— Дэв, этого достаточно, — перебил отец, видя, что матери стало нехорошо. — Мы ведь только что поели.
Дэв, пристыженный, уселся за стол и тоже уткнулся в «Ежедневное техническое обозрение». Но тут сосредоточенную тишину нарушил звонок. Отец уложил листы в аккуратную стопку и пошел открывать.
— Дэв, познакомься, это твоя будущая жена. Пока ты отсутствовал, Генный Манипулятор подыскал тебе пару. Мы получили уведомление о сегодняшнем визите невесты.
Сын встал, испытывая радость и предвкушение — совершенно неуместные для человека — машины эмоции. Наконец дверь отъехала, и вошла суженая.
— Меня зовут Эка, — сказала она.
Не девушка, а мечта добропорядочного гражданина Автоматики-17. Ай — кью 168, если верить сопроводительной анкете. Худенькое тело облачено в утилитарный коричневый комбинезон, выпуклости не выпирают ни спереди, ни сзади. Толстые очки говорят об усердной учебе, а практичная стрижка «ежик» — о непредрасположенности к фривольностям. И конечно, для человека — машины не имеет никакого значения, что нареченная дышит открытым ртом, да к тому же с атматической хрипотцой.
«Ну и мрак!» — сказал про себя Дэв и едва не выругался вслух, гоня неподобающие, недостойные, да просто немыслимые мысли.
Он шагнул вперед и протянул руку для официального вежливого рукопожатия.
Уже потом, стараясь разобраться в причинах случившегося, он понял: дело в ее руке. Холодной, сухой от химических моющих средств, с пятнами въевшегося машинного масла. Но все же это была рука женщины. И, пожимая, он ощущал давление женской плоти, слабую пульсацию крови в тончайших венах.
Шесть недель, проведенные на Сильвейне, против целой жизни на Автоматике-17… Словно таран, они взломали мощную, сложную программу. Внутри у Дэва что-то согнулось и переломилось с тонким хрустальным звоном.
Эка — его невеста, а вскоре должна стать женой. Значит, надо подойти, обнять ее и поцеловать. Так он и сделал…
Сухой, как картон, поцелуй, вот и все, что ему отчетливо запомнилось из случившегося.
А квартира вдруг превратилась в сущий бедлам. Эка с пронзительным визгом вырвалась из объятий Дэва. Голова рухнувшей в обморок матери громко стукнулась о пол. Отец ударил по кнопке тревожной сигнализации, невыносимо завыли сирены. Наряд службы успокоения вломился в дом, стреляя из газовых ружей, а что было потом, Дэв уже и не видел.
В тюрьме было тихо. Ни соседей, ни надзирателей. Пища доставлялась автоматически. Трое суток Дэв пролежал на койке, предаваясь тягостным раздумьям. Однако, странное дело, никакого раскаяния не испытывал. Если и жалел о чем, так это об упущенном шансе, о возможности обрести счастье, которое не разглядел своевременно.
Наконец открылась дверь, и вошел отец. Дэв сразу прочитал роковую весть на лице пожилого технаря, начертанную жесткими складками вокруг глаз.
— Что, папа, молекулярная камера? — спросил сын.
— Молекулярная камера. Так сказал первый инженер, когда прочитал протокол. Он заявил, что наша планета не будет в безопасности, пока твое тело не рассеется в вакууме до последнего атома. Но он изменил свое решение, ознакомившись с медицинским заключением. Врачи уверены, что все твои действия — безумие в чистом виде, и полагают, что ты, пребывая на варварской планете, подхватил какую-то неизлечимую болезнь. Они рекомендуют предоставить тебе выбор.
— Что за выбор, папа?
— Или молекулярная камера, или изгнание из Лиги Автоматизированных Миров без права на возвращение. Конечно, я пытался им внушить, что есть вещи пострашнее смерти, что ты, конечно же, предпочтешь камеру…
Сказать правду папе — нанести его психике тяжелую травму. Дэв набрал полные легкие воздуху и выпустил его медленно — медленно, и это помогло, голос зазвучал спокойно.
— Ты плохой отец, если не понимаешь, как я раскаиваюсь в содеянном, как мечтаю искупить свою вину. Поэтому я принимаю тяжелейшее решение провести остаток своей злосчастной жизни на диких планетах.
— Одумайся, сынок! Только не дикие планеты! Выбери хотя бы полуцивилизованную, вроде Земли, там, по крайней мере, что-то слышали о технике.
— Но какое же это искупление? Нет, папа, я отправлюсь туда, где подцепил страшную заразу, на Сильвейн.
— Мученик, — вздохнул отец, а Дэв медленно повернулся и отошел.
Мученику не пристало бежать вприпрыжку навстречу своей страшной участи.
Вопрос времени
— И что сейчас будет? — спросил Джефф О’Хара, глядя красными от усталости глазами на деревянный ящичек с рядом разноцветных лампочек на крышке.
— Перехожу к демонстрации, — ответил Антонини. Его длинные узловатые пальцы заплясали по рядам кнопок на задней стенке ящичка, и ритмично заполыхали разноцветные огоньки. Откинув с лица длинные седые волосы, он сосредоточенно нахмурился. — Для управления колороматахромом требуется немалый опыт, почти искусство, которое состоит в том, чтобы обнаружить гармоничные колебания, почувствовать дисгармонию, а затем выбрать нужное сочетание… О! Я только что зафиксировал отклонение… оно все четче… Большой палец… на вашей правой руке… с ним что-то неладно…
— Там у меня заусеница, — проворчал Джефф, записывая несколько строк в блокнот. — Сложно не заметить.
