р. По дороге никого не встретил. Раз я передал старую информацию, настало время раздобыть что-нибудь новенькое. Я нашел комнату и постучал в дверь.
Может быть, это и наглость, но приносит результаты. Я промямлю что-нибудь, дескать, дверью ошибся, а сам смогу поближе присмотреться к Свирскому и его номеру. Если мое посещение встревожит его и он смоется, мы кое-что узнаем, ну а если останется, то узнаем что-нибудь другое.
Никто не открыл. Я постучал еще раз, приложил ухо к двери и прислушался. Ни шума воды в душе, ни голосов — тишина. Значит, дело дошло до небольшого рассчитанного риска. Хорошей стальной отмычкой этот примитивный замок можно открыть так же быстро, как и ключом, а то и быстрее. Я перешагнул через порог и закрыл за собой дверь. Комната была пуста.
Моя птичка упорхнула. На покрывале еще виднелись следы от чемоданов — их ставили на кровать, чтобы уложить. Дверь большого деревянного платяного шкафа была раскрыта настежь, и если бы плечики еще продолжали раскачиваться, то меня это не удивило бы. Все произошло очень быстро. Не осталось ничего, что говорило бы о пребывании здесь мистера Свирского. Я вошел в ванную. Раковина была суха, и душевая кабина тоже, свернутые полотенца аккуратно висели на вешалке — не новые, но совершенно чистые. И все остальное тоже было слишком чистым и аккуратным — горничные здесь не бывают настолько старательными. А Свирский прожил здесь несколько дней — такова была положительная информация. В раковине можно было даже заметить слой пыли. Я потрогал ее пальцем, и в этот момент дверь номера, выходившая в коридор, открылась.
Вернее, приоткрылась, на какую-нибудь пару дюймов, а потом снова закрылась. Но она была открыта достаточно долго — и достаточно широко, — чтобы бросить в комнату ручную гранату.
Пока она катилась ко мне, я узнал ее тип (XII), вспомнил место изготовления (Пльзень) и время задержки (три секунды). Но даже прежде, чем этот последний факт проявился в сознании, я успел отскочить назад, захлопнул дверь и скрючился на полу душевой кабины. Быстрое соображение и быстрые рефлексы — такого сочетания ничем не одолеть. По крайней мере я надеялся на это, согнувшись как можно ниже и обхватив голову руками.
Граната наделала много шума, когда взорвалась.
Дверь ванной вышибло, осколки гранаты врезались в стену надо мной, а зеркало разлетелось вдребезги и засыпало весь пол. Один дымящийся осколок железа застрял в кафельной плитке приблизительно в шести дюймах от моего носа. Это было самое близкое попадание — достаточно близкое, премного благодарен. Я не стал терять времени на изучение обстановки, а, наоборот, сразу же вскочил на ноги и, пока эхо взрыва все еще отдавалось в пустом номере, уже вылетел через разбитую дверь ванной. Скорость была сейчас важнее всего, потому что я не хотел, чтобы меня застали в этой комнате. Проскочив сквозь густое облако дыма, я дернул дверь — она обрушилась мне под ноги — и оказался в коридоре. До меня доносились крики, хлопанье дверей, но появиться никто не успел. Лестничная клетка находилась в пяти шагах; я добрался до нее, никем не замеченный, и припустил вверх. Флери ожидал меня на следующей площадке.
— Свирский очистил помещение, — сообщил я. — Он выехал очень поспешно, но оставил кого-то, чтобы бросить гранату мне на голову. — Снизу послышался топот бегущих ног и многоголосые изумленные крики. — Это означает, что они были предупреждены обо мне, и мне не остается ничего другого, как только признать моего осведомителя, бармена Петара, двойным агентом.
— Я знаю. Именно он бросил гранату в комнату. Мы посадили его в грузовик и собираемся задать ему несколько вопросов под скополамином, прежде чем отправим его домой. Но я сомневаюсь, что у него удастся что-нибудь узнать, — он здесь самая последняя буква.
— А что насчет Свирского?
— Я как раз пришел, чтобы рассказать о нем. Наш дорожный наблюдатель в Задварье — это следующий город — сообщает, что большая "Татра" с польскими номерами только что промчалась там, как снаряд из пушки, направляясь на север, к Сплиту. Два человека спереди и один сзади. Они ехали слишком быстро, так что больше ничего разглядеть не удалось.
— Ну что ж, это больше чем достаточно. Я возьму джип и отправлюсь за ними. Теперь, когда мы установили контакт, мы не можем потерять его.
Флери нервно пожевал губу.
— Вообще-то я не знаю… Это опасно…
— В наши дни через улицу перейти и то опасно. Есть у нас на севере кто-нибудь, кого можно было бы бросить на перехват?
— Только команда "Умная собака" в Риеке.
— Это далековато. Передай им, пусть едут на юг по прибрежному шоссе, и если "Татра" не свернет раньше, то мы зажмем их в клещи. Мы все же посмотрим на тофарисча Свирского вблизи.
Через пять минут я уже мчался на север, проскакивая на джипе крутые повороты извилистого шоссе. Это был не обычный джип, а полноприводная "Тойота Лендкруизер", тяжелая и мощная. Японский автомобиль с австрийскими номерами и американским водителем. Мы были почти такими же интернационалистами, как и другая сторона. Я вдавил акселератор до пола и надеялся, что водитель "Татры" не забудет, насколько плохи дороги в глубине страны.
