— Она у мистера Нельсона, — быстро ответила Пегги. — У него есть все вещественные доказательства. И мне кажется, что если бы мистер Нельсон послал своих людей прочесать округу, то они смогли бы кое-что выяснить. Например, не оставлял ли кто-нибудь сверток в ближайшей аптеке, или ресторане, или каком-то другом месте, откуда его можно в любую минуту забрать.
Тогда можно было бы получить приметы этой женщины. Ну и конечно, у нас есть отпечатки пальцев…
— Чьи это отпечатки? — спросил Нельсона капитан Фарвел.
Вместо него ответила Пегги:
— Прежде чем дать однозначный ответ, мистеру Нельсону нужно уточнить детали. Однако полагаю, это должны быть отпечатки миссис Френсис Бушнелл. Как видите, мы установили, что Стелла была убита женщиной, — поясняла Пегги. — Знаем, что Билл Эверетт пытался через Френсис пойти на сделку со страховой компанией. Он мог это сделать только через Френсис. А Френсис только через Стеллу. И Френсис просто не решилась взять себе бабочку. Если бы она это сделала, то Билл тут же кое в чем убедился бы, понял, что она настолько ревновала Стеллу, что решила убить ее вместо того, чтобы заключать сделку со страховой компанией. Миссис Френсис Бушнелл написала мне анонимное письмо, сообщив, что Кимберли и Стелла должны встретиться в «Королевском фазане». Затем, чтобы навести полицию на ложный след, подбросила яд в его фотолабораторию…
— Откуда она узнала, что я предложу встретиться в «Королевском фазане»? — недоумевал Кимберли.
— Она знала, что это самое вероятное место, — пояснила Пегги. — Стелла пообещала, что договорится о встрече. И Френсис догадалась, что вы предпочтете «Королевский фазан». Если бы вы выбрали другое место, Френсис нашла бы способ известить меня. Но встреча была назначена именно там.
Капитан Фарвел встал.
— Ну что ж, — сказал он, — газетные репортеры изнемогают от нетерпения, хотят узнать все подробности. Меня не интересуют детали, если… — Он сделал паузу и многозначительно посмотрел на Пегги, а потом на Дона. — Если будет достойно отмечена блестящая работа полиции. Мы сожалеем, Кимберли, — продолжал капитан, — что нам пришлось арестовать вас по подозрению в убийстве.
— Ничего страшного, я все понимаю, — сказал Дон Кимберли.
Капитан Фарвел вышел из комнаты.
Пегги тоже встала.
— Пожалуй, — сказала она, — нам незачем присутствовать при вашем разговоре с газетчиками, мистер Нельсон. Мы здесь не нужны. Я доставлю вам разбитую бутылку от виски с отпечатками пальцев. Вы понимаете, конечно, — так же многозначительно добавила она, — что мистер Хелси, президент нашей компании, озабочен репутацией фирмы. И хотел бы, чтобы она не пострадала от газетной шумихи…
— Конечно, конечно, я все понимаю, — закивал Нельсон. — Мне осталось поблагодарить вас за помощь.
— Я тоже могу идти? — спросил Кимберли.
Следователь кивнул.
— Несомненно. Не ждете же вы, чтобы я построил почетный караул?
Дон Кимберли взглянул на Пегги Касл, будто увидел ее впервые.
— Пойдем, моя красавица, — тихо сказал он. — Пусть Нельсон займется своим делом. Ты слишком хороша, чтобы мараться в этом чудовищном преступлении.
— Как мило! — воскликнула Пегги. — Подожди минутку, я только позвоню моему дяде Бенедикту и повторю ему твои слова!
(переводчик: П. В. Рубцов)
Суд последней надежды(документальная повесть)
Это подлинные истории людей, облыжно обвиненных в убийстве, — и о том, как им удалось добиться свободы. Вынужденные признания, ошибочные опознания, лживые свидетели, грязные политиканы, тайные сговоры и тюремные слухи, жестокость и ненависть — все есть в этой книге. И, конечно, надежда, что появится тот, кто захочет и сможет добиться торжества справедливости, о чем вы прочтете в этом увлекательном повествовании.[168]
В этой книге вас ждет встреча с мужественными и талантливыми основателями «Суда». Вам представится возможность бросить взгляд на закулисную жизнь губернаторов, судей, прокуроров, стражников, преступников и тюремщиков. И вы лицом к лицу встретитесь:
с ВЭНСОМ ХАРДИ — осужденным за убийство человека, которого он никогда в жизни не видел;
с БРАТЬЯМИ БРАЙТ — людьми с гор, которые чудом избежали линчевания;
с КЛАРЕНСОМ БОГГИ — симпатичным лесорубом, который всегда был добр к пожилым людям и клялся, что он никого никогда не бил по голове. Полиция не поверила ему. А Суд Последней Надежды поверил!