— Заусеница? Я ее не видел, поскольку глаза мои, естественно, были закрыты. Но гармоничные колебания должны устранить изъян. Поближе к ящичку, пожалуйста. — Снова замелькали длинные пальцы и замерцали огоньки. — Сейчас начнется излечение, и ваша кожа восстановится.
— С большинством заусениц поступают проще, — сказал Джефф, покусывая свою. — Ладно, Антонини, можете выключать, я уже видел достаточно. По условиям нашего фонда вы имеете право на грант…
— Ага! — Антонини театрально выпрямился, сплетя пальцы на груди, и в глубоких темных глазницах вспыхнули огни. — Значит, вы верите! Осознаете ценность моего колороматахрома!
— Я осознаю, что это всего лишь груда мусора, а его работа — простой фокус, но мое мнение значения не имеет. А теперь, для документов, — как ваше имя?
— Вы меня оскорбляете! — взвизгнул Антонини, в негодовании размахивая руками. — Вы сомневаетесь в моей правоте, в моих открытиях, в моих поисках, чтобы надо мной посмеяться! Берегитесь, пока мои пальцы по своей собственной воле не вцепились в ваше лживое горло, источающее яд…
— Спокойнее! — глухо прорычал Джефф, расправляя под пиджаком мускулистые плечи.
Несмотря на средний рост, зарождающуюся лысину и возраст под сорок, он производил впечатление человека, с которым шутки плохи, — пять лет службы в морской пехоте наложили неизгладимый отпечаток. Антонини сразу же перестал размахивать руками и попятился.
— Вот так-то лучше, — сказал Джефф. — Как я уже вам говорил, это всего лишь мое личное мнение, о котором вы и спрашивали. На возможность выдачи гранта оно не влияет, не считая того, что я поместил вас в низшую категорию по причине явной бесполезности вашей штуковины. Вот вам пачка бланков, несколько конвертов с марками и адресами и брошюра с инструкциями. Читайте инструкции и в соответствии с ними заполняйте бланки отчетов. Их отправляйте по почте в последний день каждого месяца, а от фонда будут приходить чеки, в данном случае на сто долларов.
— За столь мизерную сумму я никогда не…
Тяжелый взгляд Джеффа заставил его замолчать, а затем прошелся по разваливающейся мебели и пыльным занавескам.
— Театральные представления оставьте для простаков. Судя по виду этой свалки, сто баксов — это на девяносто восемь больше того, что вы зарабатываете сейчас. Так что слушайте внимательно. Нас не интересует, скольких людей вам удалось или не удалось излечить на самом деле, — нас интересуют лишь подробные отчеты. Мы их тщательно проверяем. Если попадетесь хоть на малейшем преувеличении, на микроскопической лжи в описании результатов ваших процедур, вы будете немедленно исключены из нашего реестра без возможности восстановиться. Вам ясно?
— Более чем, — уныло ответил Антонини.
Он упал в кресло и начал просматривать брошюру с инструкциями, что-то бормоча. Джефф взглянул на часы и защелкнул дипломат:
— Если есть вопросы, звоните в фонд, номер на внутренней стороне обложки. А мне пора. Я жду междугородного звонка.
Свежесть ранней весны чувствовалась даже в пропитанном смогом воздухе городских улиц. Джефф свистнул, подзывая такси. Продолжая насвистывать, он толкнул внушительную тиковую дверь с золотыми буквами: «Комиссия по благотворительности, обслуживанию и контролю качества». Заметив его, Салли Паркер подняла взгляд от пишущей машинки.
— Засвистите по-другому, когда увидите, кто ждет в вашем кабинете, — сказала она.
— Никому не разрешается ждать у меня в кабинете.
— Похоже, умеренный образ жизни дурно влияет на память. «Мисс Паркер, — сказали вы мне, — если в мое отсутствие придет страдающий плоскостопием джентльмен в ботинках сорок пятого, пусть подождет в моем кабинете». Конец цитаты.
— Представитель закона? — Джефф задумчиво прищурился. — Интересно, что стряслось на этот раз? — Он вошел в кабинет и хмуро уставился на упитанного мужчину, который стоял у окна, держа руку в кармане пиджака. — Моя фамилия О’Хара. Чем могу помочь?
— Маннгеймер, детектив. — Незнакомец неуклюже вытащил левой рукой удостоверение и махнул им; правая оставалась в кармане.
— Рад познакомиться, сержант Маннгеймер. Что вы хотели?
— К нам поступила жалоба…
— На меня?
— Нет, на какого-то жулика по имени Акакака, который, как выяснилось, получает деньги от вашего фонда, и нам нужны некоторые сведения…
— Одну минуту, сержант. — Подойдя к ряду шкафов, Джефф вытащил ящик с табличкой «А — Д» и быстро просмотрел его содержимое, после чего вернулся к столу с папкой в руке и перелистал ее. — Да, помню его, приятный старичок, ему как минимум лет девяносто. Что вы хотите о нем узнать?
— Все. Если вы согласитесь передать нам эти документы, они станут ценным доказательством для суда.
— Этого я сделать не могу, сержант Маннгеймер. — Джефф закрыл папку и положил на нее руки. — Наша документация конфиденциальна. Я отвечу на все вопросы, на какие сумею, но к картотеке вас не допущу.