озь. Тем более я не знаю, когда поцелую его в следующий раз. Осознание этого придает происходящему особый терпкий привкус. Так что и не прекратить. Ник сжимает моё бедро, перемещает руку на промежность, надавливает так, что шов джинс вжимается мне между ног, натирает набухшие складки. Что он там утром говорил про секс в машине? Сейчас идея кажется мне очень даже привлекательной. Вот только…
Мы вздрагиваем и отшатываемся друг от друга, когда кто-то начинает настойчиво долбить кулаком в лобовое. Я поднимаю глаза и теряю дар речи. Сквозь стекло на меня смотрит отец.
Глава 32. Конец
Его серые глаза под сведенными тяжелыми бровями прожигают меня насквозь, выворачивая внутренности. Отец коротко машет головой, приказывая мне выйти, и поджимает губы в тонкую нитку. Плохой знак. Я сглатываю и словно во сне выползаю из салона.
— Пап…
— В дом пошла, — цедит он, даже не смотря на меня. Всё его внимание сосредоточено на выходящем из машины Нике.
— Папа, мы…
— Оглохла? Живо в дом, — отрезает он, чуть повысив голос, и медленно приближается к Никите. Краем глаза я замечаю подходящих к нам охранников. Мне становится жутко. Но отец же ничего нам не сделает? Сейчас же не средние века?
— Андрей Карло… — начинает Аверин, но не успевает ничего договорить.
Я даже заметить ничего не успеваю. Вижу только, как голова Ника коротко откидывается назад, а потом он медленно вытирает рукой кровь с разбитой губы, исподлобья смотря на папу. К нему тут же с двух сторон подлетают охранники. Кладут свои лапищи на плечи.
— Ох. л, щенок? — шипит отец Никите в лицо, — Я для тебя столько сделал всего, недомерка. А ты мою дочку еб. шь? Не попутал ничего?
— Пап, перестань! — я кидаюсь к нему, обнимая родную жесткую спину, голос дрожит от страха и подступающих слёз. Он так смотрит на Никиту. Мне страшно, — Пап, поговорим давай! Пап!
— Фёдор, уведи ты её, раз сама не понимает, — рычит папа, сбрасывая меня с себя, как надоевшую собачонку.
— Пойдемте, Алина Андреевна, — хрипит Фёдор и крепко подхватывает меня под локти. Я даже ногами не успеваю перебирать.
Отец оборачивается ко мне на секунду, кидая морозный взгляд.
— С тобой тоже поговорю, Алин. С ёб. рем твоим разберусь охреневшим. И поговорю.
И снова отворачивается. Больше я ничего не вижу за каменной спиной Фёдора. Он бесцеремонно втаскивает меня в дом, ведёт на второй этаж и заталкивает в мою комнату.
— Посидите пока, Алина Адреевна. Я в коридоре побуду.
Дверь за ним с грохотом захлопывается.
Я стою посередине своей спальни, пытаясь найти в себе силы дышать, осознать произошедшее. Только пять минут назад мы просто целовались в машине. Надо было раньше всё сказать! Подгадать момент, подготовить…Надо было! Кидаюсь к окну, уже зная, что это бесполезно. Окна моей спальни выходят на противоположную сторону двора. Но может хоть услышу что.
Тихо.
Звук отъезжающих машин. Это Ника? Он его просто отпустил? Кусаю ногти в попытке додумать происходящее. Если отпустил, почему уехала не одна машина. Я точно уверена, что не одна. Ну а что он ему сделает? Ещё раз ударит? Скажет больше не подходить ко мне? Что ещё? Это всё можно пережить. Можно.
Дверь приоткрывается, и в проёме всплывает каменное лицо Фёдора.
— Алина Андреевна, может вам воды? — басит он.
Я вытираю слёзы, струящиеся по щекам, которые до этого даже не замечала, и согласно киваю. Да, надо успокоиться и дождаться папу. Он сейчас полютует и остынет. Придет и расскажет. Ничего совсем уж жуткого не может произойти. Навернув несколько кругов по комнате, я падаю на свою кровать и сворачиваюсь на ней калачиком, обняв старую мягкую игрушку. Ну я знала. Знала же, что так будет. Подождав полчаса, набираю Никите, но его номер недоступен. Ещё и ещё раз. Чёрт. Кладу телефон рядом с собой в ожидании смс, что он снова в сети. И сама не замечаю, как погружаюсь в рваный болезненный сон.
Из забытья меня вытаскивает включенный свет, режущий глаза сквозь сомкнутые веки. Я с трудом отрываю чугунную голову от подушки и встречаюсь взглядом с отцом.
Он молча смотрит на меня пару секунд с таким видом, будто впервые видит. И то, что видит, ему до жути не нравится. А потом подталкивает ко мне два листка и ручку.
— Переписывай, — цедит сквозь зубы.
— Что это? — я, пошатываясь, иду к столу. Слабость придавливает к полу, мешая переставлять ноги. И пасмурный взгляд отца, сверлящий меня, сил не прибавляет.
Папа молча кивает на листки, предлагая ознакомиться самой. Я послушно сажусь за стол. Хочется спросить, что с Никитой, но я прикусываю язык, понимая, что ответ скорее всего сейчас лежит прямо передо мной.
Я читаю. Читаю и чувствую, что воздуха начинает катастрофически не хватать. Глаза застилает плотной пеленой, буквы расплываются, отказываясь выстраиваться в слова. Что за дурдом? Это бред. Бред!
— Паап, — я взвизгиваю и отбрасываю ручку, — это что? Какое заявление??? Я не писала ничего!
