— У меня отвратительная память на фамилии. Самому смешно.
На что дама ответила:
— Посмотрим, до веселья ли вам будет завтра. — И рассмеялась».
Мистер Хортон уверен, что узнает эту даму, если снова увидит. Он дал бы ей лет двадцать шесть и описал ее, по его же собственному пикантному выражению, как «девчонку в самый раз». У нее карие глаза, и в остальном она «очень даже ничего».
Показания мисс Иды Дженкс из сигаретного киоска в Эрлс-Корте:
«С моего места хорошо видно, что творится внутри Виктория-Холла — само собой, если двери открыты, а в теплые вечера их обычно распахивают настежь.
Вечером в четверг, двадцать седьмого, было довольно людно, но не сказать, чтобы чересчур. На одну пару я обратила внимание только потому, что кавалер как-то странно вел даму. Если бы я танцевала с ним, то предложила бы лучше польку: такому танцу, как танго, за один вечер не научишься. Танцором он был скорее старательным, чем опытным, вот что я хочу сказать. Если бы меня так толкали и дергали из стороны в сторону, как ее, я бы разозлилась, но у всех свои странности, и, насколько я могла судить, эти двое выглядели довольными друг другом. После американского «Хитчи-Ку» они вышли на воздух.
Скамью слева от входа выбирают нередко потому, что она отчасти скрыта кустами, но я все равно вижу, что там происходит, — достаточно немного податься вперед. Эта пара вышла первой, после того как со всего маху врезалась в другую пару у самой эстрады, потому и успела занять скамейку. Джентльмен смеялся.
Поначалу он показался мне знакомым, а когда снял шляпу, чтобы вытереть пот со лба, меня вдруг осенило: он же вылитая восковая фигура его самого — та самая, что стоит в Музее мадам Тюссо, а я, представляете, тем же днем ходила туда с подругой. Дама была из тех, которых одни считают красотками, а другие — так себе.
Естественно, я заинтересовалась и стала наблюдать за ними. Мистер Пэрабл помог даме оправить плащ и притянул ее к себе — возможно, случайно, — и как раз в этот момент краснощекий джентльмен с короткой трубкой в зубах подошел к скамье и обратился к даме. Сначала он поднял шляпу, потом сказал «добрый вечер» и, наконец, выразил надежду, что она «развлекается на славу». Признаться, голос его звучал язвительно.
Как бы там ни было, а молодая дама повела себя достойно. Ответив на приветствие незнакомца холодным и отчужденным поклоном, она поднялась и, повернувшись к мистеру Пэраблу, заметила, что им уже пора идти.
Джентльмен вынул трубку изо рта, тем же язвительным тоном заявил, что и он так думает, и предложил даме руку.
— Пожалуй, мы не станем вас утруждать, — вмешался мистер Пэрабл и встал между ними.
Мне, как женщине воспитанной, не хватает слов, чтобы описать, что было дальше. Помню, я увидела, как шляпа мистера Пэрабла взлетела в воздух, и уже в следующий миг краснощекий джентльмен отлетел к моему прилавку и затылком передавил на нем все сигареты. Я, конечно, завизжала, стала звать полицию, но нас только плотнее обступили, а полиция появилась спустя некоторое время, после окончания «четвертого раунда» — кажется, это так называется.
Когда я в последний раз видела мистера Пэрабла, он тряс за плечи молодого констебля, с которого свалился шлем, а еще трое полицейских пытались его оттащить. Я подняла шляпу краснощекого джентльмена, которую нашла на полу в своем киоске, и отдала хозяину, но надеть ее на голову он так и не смог и удалился со шляпой в руке. Дама как сквозь землю провалилась».
Мисс Дженкс нисколько не сомневается, что смогла бы узнать ту даму при новой встрече. Ее шляпка была отделана черным шифоном и украшена букетиком маков, а лицо — в веснушках.
Старший офицер полиции С. Уэйд также соблаговолил ответить на вопросы нашего уполномоченного.
«Да. Вечером в четверг, двадцать седьмого, я дежурил в полицейском участке на Уайн-стрит.
Нет. Не припомню, чтобы я предъявлял какие-либо обвинения джентльмену по фамилии Пэрабл.
Да. Джентльмена, которого привели около десяти, обвиняли в том, что он затеял драку в Эрлс-Корте и напал на констебля при исполнении.
Обвиняемый назвался мистером Арчибальдом Куинси из Харкорт-Билдингс, Темпл.
Нет. Джентльмен не выразил желания освободиться под залог и предпочел провести ночь в камере. Поскольку у нас допустима некоторая свобода действий, мы постарались обеспечить ему приемлемые удобства.
Да. Дама.
Нет. О джентльмене, который нарвался на неприятности в Эрлс-Корте. Фамилии она не упоминала.
Я показал ей протокол. Она поблагодарила и ушла.
Не могу сказать. Скажу только, что в девять пятнадцать утра в пятницу залог внесли — после соответствующих вопросов его приняли от Джулиуса Эддисона Таппа из прачечной «Саннибрук» в Туикенеме.
Это не наше дело.
Я сам проследил, чтобы обвиняемому в половине восьмого принесли чашку чаю и маленький тост. В одиннадцатом часу обвиняемого вверили заботам мистера Таппа».
Старший офицер Уэйд признал, что в некоторых случаях обвиняемые во избежание неприятностей называются чужими именами, но отказался обсуждать эту тему.