Югославия похожа на правую руку ладонью вверх, и Адриатическое море лежит вдоль нижней стороны этой ладони и мизинца. Прибрежное шоссе, которое местные жители называют Магистраль, тянется вдоль берега, нигде не удаляясь от него. И сейчас я находился на этом самом шоссе возле основания мизинца и двигался на север, к кончику пальца, куда, как я надеялся, направлялся другой автомобиль. Это был самый быстрый и простой путь, чтобы выбраться из страны, потому что Риека находится там, на кончике мизинца, и оттуда на запад идет хорошая дорога к Загребу — на верхний сустав среднего пальца — и далее в Венгрию, через кончик указательного пальца.
Имелся, правда, и другой путь туда, но я надеялся, что "товарищи" не станут его рассматривать. Чуть подальше к морю спускаются дикие и крутые горы Велебит, через которые проходит несколько самых старых и самых плохих дорог на свете. Этих козьих троп было всего несколько, и автомобиль, направлявшийся по одной из них, было бы очень легко выследить и перехватить. Я был уверен, что водитель "Татры" знал об этом не хуже меня и должен был принять правильное решение.
Я гнал прямо. "Тойота", повизгивая шинами, разгонялась на прямых до восьмидесяти с лишним миль и широко и уверенно проходила повороты по левой стороне. Я на повороте обошел "Альфа-Ромео" с миланскими номерами; водитель погрозил мне кулаком из окна и несколько раз злобно квакнул сигналом. Сплит был уже совсем недалеко, и я сбросил скорость, чтобы не привлекать внимания милиции. Черной "Татры" нигде не было видно, хотя я и держал глаза широко раскрытыми. Проезжая поворот на Синь, я постарался не обращать на него внимания. Хотя на протяжении миль пятидесяти дорога и была хорошей, но потом она переходила в ухабистый горный проселок, по которому можно было разве что коров гонять. Я об этом знал и полагал, что водитель "Татры" тоже знает. Выбравшись из Сплита, я снова нажал на газ изо всех сил, надеясь, что гонюсь за автомобилем, а не только за догадками.
В Задаре я наконец их увидел. Шоссе здесь дает большой крюк направо, в обход города, и прямо на середине этого крюка находится большая бензоколонка "Югопетрол". В тот самый момент, когда я разглядел ее далеко впереди, из нее, как большой черный таракан, выскочила "Татра". Они остановились, чтобы заправить бак, а может быть, вымыть руки, и дали мне фору, чтобы я смог положить на них глаз. Я пролетел, как пришпоренный, по дуге и выскочил на прямую, которая вела к Масленичному мосту. У меня было много вариантов дальнейших действий, каждый из них, в общем-то, стоил другого. Подъезжая к мосту, я размышлял, который из них выбрать, и тут у меня лопнула правая передняя шина.
Ну, в этот момент я шел за семьдесят, а по-европейски, больше ста десяти километров, так что тут мне могли помочь только хорошие рефлексы, хорошие тормоза — и удача. Меня вертело и мотало по всей ширине дороги, так что, будь на дороге хоть какое-нибудь движение, тут мне и пришел бы конец. Но стремительно удалявшаяся "Татра" была единственным автомобилем в поле зрения, поэтому, проскочив с обочины на обочину, сбив пару столбиков ограждения и подняв тучу пыли, я вкатился на мост, прополз немного, обдирая краску и наконец остановился.
Лопнула? Теперь, когда у меня появилось немного времени, чтобы подумать, я промотал память назад и явственно увидел облачко дыма, появившееся над задним окном "Татры" как раз перед тем, как меня понесло. Или это было потрясающее совпадение, или же у них была сзади проделана бойница, возле которой сидел некто, очень неплохо владевший стрелковым оружием. Ну а в совпадения я не верю.
Долго, наверно, секунды две, я раздумывал об этом и восхищался видом каменного обрыва, уходившего внизу в синюю воду морского пролива, и ярко-оранжевого моста, упиравшегося в известняковый утес на дальней стороне. Очень драматично. Я был совершенно один, и единственными звуками были замиравший вдали гул "Татры" да потрескивание остывавшего двигателя моей машины. Затем я оторвал пальцы от баранки и вытащил домкрат.
Если кто-нибудь затеет, чемпионат мира по замене шин у "Тойоты", то я запишусь в участники. Я бросил инструменты в багажник, врубил зажигание и отправился вслед за тофарисчами, более, чем когда-либо, желая взглянуть поближе на напуганного Свирского. Дорога здесь не походила ни на какое другое место на земле — пейзаж скорее напоминал лунный. Сплошные скалы, к которым кое-где прицепились редкие полумертвые кусты, обрывались прямо в море, а поперек утеса проходила царапина — Адриатическое шоссе. Но я сосредоточился на управлении, а не на пейзаже. "Татру" я больше не видел, хотя и проскочил Луково и Карлобаг, представлявшие собой беспорядочные нагромождения кривобоких серых домов, наглухо запертых от палящего полуденного солнца и похожих на могильные склепы. Отъехав около пяти миль от Карлобага, я увидел двигавшийся навстречу коричневый "Мерседес" и ударил по тормозам так, что они взвизгнули, а покрышки задымились. Развернувшись, я приткнулся в хвост "Мерседесу", который остановился на узкой обочине вплотную к ограждению.