— Переписывай, — повторяет отец.
— Не буду!
Он только плечами пожимает.
— Ну как хочешь. Пусть сидит. Сколько там? Лет пять при лучшем раскладе…
Отец тянется за листком, но я выхватываю его и прижимаю к груди. Он хмыкает, иронично вскидывая бровь.
— Но… — я пытаюсь быстро сообразить и не могу. Это какой-то кошмарный сон, — Но не было никакого изнасилования. Что за бред? Здесь написано, что я забираю заявление, но я его и не писала!
— Писала, — отрезает папа, — Я — свидетель. Сегодня и писала. В СИЗО твой щенок. Пусть посидит- подумает над своим поведением. Через месяцок заберу. Пиши, чтобы выпустили. Только дату не ставь.
И снова толкает ко мне ручку. Я смотрю на неё как на ядовитую змею. Моргаю часто, стараясь не удариться в истерику. В СИЗО? За изнасилование?
— Пап, это неправда, — я понимаю, что он и без меня это знает. Но просто не могу перестать это повторять. Потом вдруг вспоминаю и добавляю, — У него же диплом завтра! Нельзя ему в СИЗО!
— Ничего, без диплома проживет, — рычит отец, начиная заводиться, — А то и так сильно шустрый. Писать будешь, я не понял? Или пусть сидит? Меня вполне такой вариант устроит! Раз…два…
Я всхлипываю и пододвигаю к себе чистый листок, начиная переписывать заявление. Руки дрожат настолько, что почерк будто не мой.
Отец замолкает и некоторое время смотрит на меня. Потом говорит уже спокойней.
— И чтобы больше я о нём не слышал, поняла? Он-то вряд ли теперь к тебе полезет. Но чтобы и сама не лезла. Узнаю, что пыталась связаться, уже по-настоящему засужу. Уж найду за что.
— Почему вряд ли полезет? — я поднимаю на папу вопросительный взгляд, хватаясь за непонятную мне фразу.
Он пожимает плечами, на секунду на его лице расцветает кривая улыбка.
— Ну я бы не стал искать встреч с девчонкой, которая на меня заяву накатала. Разве что руки ей оторвать.
Я сглатываю, отвожу глаза и сквозь всё более плотную пелену слёз продолжаю писать. Да, я бы тоже. Я хочу верить в то, что Никита поймёт, что я никакого заявления не писала, но умом прекрасно осознаю, что отец бывает очень убедителен.
Лишь бы выпустил его.
Понимание, что больше Аверина я наверно никогда не увижу, накатывает только после того, как за отцом захлопывается дверь.
Глава 33. Не шали
Я вожу пальцем по запотевшему стеклу минивена. Бездумно, следя за появляющейся линией рассеянным взглядом. Фокусирую глаза на получившейся букве "Н" и быстро стираю её ладонью. Кошусь на Виктора Палыча с женой, сидящих напротив, словно воришка, которого чуть не застали на месте преступления. Но им не до меня. Уже изрядно пьяный шеф громко гогочет в трубку, обсуждая с одним из партнеров вечер на корабле, а Ксения Гавриловна показательно дуется, что её не берут в Австрию. Ланской рядом со мной уткнулся носом в ноутбук и просматривает какую-то статистику. Он вообще хоть стопку выпил? Робот. Я вздыхаю и отворачиваюсь, продолжая думать о своём. Вспоминать.
Каких-то десять дней пять лет назад. Ну почти одиннадцать. И уже почти шесть…
А я до сих пор помню каждую секунду. Наверно всё дело в этом жутком принудительном расставании. Не вмешайся бы тогда отец, и, возможно, мы бы сами разбежались через пару месяцев, поняв, что и не было ничего, кроме моего бунта против воли отца и желания Ника потешить своё самолюбие. Я уже давно не верю, что эта была любовь. Если бы Аверин любил меня, он бы нашёл способ увидеться. Или хотя бы связаться. Понял бы, что я не виновата в том, что случилось. Если бы любил…
А он просто исчез. Из сети, из страны, из моего мира. Получил девчонку, которая была ему не по зубам, потешил своё эго. А после больно ударился и решил больше не лезть. Себе дороже. Вот и всё.
А я ведь ждала его. Долго.
Самой страшно было искать. Слова отца о последствиях звенели в ушах в пугающей четкостью. Да и с чего начать не знала. Романа Константиновича папа уволил в тот же день, несмотря на почти десять лет безупречной службы. Телефон Аверина так и не включился больше. В его съемной квартире, в которой мы жили, через месяц появился другой постоялец. Я поспрашивала осторожно про Никиту у общих знакомых, но их осталось не так уж много, так как его курс успешно выпустился. И никто ничего определенного не знал. Говорили, что он уехал в Корею, там открыл стартап, нашел спонсора, пишет программы, набрал команду. Это было похоже на правду, Никита всегда стремился к чему-то подобному, но эти сведения никак не помогали мне найти его самого. И я перестала. Просто ждала его какое-то время. Год или полтора. И с каждым днём меня всё больше терзали сомнения. А по-настоящему ли всё было для него? Ведь это же Аверин. Он бы нашёл способ объявиться, если бы хотел. Ник был из тех людей, которые всегда добиваются поставленной цели. А значит, раз не объявляется, то ему это просто не нужно. И не было ничего, кроме физики и желания добиться дочки босса отца. Про которую все думали, что она никогда подпустит того как Ник к себе. А вот подпустила. Утёр нос всему универу. Хоть и с последствиями для себя. Но всё же.