Старший офицер Уэйд выразил сожаление, что не может уделить нашему уполномоченному больше времени, и прибавил, что скорее всего узнает ту даму, если вновь увидит ее.
У старшего офицера Уэйда нет соответствующего опыта, чтобы выносить подобные суждения, однако он считает, что эта дама весьма разумна и производит на редкость приятное впечатление.
От мистера Джулиуса Таппа из прачечной «Саннибрук» в Туикенеме, к которому затем обратился наш уполномоченный, мы так и не сумели добиться помощи: на все вопросы он отвечал заученным «не положено».
К счастью, по пути через сушильню наш уполномоченный сумел коротко побеседовать с миссис Тапп.
Миссис Тапп помнит, как утром в пятницу, двадцать восьмого, открыла дверь молочнице и тогда же впустила в дом молодую даму. Миссис Тапп запомнилось, что дама говорила сиплым голосом, с приятным смехом объяснив, что простыла, всю ночь блуждая по Хэм-Коммон, куда накануне вечером ее по ошибке направил какой-то болван-носильщик. А тревожить всю округу и будить людей в два часа ночи ей совсем не хотелось, что, по мнению миссис Тапп, было весьма разумно.
Миссис Тапп говорит, что дама держалась очень приятно, но вид, естественно, имела усталый. Дама спросила мистера Таппа, объяснила, что у его друга неприятности, и миссис Тапп, выслушав ее, ничуть не удивилась: потому-то сама она и не якшается с социалистами и тому подобными. Выслушав известие, мистер Тапп поспешно оделся и спустился, они с дамой покинули дом вместе. На вопрос жены о том, как фамилия друга, мистер Тапп на бегу объяснил, что миссис Тапп его не знает — это некий мистер Куинс, а может, и Куинси.
Миссис Тапп известно, что мистер Пэрабл социалист; она считает, что рыбак рыбака видит издалека. Но мистер Пэрабл уже много лет ее клиент, не доставляющий ей никаких забот… Поскольку в этот момент появился мистер Тапп, наш уполномоченный поблагодарил миссис Тапп за ценные сведения и удалился.
Мистер Хорас Кондор-младший, согласившийся пообедать с нашим уполномоченным в ресторане «Холборн», поначалу был не расположен к содействию, но в конце концов предоставил следующие сведения:
«Трудно сказать, как я отношусь к мистеру Арчибальду Куинси из Харкорт-Билдингс, Темпл. В его отношении ко мне я тоже не уверен. Бывают дни, когда мы общаемся как друзья, а порой он ведет себя со мной грубо и бесцеремонно, как с конторским мальчишкой-посыльным.
В пятницу, двадцать восьмого, утром я не явился в Харкорт-Билдингс в назначенный час, зная, что мистера Куинси самого там не будет: на десять часов он договорился с мистером Пэраблом об интервью для «Дейли кроникл». Я предвидел, что он опоздает на полчаса, — он явился в четверть двенадцатого.
На меня он не обратил внимания. Минут десять, а может, и меньше, он вышагивал туда-сюда по комнате, ругался, злился, пинал мебель. Стол из грецкого ореха он оттолкнул так, что тот ударил меня по ногам, и я воспользовался этим случаем, чтобы пожелать мистеру Куинси доброго утра. Он как будто опомнился.
— Как прошло интервью? — спрашиваю я. — Узнали что-нибудь любопытное?
— Да, — отвечает он, — еще какое. Определенно любопытное.
И держится изо всех сил, понимаете ли, нарочно цедит слова чуть ли не по буквам.
— Знаете, где он провел прошлый вечер? — спрашивает он.
— Знаю. В Кэкстон-Холле, верно? На собрании по случаю освобождения мисс Клебб.
Он наклоняется над столом так, что его лицо оказывается на расстоянии всего нескольких дюймов от моего.
— Даю вам еще одну попытку.
Но я не собирался гадать. Он двинул меня ореховым столом — я разозлился.
— Может, обойдемся без игр? — спрашиваю я. — Да еще в такую рань?
— В Эрлс-Корте он был! Танцевал танго с дамочкой, которую подцепил в Сент-Джеймс-парке.
— Ну и что? — отзываюсь я. — Не так уж часто он развлекается.
Мне казалось, что сказанное лучше не воспринимать всерьез.
Мое замечание он пропустил мимо ушей.
— И тут на сцене появляется соперник, — продолжает он, — по моим сведениям — осел, каких мало. Они бросаются друг на друга с кулаками. Пэрабла замели, и он провел ночь за решеткой в полицейском участке на Уайн-стрит.
Похоже, я невольно усмехнулся.
— Смешно, да? — говорит он.
— Отчасти да, а что такого? Что с ним будет?
— Какая разница, что будет с ним? — парирует он. — Мне важнее, что станет со мной.
Я решил, что он не в себе.
— А вы тут при чем?
— Если старик Уотерспун будет в духе, — продолжает он, — а констебль до среды успеет очухаться, я отделаюсь сорока шиллингами и общественным порицанием. С другой стороны, — продолжает он, понемногу приходя в себя, — если у констебля вздуются шишки, а у старого Уотерспуна разыграется печень, мне грозит заключение сроком на месяц без всякой возможности замены штрафом. Конечно, если меня угораздит…
Обе двери он оставил открытыми, как мы обычно делали в дневное время, так как наши комнаты находятся под крышей. Тут вваливается мисс Дортон, секретарь мистера Пэрабла. Не видя меня, она падает на стул и взрывается рыданиями.