогда этой маленькой девочке.
Мастерсон. Нашла чему завидовать.
Эдна. Конечно. Я представляла себе ее комнату с разбросанными повсюду игрушками и ее отца на полу за игрой с ней в трамвайчики. Я упрашивала няню водить меня туда каждый день — и решила тогда своим детским умом, что когда-нибудь у меня тоже непременно будет такой же маленький домик. Играла я обычно на полу в детской, возле камина, на большом ковре — одинокое существо. Вы даже представить не можете, как может быть одинок ребенок богача, а я-то все это знаю, да, знаю! Когда вы возвращались домой, я пыталась набраться смелости и броситься вам навстречу.
Мастерсон. И почему же не бросалась?
Эдна. Вы так редко приходили домой, а я боялась, как к моему поступку отнесется наш важный дворецкий. Один раз, зная, что вы в библиотеке, я подкралась к двери и долго стояла там, но войти все же побоялась. Несчастная маленькая наследница несметных миллионов так и простояла в огромной гостиной, плотно-плотно прижавшись лицом к двери, снедаемая неизбывной мечтой уютно устроиться у вас на коленях, точно так же, как — я была в этом уверена — та девочка из маленького домика в тот момент, вероятно, устроилась на коленях у своего отца.
Мастерсон. Эдна… я не подозревал об этом (подходит).
Эдна. Нет, нет, подождите, отец… вы говорите, что жили единственной мыслью — удовлетворять все мои желания. А я хочу лишь одного (встает). Освободите меня от всего этого… ничего мне не надо. Единственное мое желание — это маленький домик и муж. Я хочу иметь дочурку, которая не будет бояться броситься навстречу своему отцу. Я знать ничего не хочу об обязанностях перед обществом. Хватит с меня! С тем, что оно именует стыдом, с его ограниченностью и истерическим малодушием покончено. Хватит, я хочу жить собственной жизнью, по-своему, со своим "простым рабочим". Это и есть тот единственно честный, единственно мне подходящий, единственно правильный путь.
Мастерсон. С этим мужчиной, который возил тебя в публичный дом…
Эдна. Он не хотел, чтобы мы встречались в таком месте. Но мне было все равно, где с ним видеться, лишь бы видеться; и знайте, этой ночью там были и другие из моего круга. (Подходит к нему.) Отец, вы должны позволить мне выйти за него замуж, если он согласится.
Мастерсон. Согласится? Да он ухватится за такую возможность руками и ногами…
Эдна. А я в этом не уверена. Вы должны мне разрешить, отец.
Мастерсон. Эдна, дитя мое, ты же знаешь, я на все готов ради твоего счастья…
Эдна. Тогда звоните быстро в полицейский участок. Заставьте их отпустить его немедленно… сию минуту… вы все можете уладить. Вы же Джон Мастерсон, вы можете сделать все, что угодно, даже с полицией… скорее же, скорее…
Мастерсон. Но это невозможно, это не принесет тебе счастья…
Эдна. Вы не хотите?
Мастерсон. Я не могу. Ты с ума сошла.
(Эдна берет плащ и направляется к двери.)
Эдна. Если ваше гнилое общество, о котором вы такого высокого мнения, разумно, тогда… Бог мой, да, я сошла с ума.
Мастерсон. Ты куда?
Эдна. Я иду к нему. Завтра утром перед судом я встану рядом с ним, а потом стану его женой.
Мастерсон. Если ты это сделаешь…
Эдна. Так что же, если я это сделаю…
(Звонит телефон. Мастерсон снимает трубку.)
Мастерсон. Слушаю. Что? Застрелился? А почему вы поднимаете меня в три часа ночи? Письмо к моей дочери в его кармане? Не может быть. Моя дочь его не знает.
Эдна. Отец! Фрэнк… убил себя… (Разражается истерическим смехом.) Теперь… нет оснований для общественных потрясений… и вы можете купить мне титул. (Падает в обморок, увлекая за собой портьеру.)
Занавес.