с БИЛЛОМ КЕЙСИ — сыном старого жителя Запада, приговоренного за непредумышленное убийство, потому что было решено скрыть от наказания подлинного убийцу;
с ЛУИСОМ ГРОССОМ — который, ложно обвиненный в убийстве, просидел в тюрьме шестнадцать лет;
с ЛЕФТИ ФАУЛЕРОМ — дело которого вызвало огромный интерес в Гильдии адвокатов;
с СИЛАСОМ РОДЖЕРСОМ — приговоренным к смертной казни, хотя единственное весомое свидетельство против него заключалось в том, что он тоже был негром, который носил белый головной убор.
1
Люди, как правило, не ценят того, чем они обладают. Лишь потеряв что-то, они начинают сетовать, ощущая потерю. Человек не обращает внимания на свое здоровье, пока его не валит с ног болезнь. Он привычно ест три раза в день, пока в силу каких-то непредвиденных обстоятельств ему не приходится голодать. Свобода — это понятие, над которым человек не привык задумываться, и лишь лишившись ее, он начинает понимать, что значила для него свобода передвижений и свобода выбора.
Как ни странно, к созданию Суда Последней Надежды привела диаметрально противоположная ситуация.
Я понимал ценность свободы и без того, чтобы лишаться ее. Но каждый день сталкиваясь с великолепными преимуществами независимости личности, я начал думать, что по-настоящему значит — лишиться свободы.
В стремлении объяснить эту несколько парадоксальную ситуацию придется поведать о самом необычном деле об убийстве и коснуться своей собственной истории.
Главным действующим лицом этого дела был Вильям Марвин Линдли, которого газеты и журналы называли «Рыжеволосым убийцей»; лично же для меня эта история выразилась в том, что Алва Джонстон в «Сатердей Ивнинг Пост» стал печатать с продолжениями мою биографию. Посвященный мне материал шел под заголовком «Дело Эрла Стенли Гарднера» и включал в себя описание некоторых эффектных и неортодоксальных методов, которые я использовал при расследовании дел, когда мне приходилось выступать в роли адвоката.
Я всегда утверждал, что адвокат, участвуя в перекрестном допросе свидетеля противоположной стороны, не должен быть жестко связан порядком вопросов и ответов. Если свидетель абсолютно уверен, что опознал подозреваемого, его не собьешь. Он может с предельной искренностью утверждать под присягой, что подсудимый — именно тот человек, которого два года назад он видел убегающим с места преступления, но если адвокату удастся доказать свидетелю, что, скажем, помощник прокурора как две капли воды смахивает по приметам на подсудимого, поведение свидетеля будет говорить громче, чем его слова.
Конечно, суд отвергает попытки немедленно сбить с толку свидетеля, так что адвокат должен уверенно чувствовать себя, когда ему приходится доказывать, что свидетель ошибся при опознании: это может быть неодобрительно принято судом.
Тем не менее искусство без нарушений профессиональной этики или правил судопроизводства поставить свидетеля в такое положение, когда его действия опровергают его же слова, представляет собой достаточно сложную проблему.
Когдя я впервые стал практикующим юристом, этические правила еще не носили столь определенного характера и не столь жестко соблюдались, как сейчас, так что со свойственным молодости оптимизмом я был уверен в правильности собственной оценки событий.
Я говорю об этом потому, что ранний период моей карьеры юриста, когда я пытался обрести практику в городе, где у меня не было ни одного приятеля и дружеских контактов, сопровождался весьма любопытными историями, которые дали возможность моему биографу основательно расцветить материал обо мне. Как в то время я выразился в письме к своему отцу: «Я приобрел юридическую практику, в ходе которой мне встречаются клиенты из всех классов — за исключением высшего и среднего».
Со временем тактика, которой я пользовался в суде, привлекла внимание, в результате чего мою клиентуру стали составлять представители исключительно высших и средних классов, но Алва Джонстон считает, что первые главы моей юридической деятельности представляют гораздо более интереса в силу выразительности многих деталей.
Джонстон также отметил некоторое донкихотство, которое всегда было мне свойственно: я первым кидался защищать униженных и оскорбленных — особенно, если у них не было друзей, не было денег и дело их казалось совершенно безнадежным.
К тому времени, когда Джонстон закончил живописать выразительные эпизоды из моей практики, у аудитории создалось стойкое впечатление, что я защищаю только тех, у кого нет и гроша в кармане, кто находится в совершенно безнадежной ситуации, а я, искусно используя закон и ловкость рук, захлопываю двери тюрьмы, которые уже широко открылись, готовые принять их. Результатом явилось то, что на меня обрушилась гора посланий о самых безнадежных случаях в Соединенных Штатах, взывающая ко мне о помощи.
Среди них было и дело Вильяма Марвина Линдли. О нем сообщил мне Ал Мэттью-младший, адвокат из Лос-Анджелеса, который работал в то время в государственном учреждении а затем перешел на свободные хлеба. Сам он заинтересовался делом Линдли уже после того, как ему был оглашен приговор.
Линдли в то время уже сидел в камере смертников в тюрьме Сан-Квентин, ожидая приведения приговора в исполнение. Он был осужден к смертной казни за жестокое убийство на сексуальной почве. Свидетельства против него были столь убедительны, что до Ала Мэттью никто не выражал ему ни малейшего сочувствия и не утруждал себя более внимательным изучением дела.