Легенда гласит, что дом это построил некий Хунд, «создатель рун» (несомненно, один из тех, кто писал саги), и поселился там с молодой женой. И все для него шло хорошо, пока, к несчастью для Хунда, в него не влюбилась девушка с соседнего саэтера.
Ты уж прости, если я говорю тебе то, что ты и сам знаешь, но саэтерами называют высокогорные пастбища, куда летом отгоняют скот, и в пастухи обычно определяют девушек. Там они и живут три месяца, отрезанные от всего мира. С течением времени в этих краях ничего не меняется. Две или три такие хижины действительно находятся сравнительно близко от нашего дома, только выше по склону. Так что в те давние времена дочери тогдашних фермеров могли видеть оттуда Хунда, «создателя рун».
Каждую ночь эта женщина спускалась вниз по опасным горным тропам и легонько стучала в дверь Хунда. Хунд построил две хижины, одну рядом с другой, связанные, как я тебе уже писал, между собой крытым коридором. В маленькой они жили, во второй он вырезал руны и писал. Пока молодая жена спала, «создатель рун» и женщина с саэтера тихонько шептались друг с другом.
Как-то ночью молодая жена все узнала, но не сказала ни слова. Тогда, как и теперь, глубокое ущелье перед ровным участком, где стоял дом, пересекал легкий дощатый мостик, по которому ночью всякий раз проходила женщина, спускающаяся с саэтера. И как-то днем, когда Хунд отправился ловить рыбу в фьорде, жена взяла топор и подрубила мост. С первого взгляда он по-прежнему казался крепким и прочным, но ночью, когда Хунд сидел, дожидаясь женщину, до его ушей долетел отчаянный крик, сопровождаемый треском дерева, а потом тишину нарушал только рев протекающей внизу реки.
Но женщина не умерла неотомщенной, потому что той же зимой какой-то человек, углубившись в фьорд, заметил что-то странное, вмерзшее в лед. Приблизившись, он понял, что это два трупа, мужчины и женщины, вцепившихся в горло друг другу. Тела принадлежали Хунду и его молодой жене.
С тех пор, как говорят, призрак женщины с саэтера следит за домом Хунда, и если видит свет в окнах, стучится в дверь, но никому не удается не впустить ее в дом. Многие в разные времена пытались там поселиться, и потом о них рассказывали такие странные истории. «Люди не живут в доме Хунда, — заключил старик. — Они там умирают».
Я убедил нескольких самых смелых жителей деревни отнести продукты и самое необходимое на плато, которое начиналось примерно в миле от нашего дома. Подойти ближе они ни за что не соглашались. Для меня это непостижимо, видеть мужчин и женщин, вполне образованных и интеллигентных, во всяком случае, многих из них, рабами предрассудков, над которыми будут смеяться даже дети. Но к суевериям никакая логика не применима».
Отрывок из того же письма, но написанный днем или двумя позже:
«Дома я бы тут же забыл эту историю, но эти горные просторы очень даже подходят для того, чтобы стать последним оплотом сверхъестественного. Та женщина уже начала преследовать меня. Глубокой ночью, вместо того чтобы работать, я прислушивался к стуку в дверь. И вчера произошел случай, который заставил меня испугаться за собственный здравый смысл. Отправившись в одиночку на долгую прогулку, я добрался до дома, когда сумерки уже совсем сгустились. Внезапно я увидел женщину, которая стояла на холме по другую сторону ущелья. Она накинула на голову капюшон плаща, закрывающий лицо. Я снял кепку и громко пожелал ей доброй ночи, но она не ответила и не шевельнулась. Потом — Бог знает почему в голове у меня в тот момент роилось столько мыслей — я почувствовал, как меня обдало холодом, во рту пересохло, язык буквально прилип к нёбу. Я застыл как памятник, глядя на эту женщину через глубокое ущелье, которое разделяло нас. Она исчезла, растворившись в ночи, а я продолжил свой путь. Не знал даже, что сказать Мюриэль, и ничего не сказал. Внутренний голос подсказывал, что лучше промолчать». Из письма, датированного несколькими днями позже:
«Она пришла. Я знал, что она придет, с того самого вечера, как увидел ее на горе, и прошлой ночью она пришла, и мы сидели и смотрели друг другу в глаза. Ты, разумеется, скажешь, что я свихнулся, не оправился от болезни, слишком много работал, что услышал глупую сказочку и это все плод воспаленной фантазии, — но она тем не менее пришла. Существо из плоти и крови? Эфемерное существо, созданное моим воображением? Какая разница! Для меня эта женщина была реальной.
Она пришла прошлой ночью, когда я сидел один, работал. Каждую ночь я ждал ее прихода, прислушивался, жаждал, теперь я это знаю. Я услышал ее легкие шаги по мосту, тихий стук в дверь. Она постучала трижды — тук, тук, тук. Внутри у меня все похолодело, кровь застучала в висках. Я ждал, вцепившись в спинку стула, и стук повторился — тук, тук, тук. Я поднялся и задвинул засов на двери, которая вела в крытый коридор и другую комнату. Потом открыл тяжелую входную дверь, ворвался ветер, разметав на столе мои бумаги, и женщина вошла, а я закрыл за ней дверь. Она скинула капюшон с головы, развязала шейный платок и положила на стол. Потом села перед огнем, и я заметил, что ее босые ноги влажны от ночной росы.