Перевод В. Быкова
Голиаф
В 19… году, утром 3 января жители Сан-Франциско прочитали в местных газетах любопытное письмо, которое получил Вальтер Бессет и которое, очевидно, было написано каким-нибудь шутником. Вальтер Бессет был одним из королей промышленности на западе Соединенных Штатов и принадлежал к той небольшой группе лиц, которая фактически управляла судьбами целой нации, хотя имена этих лиц были почти неизвестны публике. Будучи такой влиятельной личностью, Бессет получал бесчисленное количество писем, но это письмо так отличалось от всех других писем подобного рода, что он, вместо того чтобы бросить его в корзину, передал письмо репортеру. В конце письма стояла подпись «Голиаф», а в постскриптуме значился адрес: «Остров Пальгрэйв». Оно было следующего содержания:
«Мистеру Вальтеру Бессету.
Милостивый государь!
Я приглашаю вас вместе с девятью вашими коллегами, королями промышленности, прибыть ко мне на остров для обсуждения вопроса о переустройстве общества на более разумных началах. До сих пор развитие общества шло по слепому, бесцельному, ложному пути. Наступило время для перемен. Человек уже вышел из первобытного состояния и подчинил себе природу, но он до сих пор не создал себе разумного общественного порядка. Человек в наши дни является таким же рабом своего глупого общества, как тысячи лет назад он был рабом природы.
Существуют две теории, на основании которых человек может создать новое общество и воспользоваться им как разумным и сильным орудием в стремлении к достижению счастья и веселья.
Первая теория выставляет положение, что правительство не может быть лучше и умнее того народа, который выбирает это правительство, что реформы и преобразования должны исходить от самого народа, что, поскольку отдельные личности становятся лучше и умнее, постольку и правительство становится лучше и умнее — словом, что большинство народа должно сделаться лучше и умнее, тогда и правительство сделается лучше и умнее. Реакционные политические взгляды, грубая животность и тупое невежество всякой человеческой толпы обнаруживают всю ложь этой теории. В толпе общий уровень познания и доброты находится в зависимости от наименее сознательных и наиболее грубых членов этой толпы. С другой стороны, во время бури на море тысяча пассажиров вручают свою судьбу мудрости и благоразумию капитана. В этом случае он является самым разумным среди них, обладая наибольшим опытом.
Другая теория выставляет положение, что большинство народа не является пионерами, что оно подчиняется существующему порядку, что правительство, которое является представителем большинства, воплощает только его слабость, его ничтожество, его грубую сторону, что правительство не является слугой народа, но что народ является рабом правительства — словом, не народ влияет на правительство, а правительство — на народ, и что правительство есть и всегда было тупым и страшным чудовищем.
Я лично склоняюсь на сторону второй теории. К тому же я не обладаю терпением. В течение жизни многих тысяч поколений, начиная с первых общественных групп наших предков-дикарей, правительство всегда было чудовищем. В наши дни угнетенные массы менее веселы и радостны, чем когда бы то ни было. Несмотря на завоевание человеком природы, прекрасный мир омрачен человеческими страданиями, болезнями и нуждой.
Поэтому я решил вмешаться в дела человечества и намерен временно стать капитаном мирового корабля. Я обладаю познаниями и широким взглядом искусного эксперта. У меня также есть достаточно силы.
Мне должны во всем повиноваться. Народы всего мира должны будут исполнять мои приказания и так составлять свои правительства, чтобы они были творцами веселья и счастья. Эти образцовые правительства, которые я имею в виду, не будут делать людей счастливыми, разумными и благородными посредством указов, но они дадут народу возможность самому стать счастливым, разумным и благородным.
Я сказал все, что нужно. Я пригласил вас и девять ваших коллег на совещание со мной. 3 марта яхта „Энергон“ выйдет из Сан-Франциско. Вам предлагается прибыть на яхту накануне вечером. Все это говорится вполне серьезно. Миру необходима на время сильная рука. Этой сильной рукой являюсь я. Если вы не обратите внимания на мое приглашение, вас ожидает смерть.
Говоря откровенно, я не надеюсь, что вы примете мое приглашение, но ваша смерть за непослушание заставит послушаться тех, кого я приглашу после вас. Таким образом, ваша смерть не будет бесцельной. И, пожалуйста, запомните, что мне чужда глупая сентиментальность во взгляде на ценность человеческой жизни. Я всегда помню о тех бесчисленных миллиардах людей, которые будут наслаждаться счастьем и радостью в том прекрасном грядущем, которое ожидает их.