Я подошел и стал смотреть на нее, а она улыбнулась — странно, озорно, но я мог положить душу к ее ногам. Она молчала и не двигалась, мне тоже не хотелось говорить. Теперь понятно, почему те, кто поднялся на вершину, говорят: «Давай разобьем здесь палатку. Нам тут хорошо».
Сколько прошло времени, не знаю, но в какой-то момент женщина подняла руку, прислушиваясь, и из другой комнаты донесся какой-то шум. Она быстро накинула капюшон на голову и исчезла, неслышно затворив за собой дверь. Я сдвинул засов на внутренней двери, подождал — все было тихо, — сел и, должно быть, скоро заснул на стуле.
Проснувшись, я мгновенно вспомнил о шейном платке, который могла оставить женщина, и уже начал подниматься со стула, чтобы спрятать его, но жена сидела за накрытым к завтраку столом, подперев подбородок руками, и смотрела на меня с каким-то новым выражением в глазах.
Она поцеловала меня холодными губами, а я пытался убедить себя, что мне все это приснилось. Но днем, проходя мимо открытой двери — жена стояла спиной ко мне, не замечая, — я увидел, как она достала шейный платок из ящика и стала разглядывать его.
Я говорил себе, что это шейный платок жены, что вся эта история — плод моего воображения, а если нет, то моя странная гостья была не призраком, а женщиной. Но с другой стороны, если человек может отличить другого человека от призрака, тогда прошлой ночью рядом со мной не сидело существо из плоти и крови. Да и откуда здесь взяться женщине? Ближайшее высокогорное пастбище в трех часах ходьбы для крепкого мужчины, а тропы опасны даже днем. Какая женщина могла пройти по ним ночью? Какая женщина могла выстудить воздух вокруг себя до такой степени, что кровь стыла в моих жилах? И однако если она придет вновь, я заговорю с ней и протяну руку, чтобы понять, живая она, или это только воздух».
Пятое письмо:
«Мой дорогой Джойс! Сомневаюсь, увидят ли твои глаза эти письма. Отсюда мне никогда их тебе не отослать. И тебе покажется, что писал их безумец. Если я когда-нибудь вернусь в Англию, то, возможно, покажу их и буду вместе с тобой смеяться над ними. В настоящее время я пишу их для того, чтобы потом спрятать, — слова, изложенные на бумаге, спасают меня, отпадает необходимость выкрикивать их.
Теперь она приходит каждую ночь, садится на свое место у огня и смотрит на меня этими глазами, и адское пламя ее взгляда сжигает мне разум. Иногда она улыбается, и тогда моя душа покидает меня и принадлежит ей. Я даже не пытаюсь работать. Сижу и прислушиваюсь, жду ее шагов по скрипучему мостику, шороха травы у двери, легкого стука в дверь. Мы еще не обменялись ни словом. Каждый день я твержу себе: «Когда она придет вечером, я заговорю. Протяну руку и прикоснусь к ней». Однако когда она приходит, все силы покидают меня.
Прошлой ночью, когда я стоял, глядя на нее, и моя душа наполнялась ее удивительной красотой, как озеро лунным светом, губы ее раздвинулись, и она поднялась со стула. Повернувшись, я подумал, что увидел бледное лицо, прижавшееся к оконному стеклу, но оно тут же исчезло. Она завернулась в плащ и ушла. Я отодвинул засов, который задвигал всегда, прошел в другую комнату и, взяв фонарь, осветил кровать. Мюриэль лежала с закрытыми глазами, как во сне».
Отрывок из следующего письма:
«Я теперь боюсь не ночи, а дня. Я ненавижу эту женщину, с которой живу, которую называю женой. Я боюсь ее холодных губ, боюсь проклятия ее каменных глаз. Она увидела, она узнала, я это чувствую. Знаю. И однако она обвивает руками мою шею, и называет меня любимым, и приглаживает мои волосы лживыми, мягкими руками. Мы говорим друг другу глупые словечки любви, но я знаю, что ее жестокие глаза повсюду преследуют меня. Она готовит свою месть, и я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!»
Часть седьмого письма:
«Утром я пошел вниз, к фьорду. Сказал жене, что не вернусь до вечера. Она стояла у двери, глядя мне вслед, пока мы не превратились в точки друг для друга, а потом я скрылся за горным уступом. К фьорду спускаться не стал, отошел чуть дальше по склону и начал подниматься уже не по тропе. Поднимался медленно, тяжело. Иной раз приходилось делать большой крюк, чтобы обойти ущелье. Дважды я добирался до гребня, а потом приходилось спускаться обратно, потому что за гребнем меня ждала пропасть. Но в конце концов гребень я перевалил и тайком начал спуск. Нашел место, откуда видел свой дом как на ладони, и затаился. Она — моя жена — стояла у хлипкого мостика. В руке держала короткий топорик, каким пользуются мясники. Прислонившись плечами к сосне, второй рукой она потирала поясницу, словно снимая боль после долгой работы в согнутом положении. Даже с такого расстояния я видел жестокую улыбку на ее губах.
Я вновь поднялся на гребень, спустился с другой его стороны, дождался вечера, а потом поднялся по тропе. Когда приблизился к дому, она, увидев меня, помахала мне носовым платком, а я в ответ помахал своим и прокричал проклятия, которые ветер унес к горной речке. Она встретила меня поцелуем, а я ничем не намекнул, что все знаю. Решил: пусть будет как будет. Потому что тогда мне станет понятно, кто приходит ко мне. Если это призрак, мостик под